День за днем перед взором мелькают годов вереницы,
время словно застыло на млечном стоп-кадре Вселенной.
Но когда я закрою глаза, этот мир растворится,
ибо сколько я помню себя, я в нем был неизменно,
и напротив, не помню ни мига, чтоб было иначе,
то есть мир без себя самого совершенно не помню.
Это значит, что не было «Декамерона» Боккаччо,
и триеры ахейцев под Троей не пенили волны,
Франсуа не писал завещания в форме баллады,
крестоносцы за Гробом Господним не шли до Хеврона,
не сдавали Гранады испанским войскам Альмохады,
а историки врут хуже всяких старух возле дома.
День и ночь над бумагой корпят, что ей будет, бумаге?
Всяк историк мной выдуман, стало быть, мне и подобен.
И сосед мой все врет, что стоял за «Зубровкой» в продмаге,
когда я еще замыслом был в материнской утробе.
Верно врет! Я ни замыслом отроду не был, ни плодом.
Просто был. То есть, есть. И какое-то время пробуду.
Это я, от того ли, что сызмальства был сумасбродом,
взял и выдумал Бруно, соседа, Сафо и Иуду.
И залитые лужами каждой весною аллеи,
и обычай, что сам соблюдаю, ходить на работу,
и слова, что придумал, потом приписал Галилею,
и смешное названье для целых двух штатов – Дакота.
Так что истины нету ни в завтрашнем, ни во вчерашнем,
зыбки время, пространство и мысль. Лишь забвенье надежно.
Что же делают боги, когда им становится страшно?
Обращаются к людям с мольбой о молитве. И все же
снова жахнет рассветом по спящему городу утро,
выжигая напалмом зари тусклых окон глазницы,
новый день мостовые и стены зальет перламутром…
Но когда я закрою глаза, этот мир растворится.
Стихотворение в аранжировке и исполнении Игоря Штайна можно послушать здесь: