Знойным вечером на городской площади
Над приговорённым к позору смеялись.
Потешаясь над стонами «пощади…»,
Горожане над ним издевались,
Словно бесы, словно сотни мегер.
Не сведущему в этом деле чёрном
Могло показаться, будто сам Люцифер
Осмеял его на столбе позорном.
Он рыдал, он в истерике бился, кричал,
И слёзы текли по атласу рубахи,
Молил привязавшего его палача,
Чтобы тот прекратил его муки на плахе.
Он смерти желал, как желают рабы,
Безумством исполнясь, желают отчаянно,
Хоть в адскую бездну направив стопы,
Свободы глоток получить от хозяина.
Палач потешался, как всякий подлец
Над жертвой глумится, когда она связана,
Как в клетку птенца посадивший юнец
Ликует, жестокий, несказанно.
А власть – это стерва. Свой грязный наряд
Снимает и манит безумца, однако
Вершить над собой позволяет разврат,
Когда ты лежишь перед ней как собака;
Полижешь ей ноги, помашешь хвостом
И будешь всю жизнь преклоняться пред нею.
Она истязать тебя станет хлыстом,
Но будет твоею.
И этот палач и вся эта толпа
Вкусили её испражнения сладкие.
Толпа ведь как стадо свиное глупа,
На грязь и на сладкое падкая.