Стройка

СТРОЙКА


ПРИГЛАШЕНИЕ В ПОЭМУ

Челнинцы, перед вами я в долгу:
за годы передумано немало – 
и не писать о стройке –
не могу,
и написать –
отваги не хватало.
Давным-давно над гладью камских вод
взметнулись в небо корпуса-махины,
давным-давно работает завод,
с конвейера идут автомашины
и тянет поглядеть
хоть в полглазка,
какая в стенах белизна да охра.
Но требуют бесстрастно пропуска
суровые охранницы из ВОХРа.
А нам иметь их –
почесть не дана!
И загрустишь, бывает, поневоле:
ведь в памяти свежи те времена,
когда повсюду простиралось поле.
Стоит КамАЗ –
фантастика,
мираж – 
знакомый нам от самого рождения,
как ни прискорбно,
он уже
не наш,
под явственным налётом отчуждения.
И в жизни так:
детей своих растя,
им отдаём любовь и ласку наши,
но, возмужав, любимое дитя
стесняется родимого папаши.
Уже самим при взгляде на КамАЗ
приходит мысль о подвиге,
о чуде.
А это чудо начиналось с вас,
простые,
непоседливые люди.
Да, оглянуться, видимо, пора!
Вы те же…
Только поседели малость.
Как много лет прошло,
а кажется –
вчера
над Камой наша стройка начиналась.
Из всех республик ехали сюда
мы со своим укладом и уставом
и предстояло нам ещё тогда
на этой стройке стать единым сплавом.
На спинах,
чтобы видели – кто чей, –
родные города писали
без обмана.
Среди братчан,
казанцев,
москвичей,
здесь даже был один из Зурбагана.
Там,
     в Зурбагане,
                парус и весло…
Тут,
     на КамАЗе,
              чернозём и глина…
Каким,
скажите,
ветром
занесло
его на стройку из рассказов Грина.
Бродяга, созерцатель и поэт,
подброшенный строительным отрядом,
не принимая суеты сует,
он почему-то грезил Автоградом.
Нарисовал он посреди земли
проспекты,
скверы –
и на этом месте
мы белоснежный город возвели
и проживаем в нём теперь все вместе.
И новый город стал уже родней
того, что нам досталось от природы,
ведь это здесь
почти семь тысяч дней
сложились в прожитые годы.
Ах, время, время!
Твой закон таков,
что ныне от границы до границы
мы ищем по Союзу земляков,
объединённых званием – 
Челнинцы.
О том, как возводили общий дом,
о тех, кто заселял ковчег тот Ноев,
поэма.
Так решимся и войдём:
я приглашаю в мир её героев.


