Моему хорошему знакомому, товарищу и просто редкому человеку, посвящаю…
В той стране, где брат стучит на брата,
Где за каждой сопкой Озерлаг,
Мучил годы скромный и пархатый
Михаил Абрамович Дуршлаг.
Звёзд с небес, как многие, не хапал,
К властным галифе не припадал.
Жил достойно, не касаясь крапа,
Иногда казалось, срок мотал.
На войну сходил, когда припёрло,
Как не порадеть за свой кагал.
Взвод кричал: "Даёшь!" — осипшим горлом,
Все давали, и Дуршлаг давал.
Брал рейхстаг: его тогда все брали,
Михаил не думал за живот.
И легла звезда сусальной стали
На его потёртый коверкот.
После были будни возрожденья,
Пятилетки – низкий старт сумы.
А Дуршлаг всегда с сопровожденьем
Поднимал хозяйство Колымы.
Четвертак - для глобуса насмешка,
И цинга-злодейка не инсульт.
А страна умильно и неспешно
Целовала в спину новый культ.
Дальше были выселки за краем,
Где из окон виден Оймякон.
Стылый снег чернел вороньим граем,
Домом был столыпинский вагон.
Но душа рвалась в иные дали,
Он глазел в окно, от дум крича,
Где песцы азартно объедали
Кожу щёк с замерзшего бича.
Он сумел, а многих не хватило
Для того, чтобы сломать судьбу.
Их пригрели стылые могилы,
Мерзлота в не струганном гробу.
Всё имеет свой конец законный:
Перестройки, голод, коммунизм.
Летним днём он вышел из вагона,
Старый полигон для новых клизм.
Но кричали в голос суки-раны,
Колыма, забурник - страшный сон.
И рукой совета ветеранов
Был итог - посмертный пенсион.
Дальше трость и лавочка в аллее,
Где детишек смех и красота.
Булка хлеба в ближней бакалее.
Ну а дальше? Дальше ни черта.
Он не раз себя со смертью сватал,
Но не нычил совесть за обшлаг.
Старенький трудяга, жид пархатый,
Михаил Абрамович Дуршлаг.