Трактат об образе и подобии рыси в русской и мировой поэзии
Мы решились, может быть и дерзновенно, озаглавить наши записки известной строкой знаменитого поэта Сергея Рысенина. Дело в том, что в последнее время появляются публикации о том, что образ рыси в отечественной литературе, мол, уже забыт, сброшен с корабля истории и т.п., к тому ж, де, он уже стирается сам по себе, редко встречается (как и сама рысь в природе). Частичная справедливость в этих утверждениях имеется, именно поэтому хочется дать достойный ответ рысефобам, замолвив несколько слов в защиту рыси.
Известно, что рысь — это крупная лесная кошка с приятным выражением «лица». Рысь всё время как будто улыбается — некоей удовлетворённой улыбкой существа, знающего нечто, неизвестное нам. Не случайно в мистических традициях американских индейцев рысь считается хранительницей тайн, прозревающей скрытое и ассоциируется с глубинными истинами и ясновидением.
Хотелось бы восполнить несправедливое отсутствие таких необыкновенных существ, как рысей и в нашей жизни. Подзабытое животное заслуживает самого пристального внимания: множество народных пословиц, поговорок, детских присказок и стихов (не говоря уже о «взрослых» частушках) и любовной лирике профессиональных авторов народов мира, посвящены раскрытию темы рысей — всеобъемлющих и загадочных представителей животного (и не только) мира...
Еще в древлерысских былинах, в частности, об Илье Муль-мулевце, с невыразимой силой и красотой неведомый нам автор находил берущие за душу слова:
С той поры стоит Рысь великая,
Прославляет Рысича светлого.
Не забудьте потомки этого,
Чтоб цвела в веках Рысь-красавица!
Да, не следует нам забывать славных отеческих традиций.
Ведь и Николай Окрасов в нашумевшей поэме «Железная да рога» изрек с необъятной любовью:
Всё хорошо под сиянием лунным,
Всюду родимую Рысь узнаю...
О сильных, страстных, но несколько настораживающих читателя отношениях с лирической героиней пишет на переломе эпох, на рубеже столетий Александр Клок — пожалуй, самый знаменитый поэт периода Серебряного Меха: «О, Рысь моя! Жена моя! До боли нам ясен долгий путь...» И дальше, очень глубоко и по-рысски убедительно:
Наш путь — лесной, наш путь — в тоске безбрежной —
В твоей тоске, о, Рысь!
И даже мглы — ночной и зарубежной —
Ты не боись.
В этих строчках чувствуется дыхание приближающейся страшной эпохи, предвосхищенной и Велимиром Хлебниковым («Некто 1917»), и даже драма последующей эмиграции.
Напомним и другие строки того же Рысенина: «О Рысь, взмахни крылами...» И действительно верится, что образ рыси не забудется, не канет в небытие в нашей литературе.
Характерны строфы и других поэтов круга С. Рысенина. Например, Сергей Клычков прозорливо, с пониманием народных глубин, замечая «Я видел, как убог и хлибок, / Как чёрен русский человек», писал о русском же человеке:
Уклад принёс он из берлоги,
В привычках перенял он рысь,
И долго думал он о Боге,
По вечеру нахмурясь ввысь.
А вот малоизвестный поэт Самуил Киссин (1885—1916):
Гляжу во тьму глазами рыси.
В усталом теле зябкий страх.
Достигну ли заветной выси
Иль упаду на крутизнах?
И — вельмипречюднодивный Борис Пастернак:
Где и ты, моя забота,
Котик лайкой застегнув,
Тёмной рысью в серых ботах
Машешь муфтой в море муфт.
Тут находим и неожиданный для нас, жителей начала XXI века, одёжный «котик», тем паче, гм, странноватый на современный слух «котик лайкой», но главное в нашем скромном исследовании, безусловно, — «тёмной рысью».
Можно, и даже следует, копнуть ещё глубже в века. Вот троестишие, неожиданным, но органичным образом сочетающее в себе средневековую европейскую традицию и отсыл к Древнему Египту.
Глубокая терцина
Для Ры несёт из речки ры
Хозяин мира и норы.
Он для нее — Бог солнца Ры.
Прозорливый читатель догадывается, что упомянутый во второй строке «хозяин
мира и норы» — это и есть он, Большой Рысь (Ры), несущий для неё (тоже Ры,
но женского пола) из речки «ры», то есть, по всей видимости, лакомую рыбку.