ПАЛАТОЧНЫЙ ТРЕСТ

Ещё проекта и в помине нет,
а без проекта строить рановато,
но прокричав «Ура!» на целый свет,
немедленно вставать в атаку надо.
Сменили с ходу власть…
Создали штаб…
И, торопясь узнать почём фунт лиха,
вступила стройка в первый свой этап,
народом метко прозванный –
“шумиха”.
Кого из нас не манит новизна?
От стройки к стройке колесят по миру:
кто –
с думой про чины и ордена;
кто –
помышляя получить квартиру.
Людской поток, со скарбом и детьми,
враз переполнил городишко древний,
а вскорости приезжими людьми
забили и окрестные деревни.
Порой в избе жильцов не уложить,
но если удалось туда вселиться,
то ухитрялись преотлично жить,
а в праздники –
ещё и веселиться.
Известно –
голь на выдумку хитра:
приспичит –
проживёт на винегретах;
согреется у лунного костра
и сладко отоспится на газетах.
Гостиниц нет –
немедленно взамен
додумался какой-то местный гений
изобрести чередованье смен
в обшарпанных отделах учреждений.
Бывало –
заседает техсовет,
а в коридоре ждёт Иван Иваныч,
когда освободится кабинет,
чтоб там семьёй расположиться на ночь.
В казённом доме аховый уют,
но люд, презрев домашние диваны,
на том полу,
что за день заплюют,
впадает в состояние нирваны.
Дурные храпы сотрясают храм.
Выходит силы жизненной излишек.
А кто считает звёзды по ночам,
тот знает сколько зачато детишек.
Но вот и экскаватор в землю влез,
и вгрызлась в грунт бурильная коронка,
и вот к площадке от посёлка ГЭС
проложена неровная бетонка.
Ревут машины, сея гарь и смрад,
клубится непроглядная пылища,
и первых новосёлов юный град
вселил в многоэтажные жилища.
В жилищах нет
то – света,
то – воды,
а чаще –
ни того
и ни другого.
Кому – беда, а нам лишь полбеды:
такое для строителей не ново.
И мы, впотьмах сдирая сапоги,
мусолили нехитрую подначку:
прорвались на подстанцию враги;
воды нет?! –
захватили водокачку.
Однако наши спуску не дают:
сильно в советских людях чувство долга –
то, смотришь, водокачку
отобьют,
то станцию возьмут.
Но ненадолго…
Хотели всё построить за часы,
чтоб даже злопыхателям
и тем бы
лихим примером утереть носы,
продемонстрировав невиданные темпы.
Предел мечтаний!
Только как назло
в расчёты вкралась мелкая ошибка:
строительство само собой не шло
и под нажимом двигалось не шибко.
Тома мероприятий хороши,
пока гуляют перья по бумагам,
а в деле –
как руками ни маши –
телегу с грузом лошадь тащит шагом.
Но кто тебе позволит ввод сорвать?
И научились после двух уроков
объекты своевременно сдавать
путём простой корректировки сроков.
А лето сушью исходило сплошь – 
нас миловала местная погода.
Да сколько так,
посменно
         проживёшь:
неделю,
       месяц?
Прожили полгода…
Но грянула ненастная пора:
господь, усугубляя неувязку,
наслал дожди,
а каждая нора
была уже забита под завязку.
Доверчивые люди, мы нутром
постигли
(как последние невежды):
увы, на получение хором –
поистине напрасны все надежды.
Но перестав на дядю уповать
и опустясь на землю поневоле,
мы стали думать –
где же зимовать?
И, наконец, сообразили –
в поле!
Несёт из облаков летучий прах
и моросит в отдельные моменты,
а наша фирма
на семи ветрах
взялась сооружать
апартаменты.
За валом чернозёма
в два ряда
поставили армейские палатки,
повесили таблички
и тогда
решили, что жильё теперь в порядке.
В брезентовых апартаментах нет
ковров персидских и парадных маршей,
но у начальника
отдельный кабинет
и даже –
с персональной секретаршей.
Снуют по полю автоскрепера.
Трамбовки глухо ухают в пролётах,
и – лишь через брезент – бухгалтера
самозабвенно щёлкают на счётах.
Над полем телефонный перезвон…
И голос поднимая до упора,
начальник на всю степь даёт разгон –
идут дела!
Работает контора!
Чего с ней  не случалось той зимой:
её снега до верху заметали;
травил обогреватель дутьевой;
огонь палил…
Но это так… детали.
На нужды изведя моря чернил
и выстояв под зимними ветрами,
наш трест
в один прекрасный день
                уплыл,
как утлый флот качая парусами.
К унынию конторских бедолаг
слизнул бесследно паводок весенний
палатки вместе с кипами бумаг
и папками ответственных решений.
Вот так на свете!
Прозеваешь день
и не узнать насиженного места –
видна лишь кой-какая дребедень
на месте уникальнейшего треста.


