Влечение к "складному слову", наверно, передалось мне в первую очередь от моего отца - Кузьмы Яковлевича. Волею судьбы мой папаня ни разу в своей жизни не переступил порога школы, или другого учебного заведения. Однако выделялся многими своими способностями и природными дарованиями. Кроме того, большой мастер шуток, прибауток и побасенок, он был желанным гостем в любой компании. К любому слову он тут же находил другое слово в рифму, порой самую неожиданную.
Школа открыла мне хрестоматийную русскую классическую поэзию. Особенно восторгался я Пушкиным, любил Лермонтова, близки были деревенскому мальчику Некрасов, Тютчев, Фет, Кольцов. Наслаждаясь их творениями, мне лет до двенадцати даже в голову не приходило попробовать сочинять стихи самому. Лишь в 1942 году на втором году Великой Отечественной войны, я написал нечто мальчишески победно-боевое в виде пародии на песню о Ермаке. Шла тяжелейшая, смертоносная война, выжить и победить - эта задача заслонила все другие стремления и желания, поэтому следую¬щее стихотворение / и снова пародию / написал только в 1946 году. На этот раз помог Михайло Ломоносов. Ода моя называлась прозрачно похоже - "Ода на день восшествия Марии Григорьевны на урок". Это была моя расправа над крайне нелюбимой мною учительницей по химии. Наши с нею чувства были взаимны. Ода эта пошла по рукам, в школе её кто-то потерял и кто-то из учителей нашел её в коридоре и принёс в учительскую.
В учительской почему-то безошибочно «вычислили» автора и таким вот неприятным путём пришла моя первая слава стихотворца. Окрылённый этим неожиданным успехом, я время от времени брался за перо, но занятия стихами были просто забавою. Ну, и, конечно, приятно было удивлять близких, друзей, товарищей и знакомых, но не более того. Всё, что я писал в ту пору, и еще долго потом, не имело / прошу прощения за высокопарность / общественно-полезного значения. Это были сплошные сиюминутные экспромты на материале конкретных лиц и событий. Написанное долго не залёживалось и попросту мною выбрасывалось.
В зрелом возрасте я продолжал увлекаться стихами
/ продолжаю и сейчас /, но уже понимал насколько серьёзна поэзия настоящая, трезво оценивал свои поэтические способности и поэтому не строил для себя никаких иллюзий. Однако отказаться от этого увлечения уже не мог, оно осталось со мною навсегда. В семье и среди друзей я стал заштатным сочинителем стихотворных поздравлений с днём рождения и другими знаменательными днями, отчего я сам себя прозвал "придворным поэтом". Пишу редко, по принципу хобби подождёт. Несколько раз порывался собрать и просеять всё то, что осталось не в корзине для бумаг и вот, кажется, собрался, наконец. Для чего? Дети мои надоумили, им хочу оставить на память. А если когда-нибудь обо мне захотят узнать и мои внуки, то я должен сказать следующее:
В стихах моих отражено время, в которое я жил, оно наложило свой отпечаток на мои взгляды, мысли, чувства и настроения. Есть в моих стихах и то, от чего я бы сейчас отказался, но ТОГДА я был таким, каким меня долго и упорно воспитывало общество. Можно в чём-то изменить перед лицом фактов и событий свои взгляды и убеждения, но от себя не убежишь.
В моих стихотворных размерах, ритмике, стиле, языке - узнаваемы наши поэты-классики, но я и не претендую на новаторство. Разве так уж зазорно походить хоть чуть-чуть на классиков? Образно говоря, изобретать велосипед я не стал и за это прошу не судить меня строго.
Некоторые мои стихотворения печатались в местной газете " Советская Каракалпакия ". К ним относятся: Загорелись фитили; Васильевка; Ночь / второй "энергичный" вариант /; Белое золото; Дорога в Бируни; Я был земным, обыкновенным...; Двенадцать лет ни слова маме...; Ищите женщину. Из перечисленных - не включил в этот сборник только"3агорелись фитили". Это был всего лишь зарифмованный фельетон. Выдача указанных вещей " на люди ", в печать, провоцировалась время от времени желанием проверить свою "пригодность" к публикации.
Вот, пожалуй и всё.
М. Поволоцкий