***
Желтая церковь на желтом стоит косогоре.
Служит священник там в желтой засаленной рясе.
И отражаются желтые свечи во взоре,
Но не пройти, не пробраться в ту церковь по грязи.
Жуткая птица над церковью медленно кружит.
Жухлые травы покорно ложатся к порогу.
Ржавые листья покрыли глубокие лужи.
Я же не лист, чтоб осилить такую дорогу.
1977
***
Нет, не зря моя доля томилась
В ожиданье жестоких даров.
На исходе зимы я сломилась
Под напором февральских ветров.
В заповедной запроданной чаще,
В захолустье, где всякий богат,
Мне явилось задешево счастье —
Застолбить свой законный закат.
Застолбить затухающий ало,
Чтоб потом, у других на виду,
Промотать, как когда-то бывало,
Как положено было в роду.
Все равно, темнота неизбежна
За закатом, гадай не гадай.
Но заявка моя безнадежна.
Ибо высох и вымер Клондайк.
1977
***
Мощный пласт зеленоватой глины
Студит ноги мне издалека.
Сладостью кладбищенской малины
Родина далекая сладка.
Сладким было давнее рожденье.
Верую, что сладкой будет смерть.
Постигая это постиженье,
Я посмела многое посметь.
Допоздна долги перебираю,
Долгий дом дозором обхожу.
Вновь рождаюсь я и умираю
На земле, которой дорожу.
Как добра добычливая тризна,
Как добротны доводы ее.
Пала в долю мне дороговизна,
Дорого оплачено житье.
Посреди домашнего гулянья
Скоро осень догорит дотла.
Не вернуть былого достоянья
Деревам, раздетым догола.
Не вернуть доверчивому саду
Те цветы, что я боготворю.
Это не в докуку, не в досаду,
Это я в догадку говорю.
Дорогая даль моя нахмурена.
Долголетье светит впереди.
Сигарета тонкая докурена.
На долины падают дожди.
1977
ОДИНОЧЕСТВО
Мы считаем — беда не про нас.
Да и что еще может случиться?
Но приходит он, горестный час,
Не уйти, не сбежать, не закрыться.
Одиночество — гибель в ночи.
Одиночество — голые нивы.
На снегах твоих мокрых грачи
Остроклювы и торопливы.
Одиночество — злая метель.
Одиночество — строгие судьи.
Одиночество — сладостный хмель
Постижения собственной сути.
У твоих удивительных дней
На пути — ни застав, ни затворов.
С каждым днем все больней и больней
Ощущенье родимых просторов.
Нет мучительней в мире любви.
Нет порочнее в мире порока.
И распахнуты двери твои
В неизбежность вселенского рока.
1977
***
Через горы, через реки,
В доброте долин,
Ты явился мне навеки
Сладким, Сахалин.
С Сахалина, с Сахалина,
Платой за мечту,
Медный привкус сахарина
У меня во рту.
Лихоманки-лихорадки,
Тягостный расклад,
Ранней осени в распадке
Радужный распад.
Брызжет ягода-красника
Красным на траву.
Мне самой сегодня дико,
Что еще живу.
Потому что с Сахалина,
Платой за мечту,
Медный привкус сахарина
У меня во рту.
1977
***
Встречая осень, точно торжество,
Как листья, с древа рода облетаем.
Утрачиваем кровное родство,
А нового взамен не обретаем.
Редеет лес. Мелеет милый плес.
А я пытаюсь пред собой лукавить
И говорю: «Поверь, не стоит слез
То, что ничем нельзя уже поправить».
1977
***
Наступая на зыбкие тени,
Проходя по осенней поре,
Что мы знаем о смерти растений
В сентябре, в октябре, в ноябре?
Что мы знаем о смерти любимых,
Что мы знаем о смерти друзей,
В нашей памяти бедной хранимых
Посреди ежедневных затей?
Повинуясь случайному мигу,
Повелевшему встать на краю,
Постигаю последнюю книгу,
Уходящую книгу свою.
А она торопливо вбирает
Золотого распада слова,
Ведь над нею листва умирает,
Ведь под ней умирает трава.
1977
***
Под прикрытием крова
Мне внушалось вчера,
Что основы основа
Есть всесилье добра.
Слово — влажная рана,
А за словом — ни зги.
Доброта океана?
Добродушье тайги?
Нет, прости, не поверю,
Потому что в беде
Не доверюсь ни зверю,
Ни кругам по воде.
В суете и покое
Пожила на миру.
У меня не такое
Отношенье к добру.
Белый день убывает.
Впереди темнота.
Жизнь всегда убивает,
В том ее доброта.
Мудрых предков молитву
Повторяю на случай:
Убивая, не мучай.
Убивая, не мучай.
1977
***
Горьковатый дымок дымокура
Над единственной в мире рекой...
Скоро ль память облезет как шкура,
Осудив на блаженный покой?
От заката к восходу старея,
Каждой скорбью бессчетно скорбя,
Я прошу свою память скорее
Износиться, истратить себя.
Чтобы сердце, как птица в неволе,
Позабыло про роскошь рябин,
Чтобы руки не помнили боле
Тот медвежий лихой карабин.
1979
***
Вот и разминулась я с роднею.
Вот и в целом мире — никого.
Спит река под белой простынею,
А до ледохода далеко.
Зеркало небесное завешено
Белою холщовой пеленой.
Спит все то, что было мне завещано,
Навсегда загубленное мной.
Спит вдали родимая сторонушка.
Я сама с собою говорю:
Выпита печаль моя до донышка,
Новую уже не сотворю.
Пусть «заря меня не нарумянит»,
Пусть «роса меня не напоИт»,
Но зато и радость не обманет,
Беспощадный хмель не захмелит.
Все теперь подсчитано и взвешено.
Оттого-то кем-то надо мной
Зеркало небесное завешено
Белою холщовой пеленой.
1979
***
Мы говорили, а время тянулось
В поисках знанья и в поисках хлеба.
Видишь, как все оно вдруг обернулось,-
Над головой только темное небо.
Над головой только темная пропасть.
Над головой только космос влекущий.
Полно, к чему запоздалая робость,
Где вы, ау, наши райские кущи?
Где вы, ау, наказания ада?
Будет нам вечным ответом молчанье.
Рада, подруженька, ты иль не рада,
Что изменила судьба очертанье?
Что после смерти, бело или ало,
Нам бытие не раскроет соцветье?
Все, что могло побывать, побывало,
И не грозит никакое бессмертье.
1979
НОВЫЙ ГОД
Тридцать восемь на столбике ртутном.
Этот лютый мороз возлюбя,
Отражаясь лишь в зеркале мутном,
Поднимаю бокал за себя.
Слава богу, твержу, слава богу,
Погостила на этой земле,
Поднимая бокал за дорогу,
За последний огонь на столе.
Ну и что же, что все оно — прахом?
Жизнь не так уж была хороша.
Отчего же сомненьем и страхом
Захлебнулась сегодня душа?
Тишина. И свеча догорает.
Я до смерти своей не пойму,
Как легко человек умирает,
Как легко переходит во тьму.
1979