ВИЗИТ ПРЕМЬЕРА

Из посещений пролетевших лет
один визит забудется едва ли,
хотя, стремясь увековечить след,
здесь многие тузы перебывали.
Но этот случай прочим не в пример –
вдруг донеслось из достоверных щёлок,
что завтра будет в городе Премьер!
И посетит наш временный посёлок.
Известие синклит вогнало в пот:
ведь в суматохе общего завала
на тот момент для полноты хлопот
Премьера только нам недоставало.
Какой же поднялся переполох!
Заторопились наводить порядок:
не то чтобы посёлок был так плох,
но где у нас в стране без неполадок.
К любой грязище привыкает глаз.
Умеем всё загадить и заквасить.
Не ленимся зато и каждый раз
фасады перед праздниками красить.
Начальник наш изъяны оглядел
и разъяснил в проникновенной речи,
кому и что из неотложных дел
предписывает выполнить до встречи.
Во-первых,
чтоб не отключали ток;
второе –
чтобы ни единой драки;
и, в-третьих,
чтобы действовал каток.
(Не то покажет, где зимуют раки!)
Бессильный сотоварищам помочь,
я знал, что если не получит света
посёлок и на будущую ночь,
не доживёт электрик до рассвета.
Мне было ясно –
если хмырь какой
прохожему во тьме фонарь поставит,
ему не отвечать за мордобой –
начальник ЖКК свой пост оставит.
Лишь одного не мог уразуметь
я толком из начальнической шутки –
как превратить живую воду в твердь
при плюс один
и меньше чем за сутки.
Я уточнил –
какой же обалдуй 
каток сумеет сотворить из мыла?
И услыхал:
хоть сам на воду дуй,
а только чтобы до утра застыла.
Но вот везде парадности печать,
всё честно перепачкано в извёстке,
и руководство отбыло встречать
гостей на близлежащем перекрёстке.
Да разве предусмотришь наперёд,
как отрыгнётся экстренная мера…
Пока начальник где-то в поле ждёт,
другой дорогой привезли Премьера.
Перед рядком участников смотрин,
горячим блеском полоснув по сердцу,
остановился чёрный лимузин,
и генерал открыл Премьеру дверцу.
Седые брови… Полудужья век…
Едва похожий на свои портреты…
К нам вышел из машины человек,
зачисленный при жизни в раритеты.
Ему навстречу ринулась толпа.
Загомонили…
Окружили сразу.
И мелкая словесная крупа
слилась в одну приветственную фразу.
Секунда – и привычную игру
уже ведёт ретивая охрана.
Но тут весьма некстати детвору
из школы отпустили слишком рано.
Мальчишки просочились между ног
по всем законам детского нахальства
и, бурно выражая свой восторг,
вцепились в полы высшего начальства.
Премьер при виде их повеселел
и с теплотой, присущей только деду,
враз отрешившись от великих дел,
включился в любопытную беседу.
Дословно я припомнить не могу,
но помню, что, вниманием согреты,
ребята,
в пять минут,
как на духу,
раскрыли наши главные секреты.
«Ну что, ребята, весело живём?»
«Не заскучаешь!
Каждый вечер драки!
Один тут есть – не свалишь нипочём,
а что его поймали, это – враки!»
«Учителя помногу задают?»
«Порядочно!
Да повезло везучим:
на линии почти всегда – салют,
а мы без света ничего не учим!»
«Я вижу слева в стороне каток.
Совсем пустой.
Наверно, он не к месту?»
«Так это лужа!
Сверху чуть ледок.
Вчера залили…  к вашему приезду!»
Полнейший с посещением конфуз:
отходит от намеченного плана.
Похоже, прогремим на весь Союз!
Но тут вмешалась в дело Марьиванна.
Она была в посёлке – управдом!
За хлопотами где-то припозднилась,
да прибежала
и, хотя с трудом,
сквозь оцепленье всё-таки пробилась:
«Кыш, пострелята! Прямо как смола…
Заговорили дорогого гостя!»
И гостя по посёлку повела.
И, между прочим,
пригласила в гости.
А там кипит случайно самовар.
К чайку – закуски, сладости, баранки
(завмаг не поскупился на товар
для сказочной скатёрки-самобранки).
И все решили, что посёлок свеж.
Мы загордились – рады, мол, стараться.
Но растворился в сумерках кортеж,
и стал начальник с нами разбираться.
 
 
СЕМЕЙНАЯ ДРАМА

Они пришли на разговор вдвоём,
и муж сказал
(хоть нелегко – об этом):
«Мы с Алевтиной пятый год живём,
но вот теперь
сошлась она… 
с соседом.
Нас поселили с ним в один вагон,
и этот ловелас расставил сети…
Вы расселите…
Пусть уходит он.
Ушёл бы сам,
            но за спиною
                дети.
Поймите, распадается семья
и потому
        нуждается в защите.
А всё из-за проклятого жилья…
На вас одна надежда.
Помогите!»
Начальник СМУ, конечно же, не бог:
с жильём в то время было ой как трудно.
Но этим двум
я отказать не мог –
решил,
как говорят,
сиюминутно.
И радовался,
глядя паре вслед,
что у людей вот разума хватило
понять,
какой им от развода вред
и выправить семейное ветрило.
Хотелось верить –
дружно заживут,
детишек воспитают на КамАЗе,
а там, возможно,
раны заживут
(встречал такое в святочном рассказе).
И понял, что снаивничал вчера,
когда назавтра снова Алевтина
ко мне явилась на приём
с утра – 
в сопровождении иного гражданина
и заявила:
«Выручайте вновь!
Зачем семья, когда на сердце стужа?
Как ни судите, а у нас любовь.
Я умоляю:
отселите мужа».


