Можно напридумывать, что угодно:
можно всаживать крики одичавших кошек,
покинувших опустевшие дачи,
в пустые борозды предзакатной думы,
оставляющей справа
бело-войлочный морок дороги,
скатанной из пыли
тех, что плыли
в закат над нею,
закатанные в цветные ковры
с орнаментом из цветов,
напоминающих контурами
шахов, шахинь,
рабов, рабынь,
морды барсов,
клювы орлов,
под выпученными крестовидными глазами
окончаний ярких пестиков –
жёлтых
над зелёным ворсом,
разлапистых лепестков…
Растительный орнамент осуществлял жажду изображения,
запрещённого Кораном,
хотя флора, по выстраданному мнению,
не менее
одухотворена,
чем кровь несущие существа
Великого Творения.
Сворачиваю влево, иду прямо, оставляя справа мазары,
соединяющие купол гаснущего неба с холмом,
на который вползает белая, мягкая дорога,
конвоируемая бурьяном, полынью, двумя боярышниками,
сбросившими с себя платки, и тьмой тем того самого татарника,
стожильностью которого восхищался Лев Толстой
в прочитанном взахлёб «Хаджи Мурате» …
Я, человек простой, шагаю с женой и любимой собакой
подальше от блестящего варом шоссе, подготовленного
к проезду в полном здравии власть предержащего.
Медленно поспешаем по колючкам и гравию в росе,
отражающей ржавый закат, на дачу, где есть свет,
застеленные кровати, зелёный чай, китайские пиалушки,
роман Пелевина, тетрадь и ручка, печенье фабрики «Рахат»…
Сигареты «Прима»
и спички –
всегда с собой.
Я воистину человек простой,
абсолютно не знающий, кто я такой,
но испытывающий покой,
когда любимые вещи,
находятся под живой,
ощущаемой мной
рукой,
дружной с шариковой самопиской,
которой снится
фосфор шаровой,
раздвигающий углы рукотворных,
процементированных квадратов и даже
полушария приземлённых умов –
нерукотворной жаждой:
не пасть под тьмой вражьей
согласия
с неодухотворённой пустотой.
«Чапаев и Пустота» – маета,
надо было
взять с собой Лорку -
жить без веры
в сферу
милой
эры Света
в ожидании могилы,
стирающей даже это,
горько!