Мне стукнуло два циферблата часов,
Мне исполнились сутки.
Трёхэтажным раскатом катится каракатица дневечера
двенадцатищуплая, как в ВВЦ чёртов циферблат,
за кадык цепляя каждого встречного и невстречного.
Я скручу её в узел так, что часы минутами затрещат.
Полотно в кубистическом стиле толп шарнирных безвольников -
попрошаек экстравагантного тоталитаризма и палача
из о-грань-иченных фигур привычек: ромбов, треугольников,
параллелепипедов и с додекаэдрами на плечах.
Не быть бы мне там до того, как осядет дня пена чернильная,
ввязав существо своё в костяной тупоугловый поток,
чтобы зазря внести свой вклад в звуки костедробильные.
(Сегодня вместо галстука напрашивается шейный платок).
На синебоком змеище, хохочущем грохохочением,
когда дня пена чернильная уже не так, как так;
я гарцую к ней, снедаем-съедаем влечением,
вдоль змеиных тоннелей в глобусе, грезя в такт…
Волочусь лакированной лужами улицей Сумасбродскою,
надо мною пестреют облака супрематических небес,
по которым разные формы текут плоские,
механически гудя, угрожающе, улице наперерез.
Ты встретила меня.
Взрывы морганий твоих лазоревых глаз чарующих
разбрызгивают по мне взгляда шрапнель,
раня до глубины сердца, и раня... как её, ту ещё,
которую от случая к случаю кличут душой. Апрель.
(Твой строго вычисленный прагматичный наряд
противоречит твоей оранжевой подноготной.
Посмотри на мой стих.
Он, как часы, которые сломал я нарочито.
Вот как нужно.
Нагота, впрочем, и вовсе красит тебя,
как солнечный день весну).
Теперь хочу, чтобы ласки твои заштопали
всё то кровавое, что натворил твой взгляд.
А за окном моторчики листьев тополя
на топливе нежного ветра шипят.