ПРОРАБ ПОЛИНА

О стройке много создано картин:
есть на полотнах,
есть и на экране –
бессмертен мускулистый исполин,
запечатлённый на переднем плане.
Там сваривают что-то
и скребут…
И если в споре аргументы слабы,
то мат как непременный атрибут
используют железные прорабы.
Уже стереотип создал народ:
прораб на стройке –
неуч
и тупица.
Настолько прост, что ежедневно пьёт
и через слово дико матерится.
Не знаю, может, где-то так и есть.
Жалею их –
достойны доли лучшей.
Но попрошу читателя учесть,
что мой рассказ про нетипичный случай.
На лбу короткой чёлочки мысок,
косынка из весёлого муслина,
курносый носик,
тонкий голосок –
такой явилась на КамАЗ Полина.
Любому недомерку по плечо,
похожая скорей на дошколёнка,
везде, где приходилось горячо,
нас выручала тихая девчонка.
Я обещал по многу раз в году,
что вот переживём лихую пору
и в ПТО её переведу.
Или ещё куда-нибудь в контору.
Но делать это было не с руки,
и я повременить старался малость –
ведь там, где пасовали мужики,
у девочки Полины –
получалось!
К нам шёл командированных поток:
отпетые,
прожжённые,
“арапы” –
кому лишь отсидеться под шумок.
Я отправлял их
под начальство
“бабы”.
На тех, кто норовит очки втереть,
не действуют облыжные угрозы,
но оказалось –
легче умереть,
чем отвечать на тихие вопросы.
Сам удивляюсь –
чем она брала?
Но только раскуражится верзила,
ан глядь, уже залётного орла
Полина
тихим голосом сразила.
Перед такой пойди повыступай,
когда не довести её до крика:
начнёт бузу матёрый краснобай,
а после смотришь –
форменный заика.
Пыхтит заросший до бровей примат,
а прочие смеются над собратом.
Они, конечно, не забыли мат,
но кто попрёт на тихий голос
матом?
И нет уже желания темнить.
А девочка, держа в руках всецело,
работу так умела объяснить,
что оставалось только
делать дело.


ПОЕДИНОК

Микрорайон почти закончил спор,
деревню выжав дальше за овражек,
остался только одинокий двор
в сомкнувшемся кольце многоэтажек.
Ещё дымком кудрявилась труба,
и на пятно полуденного солнца
таращила пригожая изба
до синевы промытые оконца.
Не слышал только тот,
кто вовсе глух,
как, будоража спящую округу,
в хлеву
“кукареку”
орёт петух
и осекается,
похоже – с перепугу.
Но передышка в битве – не отбой.
Записанный случайно в планы года,
дом привязали рядышком с избой,
отрезав половину огорода.
Строители пришли погожим днём… 
Уже упали ветхие заплоты,
и сгрёб бульдозер в кучу чернозём,
когда хозяин прибежал с работы.
В калитку ткнулся,
а за ней – разгром.
Шальной от унижения и муки,
он вышел на бульдозер с топором:
немолодой,
тщедушный,
однорукий.
Бульдозерист со страху побелел
и, не надеясь на защиту стали,
заголосил:
«Ты что, старик,
сдурел?!
Не сам же я:
ведь сверху приказали!»
Идущему за гранью – трын-трава:
плевал он на законы и на нравы,
но, кажется, последние слова
спасли бульдозериста от расправы:
«А ты не видел, что перед ножом?
Команда есть –
давай побольше газу:
оно, конечно,
во дворе чужом
и совести не надо?
По приказу…
За разоренье моего гнезда
небось получишь премию, паскуда?
Нагадил и – привет!
А мне – куда?
Я не желаю уходить отсюда.
Легко вам, пришлым, руку поднимать,
а для меня священны стены эти:
здесь родила меня когда-то мать,
здесь у меня на свет явились дети.
Я эти стены защищал клинком,
с войны пришёл увечным и недужным.
Врагу не дал,
а родный исполком
и сообщить-то посчитал ненужным.
Да что ты понимаешь, шалопай!
Тебе бы зашибить деньгу на пищу…
Чего трясёшься?
Чёрт с тобой – копай.
Ведь и других на это дело
сыщут».


