Ошметья ангелов на старом гобелене,
Протертый до канвы поверженный Аман,
Эсфирь, моя пра-пра в трехсотом поколенье,
Меня не различит сквозь времени туман.
Картон художника – стеснительный обман,
Галантный домысел о вавилонском плене.
Ткач щурится. Ему не изменяет зренье,
Когда выводит он утком еврейки стан.
Ассур громоподобен, черноок,
Ему, небось, смешны увертки Мордехая,
Я вглядываюсь в ткань, но видимость плохая,
А гобелен велик – под самый потолок.
Царь смотрит на еврейку, гнев его стихает
И он решает так, как предрешает Бог.