Мы задумались и об эротическом аспекте в жизни рысей. И вот что нам удалось нарыть.
ЭРОРЫСЬ. ЛИРИКА ЛЮБОВНАЯ
Начнем, как водится, с фольклорных начал и приведем, прежде всего, скороговорку, берущую исток в любовных прелюдиях, в ритуально-эротических играх:
Рыся-рыся, рысицушка, рысицыща, рысища! (исполняется с притопом)
Рысь-она чаще всего любовно поет о нём, о своем рысе. На это, например, указывает «Песнь рыси о рысе»:
твою пушистость повсеместную
и очень мягкую притом
лелею, холю или пестую
не оставляя на потом
о местность милая лесистая
на рысьем теле непустом
она как песня голосистая
предъявленная мне котом
Из последней строки читатель получает окончательную идентификацию рыся-его. Это всё-таки кот. В смысле — рысь-самец семейства кошачьих.
Но былинно-мифическую подсветку получает некая златая рысь, с удивительным отглагольным именем Потруся («Рысь Потруся»):
Рысь, рыжестью ярися, у рыся ласк пытая:
потрись, потрись, потрися, Потруся золотая...
Сюда же, к великой рысиноворсистой нежности, отнесём и это двустишье, с точно позиционированными эрогенными зонами:
И в речонке, и на суше
Целовал рысёнке уши.
Из фольклорных озорных загашников нам протягивает рысячью лапу и меткая, цепкая на словцо залихватская частуха, даже именуемая на Вологодчине рысюхой:
систола-диастола
я — рысёнка ласкова!
полюбила чистова
я рыся ворсистова
полюбила зябрами
искренно и истинно
с рыськой не озябну я
лапками и сиськами
Похоже, автор этой «рысюхи» закончила зооветеринарный техникум, о чем свидетельствует, с одной стороны, новаторская и дерзновенная первая строка сочинения, а с другой, вполне эротичная идентификация себя как рыси.
Автор второй половины XIX в., предположительно круга поэта Полонского и композитора Балакирева, Милий Рысь-Рысеевский свой опус «Про рысицыщу» отнёс к нечастому жанру, были. Его лирический герой — мужескаго полу:
Рыскал по лесу, ища,
Где живет рысицыща.
Думал: век не разыщу
Рыжую рысицыщу.
Возле рощи, у хвоща —
Глядь: сидит рысицыща!
Хвостик мал, а так — моща!
Дикая ж рысицыща!
Замер-умер, трепеща:
Съест меня рысицыща!
Но боялся я вотще —
Дела нет рысицыще
До меня, как до леща:
Рыкнула рысицыща,
Скрывшись в чаще, где пищат
Шесть её рысицыщат.
Много в мире есть вещей,
Чаемых рысицыщей.
Только, не про нас, мущин,
Интерес рысицыщин.
Что ж, теперь ищи-свищи:
нет нигде рысицыщи!
Не пойду я по кущам
Ко другим рысицыщам.
Всюду рыщу да ищу
лишь свою рысицыщу.
Рыся, вьюся я плющом:
Быть хочу рысицыщом!
Сколько ж рыскать мне ещё?
О, моё рысицыщё!
Занятно?
Очень! Нас, филологов-рысёлогов, особенно взволновала странноватая финальная форма какого-то среднего, срединного рода, с окончанием на Ё. Оказалось, существуют целые пласты, залежи этой формы в изустных речениях.
Я не забываю о привете,
День и ночь твержу про наше всё:
Самое рысёмое на свете —
Это ты, рысё моё, рысё…
Или, того пуще, уже в современном оформлении, то есть без знаков препинания, которые, видите ли, им не нужны. Спасибо хоть, нам снисходительно оставляют название, «Всямоя-рысямоя»:
самое-пресамое
всё моё превсё моё
милое рысё моё
рыжее, рысёмое
Отметим появившееся в ударной позиции, то есть последним в катрене, почти существительное, образованное от прилагательного, — «рысёмое».
Мы выше обращали внимание на констатацию некой котовой константы. Ниже она использована в обращении:
светлое не тёмное
котёмое котёмое
тайное в сердце катаемое
котёмое ты котаемое
А этот, не уступающий по силе Рыссипу Ангелштамму, лиро-риторический выдох, который, может быть, следовало бы взять эпиграфом ко всему сему нашему изысканию: «Рысь мой, весьмой! Кто сумеет заглянуть в твои зрачки?»