ПЁС КАМАЗ

Щенок преагрессивно морщил нос,
кося на бригадира чёрным глазом…
И тот в бытовку цуцика принёс.
А парни нарекли его Камазом.
Наш тёзка вырос раньше, чем завод.
Оправдывая пищу и натуру,
частенько он облаивал народ,
хоть, в общем,
никогда не лаял сдуру.
Годок, другой – уже и старожил:
увереннее голос,
пасть пошире.
Мы строили,
он стройку сторожил.
И, скажем, сторожил –
на все четыре!
Тем временем закончили “нули”;
затем каркас воздвигли из металла;
закрыли крышу;
стены возвели;
монтировать станки пора настала.
А у собаки скучный ритуал – 
везде оставить норовит пометы:
пёс регулярно ногу задирал
на разные громоздкие предметы.
Монтажники шутили:
прекращай!
Даёшь потачку низменным порокам.
Ещё на брак нарвёшься невзначай,
и корпус кувыркнётся ненароком.
За твой загривок не возьмут небось,
а нам не избежать судов и следствий.
Но, слава богу, дело обошлось
без порчи и трагических последствий.
Возросший на отходах пищевых,
безродный пёс, а не собачий гений,
людей деля на наших и чужих,
имел свою систему отношений.
Обнюхает сначала новичка,
запомнит, чем особым тот воняет
и через день хвостом издалека   
ему уже приятельски виляет.
С друзьями не стеснялся и проказ –
на грудь при встрече обе лапы вскинет
и на вопрос: «Как лается, Камаз?» –
вам облизать обличье не преминет.
Да отыскалась подлая душа.
Подонок,
невзлюбив за что-то шавку,
нашёл, что шкура пёсья хороша,
когда её использовать на шапку.
Он явной не выказывал вражды,
и парень был по виду симпатяга,
а только приближение беды
почувствовала ушлая дворняга.
Оборониться чем она могла –
одной лишь демонстрацией оскала:
у человека пищу не брала
и на попытку приласкать
рычала.
Закономерен в общем-то финал.
Добытчику не отказать в смекалке:
прикончил пса втихую, ободрал
и незаметно закопал на свалке.
Кто вам ответит –
велика ль цена
какой-то рядовой собачьей жизни?
И вообще – кому она нужна?
Десяток набежит,
лишь только свистни.
Убили пса…
Подумаешь – скандал!
Не путайся, собака, под ногами!
И раньше ведь,
когда надоедал,
пинали как попало сапогами.
Мы чаще об успехах говорим,
равняем их с эпохой или с веком:
герой у нас почти что херувим,
а должен быть он просто
человеком.
Дотошный сыск был проведён тотчас,
а в пересменку собралась бригада
и порешила:
места среди нас
нет живодёру.
Гнать подальше
гада.


ПРЕЕМНИК

Кто знает, что нам пишут на роду?
Выплёскивая горькую обиду,
кричал он:
«Не удержите!
Уйду!»
Я мог вспылить.
Но я не подал виду.
Я мог сказать горячему юнцу,
что он ещё молокосос,
мальчишка;
что надо к обручальному кольцу
добавить хоть бы капельку умишка.
Да мало ли о чём я мог сказать…
Хватало власти осадить, где надо,
и даже,
для острастки,
наказать.
Но я хотел закончить дело ладом.
Мне нравился вихрастый паренёк,
идущий в бой без хитрости и фальши.
Заметно было – 
он не из припёк.
И я сказал:
давай работать дальше.
Остался он.
Давно и спор забыт.
За годы прокатившиеся добыт
и для семьи довольно сносный быт,
и для себя весьма солидный опыт.
Немало шишек выпало ему,
но этот мальчик не менял маршрута.
Сегодня он – начальник
в том же СМУ,
где “мастерил”, придя из института.
У времени необратимый ход:
работаем,
живём в одном районе.
Теперь мы регулярно,
дважды в год,
встречаемся с ним в праздничной колонне.
Улыбка и пожатие руки…
Два пожилых и чуточку печальных
стоим у человеческой реки:
я – бывший;
он – теперешний начальник.
Мы оба –
взгляд назад и взгляд вперёд
в цепи геодезического хода –
вести людей сейчас его черёд,
ему на плечи – каждая невзгода.
Ах, жеребёнок, без узды и пут!
Обременённого нелёгкой ношей,
его давно по отчеству зовут,
а я по старой памяти –
Алёшей.


КОШКИН

“Ты умный парень, если не дурак,
но поглядим
каков на самом деле”, –
шутил когда-то лысый весельчак,
царивший в производственном отделе.
Всему приходу Дима вёл учёт,
и создавалось впечатленье чуда –
он без бумажки знал наперечёт:
когда поступит,
сколько
и откуда.
И если цифру ты какую подзабыл
из тех, что позарез необходимы,
то больше чем в себе уверен был:
наверняка отыщется у Димы.
Он планы перспективные верстал
и для заказов находил окошки…
Так постепенно Кошкин Дима стал
уже не Дима –
Дмитрий Палыч Кошкин.
Не обретя начальственных манер,
в костюме допотопного покроя,
шагал по стройке
главный инженер,
потом – 
начальник Автозаводстроя.
Известно, что начальственная рать
вполне сравнима с трёхголовым змеем:
умеет глотки драть
и план давать,
а отдыхать нормально –
 не умеет.
Когда, неделю честно отгорбив,
пора бы и поняньчиться с дитятей:
планёрка,
совещание, актив –
для них не весь набор мероприятий…
Гремит руководящая гроза,
и в зале, словно мальчики нашкодив,
единогласно руки тянут “за”,
хоть ум и сердце голосуют “против”.
От этой нервотрёпки не сбежишь –
пусть грош цена тому патриотизму,
но если только чуть зашебуршишь,
поднимут
и прилюдно “вставят клизму”.
За ежедневным каторжным трудом
не различая праздников и буден,
он оставлял отгулы на “потом”,
забыв, как видно, что “потом”
не будет.
Его предупреждали доктора,
что сердце на раздумия наводит.
Но “кошки-мышки” – тёмная игра
и до добра обычно не доводит.
Два раза под ножом ему везло –
из ямы выкарабкивался как-то,
да наступило чёрное число –
точнее, время третьего инфаркта.
Неясно, кто с лекарством перегнул,
но только он к подушке прикоснулся
и после операции заснул,
заснул на час.
Да больше не проснулся.
В последний путь –
единственный квартал –
снесли его до кладбища из дома,
где некролог над гробом зачитал,
сбиваясь с текста,
секретарь парткома.
И слышалось в штампованных словах
такое равнодушие чинуши,
что со стыда распались комья в прах
и на морозе загорелись уши.
Да разве жизнь за то лишь отдана,
чтоб кто-то над трагическим барьером
пересчитал значки и ордена,
которых был покойный кавалером.
Ведь он трудился, не жалея сил,
чтоб родина была жива-здорова
и неужели вслед не заслужил
хотя бы человеческого слова.


