Из сиреневых сгустков
вылепливать в небе полночном
мемориальные думы,
оставляя просветы,
едва уловимые в сини.
Словно мрамор, тяжёлые мысли
досрочно
водружать над прошедшим угрюмо,
над кронами
кровными,
зимними
линий
изогнутых веток
прожилки-приметы
отражая
на матовой стёртости выси,
избегая
зрачками рекламных огней светописи
лисьи,
враждебные духу, наслажденье
имущему в строгом:
я люблю на балконе убогом
вылепливать ликом, закинутым в небо
нелепо,
не щадящего, но справедливого Бога,
в которого верят неистово, слепо
и не ждут от него воскрешенья
в грядущем,
в настоящем – насущного хлеба…
Я надеюсь на отраженье,
на слепок
сквозь веток сплетенье,
сквозь незрячесть
прихлопнутой веком тяжёлым,
уснувшим
волокнистой,
сталистой
от скрученного кошмара
сетчатки:
вдохновенья
живого,
нетленного дара,
искреннего убежденья –
в зерцале сознанья,
пусть - подсознанья,
по духу родного…
Верю в небо сокрытой от мира тетрадки,
отражающей слово
выстраданного лично рассвета
над амальгамою общего мрака…
С бреднем бденья
над водоёмом бегущей
от быта, иное усердье поющей,
Евтерпы,
спустя время
по освобожденью
моего невесомого
от моего отягчённого бренным
моей волей не я получу наслажденье,
привечая просветы
воскресного узнаванья.
Вижу святость
в умозрительном представленье
лучей
одной из частей
зодиака –
сквозь сиреневый
в пору ночную
над городом спящим
чадящий фигурно,
скульптурно
клубящийся в свете рекламном,
фонарном –
смог.
До свиданья!
До строчек, до строк,
утверждающих смело
существованье воспоминаний,
в сознанье почившего с миром
поэта,
заранее втиснутых им за пределы
свинцово-ознобной, загробной, милой
стараньем стиранья, согласного на умиранье,
соратницы вечного, истовой Леты.