Меж тем с вами миновали ХХ век и вышли на бреги XXI-го, где сути открыты, где эрос порой разверст. Читаем сочинение с активным, явно постмодернистским заголовком «Лизинг»:
Рысёк, будь спок,
Всё будет «ок»:
Ещё лизну тебя в пупок...
Ещё разок,
Ещё разок!!!
Не минуют рысиную тему и мотивы, связанные, так или иначе, с проблемами питания:
Мы пили красное вино
И ели карася.
Я поведу тебя в кино —
сказала мне рыся!
Ан, как известно, не всё рыси — масленица. Вот — отголоски постного городского фольклора:
Рысь, глумяся над рысёю,
выдавал за мясо — сою...
Но, как говорится, не соей единой… Некоторые исследователи полагают, что известное выражение «потом — суп с котом» как раз и произошло от народной традиции почитания рыси. То есть речь идет о ней, ожидающей своего рыся и размышляющей, а что же будет потом: а потом у неё, по замыслу, будет супоядение, вместе с ейным котом.
чё-т, моя рысёна,
сёня мне рысёно —
не то восклицает от всяческих рысиных дум, не то риторически вопрошает лирический герой, обращаясь к своей непреходящей милой, к рысёне. А с удивительной особинкой найденное наречие «рысёно»! Это как — с грустинкой? Тревожно? Или лирически, когда вспоминается все рысинохорошее?
Затрагивает рысястая тема и иные насущные бытовые аспекты.
В романтической поэме «Рысярь» находим:
Носки простые цвета хаки
Ты подарила мне, рысю.
Ты мне их даришь паки, паки
и я, как рыцарь, их носю.
К сожалению, приходится констатировать, что высокие чувства даже у рысей должны подкрепляться сбалансированным питанием. А удается это, увы, не всегда. Отсюда, быть может, и конфликты, порой достигающие почти шекспировского накала.
— Здравствуй, здравствуй, кот рысиный!
Почему ты пахнешь псиной?
— Я охотничьей собаке
Оказал вниманья знаки.
Первый знак мыл очень мягок —
Ни один не скрипнул коготь:
Я куснул её за мякоть;
А ведь мог куснуть — за локоть!
Но до твердого до знака
Не дошло — иссякла драка.
Я еще куснул — за мякоть,
И собака стала плакать.
Вот засада, вот досада!
Мне ведь этого не нада!
Просто в жизни невесёлой
Ласки хочется рысёвой…
Внимательный критик спросит: откуда у рыси, блин, локоть?
Ответим зоилу: это же поэзия очеловечивающая!
Мы плавно подобрались к детской тематике. В качестве переходного отметим ласковое сочинение:
Рысекот и рысекошка
Рысекошкались немножко.
Рысекошке рысекот
Тронул мордочкой живот.
Попросила рысекошка:
Покусай еще тут вот!
ДЕТСКАЯ КОМНАТА
И вот мы в детской, где, с подзаголовком «Для рысячьих детей», звучит «Рысье колыбельное»:
Рыся-рыся-рысячок,
Ляг тихонько на бочок.
Ляг тихонечко, усни,
Отдохни хоть от рысни.
Рысня — поясняет знаменитый «Словарь великаго и живаго рысского языка» — это такая беготня, когда все рыскают, где попало, этакая рысья суета, проблемы рысьи там всякие...
Заманчиво звучат, привлекая внимание даже взрослых малышей, «Детские стишки про Ры»:
1.
Вот кошка рысь. Она странна.
Она — как целая страна.
Она — таинственная вся.
И любит своего рыся.
2.
Вот рыськин кот. Он тоже рысь.
И кто сказать посмеет «брысь»
сему пухнастому рысю,
тому откусят попу. Всю.
3.
Вот рысь и рысь. Когда вдвоём
они глядят на окоём,
им дали многие видны,
поскольку ры и ры — родны.
4.
Ласкаются — и там и сям,
как свойственно большим рысям;
и нету на планете всей
зверей, счастливее рысей.
ПРО НЕКУЮ САПУ
В качестве занимательного отступления приведем пример четверостишья неизвестного автора, донесенного до нас устами фольклористов-собирателей.