СУВОРОВ

Он в день создания пришёл и потому,
в итоге скоростных переговоров,
стал Николай Иванович Суворов
одним из первых тружеников СМУ.
Его сочтя иных-других мудрей,
механик подал дельную мыслишку –
назначить бригадиром слесарей,
что и вписали в трудовую книжку.
Могу сегодня разгласить секрет,
известный лишь кадровикам–придирам:
доныне записей там больше нет –
Суворов
остаётся
бригадиром.
И сам, похоже, этим удивлён –
попав на стройку с думой о квартире,
тут собирался проработать он
ну года два,
от силы – три, четыре…
А вот, поди ты, сердцем прикипел,
потом оброс привычками, как мохом,
и тяжело теперь менять удел,
когда до пенсии дотопать можно пёхом.
Но сетует:
осточертела тишь!
Полным-полно различных развлечений,
а между тем негаданно грустишь
о прошлых днях тревог и злоключений.
Ведь не один остросюжетный фильм
могли бы лентой выпустить отдельной
о том, что пережить пришлось самим…
Да хоть бы – про аварию в котельной!
Перепились там ночью мужики,
а утречком добавили с похмелья
и понеслось –
крутить маховики,
наверное, для пущего веселья.
Когда после обеда хмель прошёл,
то даже не могли припомнить повод,
но оказалось –
прогорел котёл
и перемёрз в посёлке трубопровод.
Котёл пустили с горем пополам,
а магистраль течёт –
не подступиться.
Венецию занарядили к нам;
второй Гольфстрим в Татарии струится!
Завечерело.
К тридцати мороз.
На теплотрассе лопаются трубы.
Посёлок, почитай, совсем замёрз,
а эти – совещаться!
Душегубы.
Сидят в тепле,
разводят словопрю,
опухшие,
охрипшие от споров.
Ну я тогда себе и говорю –
не посрами фамилию , Суворов.
По-быстрому собрал своих ребят.
Обмозговали что к чему на месте
и за работу – факелы чадят,
дымится пар,
мы с ним дымимся вместе.
На небе звёзды, а в пару темно.
Сюжетик о подобной эпопее
весьма эффектно выглядит в кино.
В натуре это проще.
И страшнее.
Давно известно каждому мальцу,
что доведя до высшего накала,
приходит фильм к счастливому концу,
а в жизни – бабка надвое гадала.
Пока мы ковыряемся впотьмах,
частями отключая теплосети,
остыли радиаторы в домах,
а кое у кого грудные дети.
Порывы устранили сообща,
торопимся скорей закончить сварку.
Да в спешке не заметили свища,
и шов потёк.
И труд пошёл насмарку.
Переступаем из последних сил,
усталость до предела укачала,
но холод спускники перехватил
и начинать придётся всё сначала.
Уже заря забрезжила вдали,
когда мы в завершенье канители
последний стык в порядок привели
и патрубок последний отогрели.
Нет,
лучше уж смотреть кино про секс.
Но тоже скучно.
Видимо, старею.
А с ночи той устойчивый рефлекс:
входя в подъезд, потрогать батарею.


