Медленно, загадочно, но верно
наполнялось небо светом утра.
Я лежал, полулежал. И бурно
рассуждал о книге поминутно.
Рассуждал о книге, вскользь прочтенной,
рассуждал о жизни, мной нежитой,
о любви грустил неутоленной,
и о счастье кем-то недопитом.
И чем дальше убегало время,
и чем ближе был звонок будильный,
видел я, как прорастало семя,
пробивалось силой семижильной.
Проживал я в три часа бессонья
чью-то жизнь, блестящую, большую,
ощущая близость заоконья,
видя ту, о ком всю жизнь тоскую.
Пробежала струйкой одинокой
редкая соленая слезинка
и упала на страницу сбоку,
как немая, легкая пылинка.
Ничего, ронять слезу не стыдно,
повторял себе я неустанно,
было как-то больно и обидно,
за полет, прервавшийся так рано.
Плачь, поэт. Невидимые узы
задевают сердце, щемят душу,
только так родятся дети музы,
в муках клятвенных, а их я не нарушу.