…Ты, рысь, держи себя в руках —
в моих руках, пухнастых лапах...
так саги пишутся в веках
о нас, рысях, о тихих сапах.
Лирическое, трепетно-проникновенное высказывание завершается неожиданном в этом контексте словом. Но кто же такая — «тихая сапа»?
Словари подсказывают, что в русском языке есть четыре значения этого слова. Во-первых, сапой называется рыба из рода чебаков, возможно, от немецкого слова Zope, обозначающего вид карпа. Во-вторых, так называли мотыгу или кирку, от французского слова sape. В-третьих, как следствие из второго определения, сапой называли окоп или траншею. Наконец, четвёртое значение этого многоликого слова — змея, от санскритского «сарпа». Ещё есть слово «сап» — инфекционная болезнь сродни насморку, которой часто болели лошади. Вероятно, именно от него и произошёл изоморфный вариант нашего словосочетания «тихим сапом», единодушно отвергаемый всеми словарями. Надеемся, никто не будет против, если мы тоже не станем его рассматривать.
Итак, в наличии имеются четыре сапы, но какая из них самая тихая? Змея-сапа ползает очень тихо. Рыба-сапа, очевидно, плавает ещё тише. Тем не менее, ни та, ни другая не имеют отношения к исследуемому выражению. В войнах XVI—XIX веков тихими сапами назывались траншеи, прокладываемые под землёй втайне от противника. Тише рыб и змей, военные вели подкоп (сапу) к вражеским укреплениям, а затем их взрывали. Военные инженеры, занимавшиеся этими работами, так и назывались — сапёры.
Позже выражение «тихой сапой» вошло и в гражданскую речь, где стало означать «крадучись, медленно, незаметно идти, проникать куда-либо». Из этого «проникновения», судя по всему, и рождаются столь интимные рысьи откровения:
Такая мехая рысиха
уснула на моем пузце!
Сопит и дышит тихо-тихо,
с улыбкой рысьей на лице.
Вообще-т меха она сбривает
и шёрсткою не дорожит...
но все-таки — порой, бывает,
в мехах к рысю свому бежит.
А рысь, он грезит о рысихе —
то в прозе, изредка — в стихах;
и даже пребывая в психе,
об ейных помнит он мехах.
В ЦЕПКИХ КОГТЯХ АВАНГАРДА
В современной литературе следует присмотреться и поискать РЫсиные истоки и в именах самих стихотворцев. В частности, можно вспомнить казненного декабриста Кондратия РЫлеева, белоруса советского периода РЫгора Бородулина или авангардистку новых времен РЫ Никонову.
Но припомним и словотворческие искания футуриста Велимира Хлебникова, опиравшиеся на славянскую мифологию. Приведем и стихотворение автора с украинскими корнями Онноны Друсяк, в котором обыгрываются украинские природные термины: вересень — сентябрь, кисень — кислород. Несмотря на хлебниковскую игру, создание неологизмов (рысень, рысеющий) и рысенинскую интонацию, автор в первозданно-украинском виде дает здесь эпитет «ласкавый», в общем, не нуждающийся в переводе на русский.
Рысень
Мы в вересень, как будто в рысень —
туда, где вереск, где лесок…
И радости ласкавый кисень
сердец коснется как кисёк.
Мы в березень, резвясь с грозою,
рванемся в ореоле грёз…
О рысь, сроднимся с бирюзою
среди рысеющих берёз!..
Но что там говорить о вездесущем авангарде, когда и в староотеческих календарях можно встретить неожиданные названия времен года, месяцев и дат. Например: «в ночь с рысятого на рысиннадцатое апреля дверысячи рысьмого года… год трирысячи рывятый и рысятый от сотворения мира…»
По-следопытски точно подметил филолог, этнограф, рыселюб и рысевед Назар Рысько, обративший внимание на звукопись таежного снега под лапами зверя: рсь-рсь-рсь...