СМУ

Чтоб с круч не улететь в тартарары
и не попасть под камнепад в теснинах,
из валунов, скатившихся с горы,
участки стен кладут на серпантинах.
В той кладке каждый камень –
индивид:
неровности, зазубрины, щербины…
Но если их раствор соединит –
удерживают сели и лавины.
Вот так и люди –
кто же без причуд?
Характеры похожи на каменья.
Их подогнать друг к другу –
тонкий труд,
он требует упорства и терпенья.
Своей судьбой за опыт заплатив,
я говорю, не мудрствуя лукаво,
что общество тогда лишь коллектив,
когда на общность выстрадает право.
Путь на подъём по самой сути крут,
объединённый общностью идеи
в известном смысле коллектив –
хомут,
       куда мы сообща вложили шеи.
Сюда несут и радость, и беду,
здесь претендуют на места под солнцем:
идут с надеждой на свою звезду,
а жизнь до глянца драит их суконцем.
Сквозь дымку повседневной слепоты
не грех к тем зеркалам оборотиться,
в которых отражаешься не ты –
всмотритесь в человеческие лица.
Не забывайте: что от них, что им…
И если кормим,
а не только доим –
наверняка любой завод сдадим,
а там, глядишь, и коммунизм построим.
Но мы тогда людей не берегли.
Преследуя возвышенные цели,
кидали миллиардами рубли,
а видеть человека не умели.
Мы попросту свозили с большака
упавших от инфарктов и от рака,
греша на то, что из рядов полка
некстати жертву вырвала атака.
Их много, неоправданных потерь
( ведь умирали далеко не деды),
и как непросто вспоминать теперь
в дни мира не увидевших победы.
Не на земле он –
в душах этот след.
И обтирая зеркала от пыли,
мы видим сколько натворили бед,
да что поделать –
молоды мы были.

Летела птица в тёплое дупло,
но любопытство подтолкнуло к дверце:
впорхнула внутрь самой себе назло
и бьётся в клетке.
Слева.
Там, где сердце.
Переживал, что жизнь со мной груба,
а мне её – на золочёном блюде б…
Считал – случайность,
говорят – судьба.
И СМУ сложилось из отдельных судеб.
Уже не всех в толпе я узнаю,
и многие меня, конечно, – тоже.
Не удивляюсь –
общую семью
мы помним на пятнадцать лет моложе.
Доносит эхо:
этот жив-здоров,
тот приболел,
тот укатил,
тот помер.
Когда-то нам давало общий кров
СМУ, получившее из сотни первый номер.
Планида?
Допускаю.
Даже – фарт!
Достаться номер мог вторым и третьим.
Но он достался нам.
И это – факт.
Нам повезло.
И мы гордимся этим.
Другие СМУ пришлось нам почковать,
вдыхать в них силы жизненной начала,
и мы горды той миссией,
как мать,
что уйму ребятишек нарожала.
Сегодня, глядя с высоты седин
на путь от первого кола до ввода,
я вижу там и беды СМУ-1,
и корпуса кузнечного завода.


МИТИНГ

Всё копишь, копишь праздничную лень,
себе и людям не давая спуску,
но вот однажды наступает день,
когда вам объявляют –
дело к пуску!
Ещё нажим, ещё один рывок.
Издалека доносятся раскаты –
верхами утверждён последний срок
в преддверии неординарной даты.
О нём кричат на тысячу ладов:
авось призыв усилия утроит,
а что завод по сути не готов,
кого это серьёзно беспокоит?
Пытаясь славу дутую снискать,
почти буквально лезем вон из кожи:
умеем, братцы, пыль в глаза пускать,
считая, что любые средства гожи.
Когда вплотную время подожмёт,
а повиниться не хватает духу,
спасает сногсшибательный отчёт
и ставка на родную показуху.
Приём мошенства до предела прост:
провалы выдаёте за победы
и тем не только сохраните пост –
вам путь открыт в министры
и в зампреды.
Плевать, что корпуса ещё – вчерне:
вдоль котлованов протянули леер,
собрали пять машин на стороне
и ночью водрузили на конвейер.
Завод, залитый морем кумача,
заставили портретов перелеском
и сдачу бутафорского ключа
осуществили с выдумкой
и блеском.
Событие само –
не криминал.
Зачем скрывать – в часы душевной смуты
любой из нас с волненьем ожидал
прихода знаменательной минуты.
Найдёте ли такого, кто не рад
моменту воплощения идеи:
собрался весь стотысячный отряд
участников закамской эпопеи.
В огромном цехе, как в стручке боба…
Подпёртый острым локтем побратима
наглядно видишь, что твоя судьба
от судеб остальных неотделима.
Нетерпеливые,
попридержите прыть –
политикан с улыбкою предтечи
прокашлялся:
«Позвольте мне открыть…»
И полились торжественные речи.
Ораторы вогнали сход в экстаз.
Потом для трёх простейших операций
пополз конвейер
и сошёл «КамАЗ»
на землю
в гуле криков и оваций.
Мгновенно полетели рапорта
с восторгами победного трезвона;
украсив транспарантами борта,
к Москве помчалась куцая колонна.
У стен Кремля устроен был парад
едва не под военные оркестры.
Дошло до оформления наград.
Кадровики засели за реестры.
Так чьи оценят звёздами труды?
Кто поизвестней – жаждал чести этой.
Но выдвинули серые ряды
героев с профильтрованной анкетой.
Воистину система мудрена –
она сродни внезапным оплеухам:
сегодня оглушают имена,
из тех, о ком вчера –
ни сном, ни духом.


