«Тебя не стало и сердце моё…»
(Из Басё)
«Смерть играет на клавесине
и танцующих красит синим.»
(«Маленький венский вальс» Ф.Г. Лорка.)
Тёмно-карий становится мутно-синим –
в омут смерти заглядывать страшно:
зримо
глазное дно
образа клавесина
из вселенского вальса Лорки.
Никому не дано
сделать влажным
обезвоженное волей свыше…
Власть тлена
над милым телом, жизнью которого память дышит,
бросает сознание
в зиндан скорби…
Слова о красивом умирании
коробят сердце заслуженным укором,
в котором
песчаный ветер Гоби
скрипит на старческих зубах обещанного воскрешения.
Спасаешься движением
в обратную сторону –
от пены агонии
к родовым водам,
отошедшим вовремя…
Личному выживанию
в угоду
открываешь измерение
светлой памяти –
мысли заняты
реконструкцией каждого мгновения
оборванной жизни,
наполнявшей твою смыслом
заботы о ближнем;
и если это была забота
о собаке, очеловеченной взаимным пониманием,
взаимной работой
узнавания
в друге друга,
то наперекор канонам известного круга
о высшем и низшем
Богом данном
земном существовании –
учишься благородству
у существа более благодарного
и бескорыстного
и верного,
чем сам…
Брезгуя лоснящейся елеем лирой,
ходишь за кулисами
померкшего света –
пустой квартирой
и, не забывая, кто и где ты,
приобщаешься к воскрешающим любимое глазам,
обретающим в каждом твоём зрачке
маленькое, ярко горящее сердце,
с боем не мерным,
над сине-мутной, придуманной разумом древним,
не существующей в жизни реальной
рекой забвения –
Летой.
Смерть – наше общее будущее,
которое будет вечно продолжаться
созидательным зрением
мыслящего сострадания…
Ибо истинная жизнь –
философия изведанного зиндана,
разорванного аркана,
скольжения края
атласного рукава
по лютне Ду Фу,
лишённого родного края,
милого дома,
лютни, сана,
пиршественного
достархана.
Смерть права
явлением наяву
измерения сердца,
любящего жизнь
неустанно.
Как это знакомо:
в который раз воскрешением
жизни, утраченной безвозвратно,
живу.
Обживаю память,
родное ищу
и нахожу
то, что искомо,
за последним движением,
за агонией,
за комой,
замаливаемыми когда-то
моей ладонью,
до сих пор живой,
над умирающим братом
или сестрой,
или над умирающей, допустим, от рака
вынянченной,
выращенной,
воспитанной
мной,
более преданной мне,
чем любой
другой,
моей собакой.