Он же напоминает о глаголе «скрыпит», употребленном еще Лермонтовым в знаменитом стихотворении о парусе одиноком (молодой поэт, кажется, позаимствовал тогда это написание у Александра Пушкина). Исследователь считает, что фонема «скры» прямо восходит к «рыск», то есть слова «рыскать», «рыськать», «рысь» — одного с ним поля ягоды. И ещё он приводит интересную, редко употребляемую форму глагола — «снрызть» (то есть сгрызть). Снрызть, снрыз, снрызла… Согласимся с чутким филологом, что это какое-то весьма «рысиное» слово. Вслушайтесь, как оно красноречиво рычит: снр...снры...снрызть…
В знаменитом словаре «Великаго живаго рысьского языка» приведена такая проговорка: «Стар рысь, а рысяст».
Как она заиграла разными смысловыми и звуковыми красками в катрене поэта-сибиряка П. Рысильева!
Стар рысь, а рысяст.
Стар-рысь — не статист.
Не склеил он ласт:
Рысист и сталист.
ВЧЕРЫСЬ, ТЫ ПОМНИШЬ?
Архаизмы умело использовал и рысьский классик Андр Юшкин в известном зимнем полотне:
Вчерысь, ты помнишь?.. Вьюга злилась,
Стремглав на воле рысь носилась...
.....
А нынче… Погляди в окно:
Под голубыми небесами
Всемя волшебными усами
Блестя на солнце, рысь лежит...
Интересно, что это за «вчерысь» такая, которую позволил себе вспомянуть мастер? Можно предположить, что это наречие «вчерась» (устар.), то бишь «вчера». Но поставленное в начало не просто строки, но и всего произведения, слово заставляет воспринимать себя как существительное, обращение к лирической адресатке. Так и рисует воображение читателя образ некоей «вчерыси»! Кто она, эта таинственная незнакомка, память которой связана с прошлым лирического героя? «Вчерысь, ты помнишь?» — спрашивает А. Юшкин, и эхо этого лирического послания гулко-ностальгически катится по сводам рысьской литературы.
Мы заметили: интонационно этот текст предвосхищает знаменитое лермонтовское вопрошание: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром?..»
Исследователь Игорь Акимушкин в книге «Мир животных» задаётся немаловажным, на наш взгляд, вопросом: «Может быть, с легкой руки Александра Александровича Черкасова слово «рысь» утвердилось в русской литературе как слово женского рода? Это он писал: «...рысь довольно велика... голова ее чрезвычайно сходна с кошачьей... уши у ней коротенькие... одарена крепкими и мускулистыми ногами с довольно большими ступнями... тонка в животе» и т.д. А между тем старые словари рекомендуют слово «рысь» в мужском роде, как «барс» или «волк». И в иностранных языках оно обычно мужского рода. В народе, впрочем, еще задолго до Черкасова наделили слово «рысь» женским родом. «Рысь пестра снаружи, а человек внутри». И правильно делали! «Рысь пёстр» — не звучит как-то. Слово «рысь» близко слову «рысить», то есть бежать, «рыскать». Оно прямо связано с качествами зверя, потому что за ними видишь и быстрый бег, и лазанье, и прочее «рысканье» по лесам...»
Можно указать И. Акимушкину на всё-таки субъективность его звуковосприятия. «Рысь пёстр» — ему почему-то «не звучит». А вот безымянному автору стиховой речёвки-
скороговорки очень даже звучит! Послушайте только:
Рысь быстр, рысь пёстр,
рысь хитр, рысь умн:
рысь сгрыз шесть сёстр,
рысь взрыл семь гумн!
Как чудесно сталкиваются эти односложные слова, какой «шерстяной», грызущий звук катится по тропкам четверостишья! (В Пермской губернии нам удалось услышать таки и вариант «рысь снрыз шерсть сёстр»).
Может, это даже такая детская «страшилка», составленная мастерами фольклорного звука века назад, задолго до Хичкока, до появления Голливуда с его фильмами ужасов. Какой-то тайной веет от этих неведомых не то рысиных, не то чьих-то «сёстр» (не отголосок ли страшной истории английских сестёр Бронте слышен здесь?). И не отсюда ли «растут ноги» известной русской поговорки «Пришел сон из семи сёл, пришла лень из семи деревень...», первая часть которой стала первой строкой известного сочинения нобелианта И. Бродского.
Ещё в период упоминавшегося нами Серебряного Меха в журнале «Новый рысь» был обнаружен катрен Арины Ветаевой — размашистый, и видимо, продолжающий фольклорную тему:
Рысь вскрыл сонм снов.
Рысь зорк, рысь нов.
Чья речь: «Рысь мёртв»?