ВРЕМЕННЫЙ ПОСЁЛОК

В районе бывшего посёлка тишина…
Окрест давно ни одного вагона.
Лишь изредка с подгнившего бревна
раскаркается сонная ворона.
И только в пору стылых октябрей,
роняя вниз червонцы и рубины,
грустят у бывших окон и дверей
забытые берёзки и рябины.
Они одни из обитавших тут
не покорились духу запустения
и даже беспризорные
растут
среди останков бывшего селения.
А было время –
не жалея сил
в борении с житейским неуютом,
строитель хлопотливый посадил
их по соседству с временным приютом.
Весной всё зеленело и цвело.
На тонких ветках птицы щебетали.
И, может быть, родимое село
пришельцу деревца напоминали.
Сегодня территория пуста.
Но приходя сюда,
зимой и летом,
мы узнаём знакомые места
по чудом сохранившимся приметам.
Вон серебристый тополёк пылит
(а рос он у конечной остановки!).
Стояло ателье у двух ракит
(вы к свадьбе покупали в нём обновки!).
Тот лознячок разросся из лозин,
застрявших возле книжного киоска,
и, помнится,
при входе в магазин
листвой шумела стройная берёзка.
С той горки,
где кленочек на ветру
полощется, как мокрая пелёнка,
вдвоём с женой несли вы поутру
горластого сынишку-камазёнка.
И там,
где очертания двора
ещё хранит зелёная ограда,
резвилась неустанно детвора
в аллейках поселкового детсада.
Тропинкой побредёшь за чернотал –
и тянет оглянуться поневоле:
её когда-то сын ваш протоптал
короткою дорогой к бывшей школе.
Маячат днём,
глядят из темноты
минувшего свидетели живые:
то, заступив однажды на посты,
не сходят с мест деревья-часовые.
Но меньше,
меньше с каждым днём примет
в пределах опустевшего кочевья…
Наверное, пройдёт немного лет –
и вырубят последние деревья.
О чём жалеть…
Ведь как ни посмотри –
зачем теперь нам те ориентиры?
А память гонит вновь на пустыри
из недр благоустроенной квартиры.


ЛИШНЯЯ ГЛАВА

Написаны начальные слова,
и самого заглавие смущает –
я понимаю:
лишняя глава
в любом повествовании мешает.
Но мы вершин не видели путём,
куда коней немилосердно гнали…
Построили…
Глядим и не поймём:
на пользу наша лепта?
И нужна ли?
Что там, на дне потока громких фраз:
затем ли мы на холоде потели,
чтоб золотом оплаченный КамАЗ
варганил устаревшие модели?
Не нам бояться атомной войны –
в борьбе с врагом народ советский стоек,
увы,
куда опасней для страны
десяток грандиозных новостроек.
Спеша творить земные чудеса,
мы обскакали англичан и немцев,
уже сейчас воздвигнув корпуса
с расчётом на незачатых младенцев.
Временщики пока ещё в чести
и спасу нет от алчущей оравы,
которая способна потрясти
умы людей.
И кошелёк державы.
Поманят только лёгкою деньгой –
и мы в погоне за доходом чистым
восторженно разграбим Уренгой
в отместку господам-капиталистам.
Любой орешек ныне по зубам,
и чем дороже он,
тем больше лаком –
дотянем скоро до Чукотки БАМ
и привезём оттуда
фигу с маком.
Нам бесполезно истину твердить,
что от богатств несметных бедность наша –
ухлопав миллиарды, получить
не можем и копейки с Атоммаша.
Зато нам целый свет рукоплескал:
досрочно покорили мирный атом!
Теперь, похоже, озеро Байкал
попало в руки новым геростратам.
Да что ходить далече…
За рекой,
под гром речей про человечий фактор,
мы заложили новый долгострой.
А где он –
интегральный супертрактор?
Конечно массы всё перенесут…
Им объяснят провалы недочётом
и тех,
кого бы надобно под суд,
сопроводят на пенсию.
С почётом.
Но с каждой стройкой тяжелее кладь.
И сколько драть бесстыдно лыко с липки?
Так может перестанем повторять
“допущенные ранее ошибки”?
Неужто снова мы обречены…
Не денег жалко –
с совестью проблема.
Я вас прошу не забывать цены
и ставлю точку.
Кончена поэма!


Апрель – ноябрь 1986 г.