Рысь вечн! Рысь вёртк!
Звуковое столкновение здесь доведено до крайней, критической степени виртуозности! Нелегко произнести «рысьвскрыл», однако именно этот приём, напоминающий откупоривание жестяной консервной банки охотничьим ножом, приглашает нас к преодолению. И это по суровости и преткновенности произнесения, пожалуй, превосходит строку Тредиаковского, написанную на 50-летие града Петрова: «Что ж бы тогда, как пройдет уж сто лет!»
ИНОЗЕМНЫЕ ВЛИЯНИЯ
Образ рыси из англоязычных фольклорных традиций (рысь — lynx) предстает порой в русифицированных стихотворениях для детей, созданных безымянными авторами и напоминающими (недетским трагизмом финала) знаменитые куплетики Nursery Rhymes, ведущие свою родословную чуть ли не из XII века.
Кисёнок, линксёнок, лисёнок
росли, где сосновый лесёнок.
И с ними дружил пороcёнок —
весёлый такой полосёнок.
Когда все совсем повзрослели,
те трое четвертого съели.
Но какие ж это, однако, прекрасные стихи!
Чем же, спросите вы? Да своим неизреченным экзистенциализмом... Как мил сей полосатенький «полосёнок»! Как жаль его, съеденного…
Но вот и обратный рефлекс — наличие в англоязычном сочинении русского заимствования, слова «ryssing». Стихотворение «Ryssing Song of Love» (Рысья песнь любви):
mull`-mull`-mull`
plick-plick
liz`-liz`
njav-njav-njav...
ryssing song of love
forever in my heart
оh, lynx, lynx...
Попробуем дать — в меру сил — сколь возможно художественный перевод этого чрезвычайно эмоционального и в высшей мере тактильного опуса:
муль-муль-муль
плик-плик
лизь-лизь
няв-няв-няв
рысья песнь любви
всегда в моей груди
о, линкс, линкс!
о, рысь, рысь!
Обратим внимание на известную дерзоcть переводчика: не желая расстаться с «английским духом», он оставил слово «линкс» в его первозданной фонетике, но, для расширения спектра, видимо, будучи не в силах сдержать своих чувств к рыси, прибавил дополнительную строку с русским уточнением — «о, рысь, рысь»! Обратим внимание на техническую виртуозность: «линкс» своеобразно рифмуется с «лизь» (что наличествует и в оригинале), однако и «рысь» рифмуется с «лизь», а заодно и с «линкс». Тут мы имеем дело с межъязыковой рифмовкой!
Можно попытаться вникнуть в смысл этих загадочных «муль-муль» и «плик-плик» («лизь» и «няв» понятны более-менее и без переводческих усилий). Быть может, это утрированные «мур-мур» и «прыг-прыг», но стоит ли поверять алгеброй гармонию высокой поэзии рысячьего эроса?
Попадались нам в исследованиях также германизированные формы словоупотреблений. Например, в известном трактате «Хутро» (о мехах и их выделке) встречается такое основополагающее для этой отрасли суждение: «Кисицен, лисицен, рысицен унд песецен — 4 источника и 4 составные части мехового производства».
Наблюдатели полагают, что, видимо, из киевской студенческой среды, связанной с профильными учебными заведениями, вышла частушечка-приговорка начала не то ХХ, но скорей ХХI в.
* * *
кисицен унд рысицен
поехали в столицен
гуляли в Ботаницен
зашли перекусицен
на площади в толпицен
послушали музицен
и не было в столицен
счастливее зверицен
Классик рысёнской литературы Еминико Рысё (о которой на Очень Дальнем Востоке так и говорят, «Рысё — это наше всё»), оставила такую танка:
Рыську отвлек я
своими репликами
от работы.
Будет теперь, работница,
думать и об Рысе!
____
Мы, проникшись «рысиным пафосом», тоже оказались не чужды темы. В этих строках, как показалось, и нам удалось выйти на лирическое откровение пантеистического и даже экологического толка:
Я люблю природу оченно,
И другого мне не хочется —
Лишь бы с белками и совами,
И котятами рысёвыми.
На рысёвых котятах миролюбиво и остановимся.
Надеемся, наши скромные, но настойчивые усилия привлекут читающую публику к рысиной теме и создадут позитивный фон для обращения к образам рысиных котов.
2008—2009