Я когда её увидел – будто врезали под дых
Деревенскому сибирскому подростку.
Может помните актрису по фамилии Седых,
Что сыграла героиню из "Морозко" -
Точка в точку. Будто кто-то написал её портрет.
И сошлись кипейный май с вечерним светом,
Да пригожая дивчина, да мои семнадцать лет,
Что должны были исполниться тем летом.
Разомлел под теплым ветром старый Кубинский перрон,
Заструился запах ландышей из леса.
Первый раз любовь приходит с неожиданных сторон.
Про себя я называл её - "Принцесса".
И как будто кто-то встроил, исправляя звукоряд,
В резкий гул перрона ласковую скрипку.
До сих пор я четко помню каждый жест её и взгляд,
И поныне помню каждую улыбку.
Я частенько вспоминаю ту далёкую весну -
Как прекрасно было это опьяненье!..
В двух вагонах, уезжая не на отдых - на войну,
Разместилось наше горе-пополненье.
В наш товарный посадили тёртых, опытных бойцов,
Кучу битых мужиков, крещеных кровью.
Сотни две, почти две роты добровольцев-"молодцов",
Взятых из госпиталей по Подмосковью.
А в плацкартный поналезли хитроватые братки,
Их в одном купе по трое, да по двое.
Ох, весёлые ребята. Все в наколках. Шутники!
В общем урки, только что-то без конвоя.
Эти в мягком веселились – мол, мохнатая рука.
Мы же веток наломали в ближней роще,
Не завидуя комфорту. Знали – из товарняка
При бомбёжке выбегать намного проще.
А вокруг моей "Принцессы" не стихала болтовня,
Все старались услужить "прекрасной даме",
Я стоял в сторонке молча, уж какой там из меня
Кавалер, с моим-то ростом и годами.
Что я чувствовал при этом, надо было понимать -
Мы ведь жили, женщин свято почитая.
Та, что лет на десять старше, мне была уже как мать
И, почти как мать, такая же святая.
Мне о грешном-то в те годы сложно было рассудить,
Я по молодости думал что влюбиться –
Это взять за белы руки, под божничку посадить
И до смерти как на ангела молиться.
А один из "тех", кудрявый, и с фамилией Кудряш,
Рассыпал ей комплементы многословно,
Всё пытался прикоснуться и, видать войдя в кураж,
Звал то - "Олечка", то величал - "Петровна".
К областям освобожденным уходил народ рекой
И царила на путях неразбериха.
Командир сопровожденья, уступив, махнул рукой
- Ладно, бог с ней, пусть садится. Только тихо.
Вот что странно - в лихолетье голодала вся страна,
А в плацкартном и печенье и конфеты,
А у нашего вагона лишь медали-ордена
Да ещё у многих белые билеты.
И всю ночь бойцы делились меж собою шепотком
Ратным опытом, что на фронтах скопили,
Да рассказывали с мрачным и жестоким юморком
Про весёлое – где, как, кого убили.
И всю ночь под стук вагонный да под эти голоса
Я не мог уснуть и, словно наважденье,
Всё стояли предо мною васильковые глаза
Неземного, видит бог, происхожденья.
Моросящий дождь под утро спрятал солнце от земли,
Хмарь тоскливая ползла по небосклону.
Поезд встал и ноги сами мальчугана понесли
К пассажирскому соседнему вагону.
Паровоз на водокачке заправлялся и пыхтел,
Солдатня под хмурым небом разминалась
И вагон, по всем приметам, совершенно опустел,
Только Оля всё никак не появлялась.
А кудрявый, намекая на смятение моё,
Усмехнулся – Что, пропала брат невеста?
И добавил, бросив в лужу чьё-то женское бельё
- Ну… Сошла она. Доехала до места.
Я стоял недоумённо у железного пути,
По наивности пытаясь разобраться
- Ничего не понимаю. Как она могла сойти?
Мы-ж нигде не останавливались братцы.
Простодушно удивлялся – Это что за чудеса,
Разве может человек пропасть куда-то?
А товарищи постарше только прятали глаза
Или хмурились, но как-то виновато.
Лишь сержант Белов сказал мне: - Что им зекам-сволочам,
Позабавились и выбросили в поле.
Бабы дуры – выбирают по красивым по речам,
Успокойся Серый, нету больше Оли.
Я всё понял… И как будто что-то рухнуло в душе.
Голова на время выключилась тоже.
А когда очнулся, вижу, что сижу на Кудряше
И луплю его лежащего по роже.
Мне бы камень или палку – был бы парень без башки.
Нет! Один мазутный гравий под руками.
Я долбил его, не чуя как меня его дружки
"Успокаивали" в голову пинками.
И зашёлся в дикой злобе захолустный перегон,
И упал на землю сплюнутый окурок,
И пошла на стенку стенка – их вагон на наш вагон,
И захакали стрелки ломая урок.
А кудрявый подомною он… Он даже не вопил,
Он визжал и скрёб о землю сапогами.
Там была уже не драка. Я его уже не бил,
Я его как собачонок рвал зубами.
Лейтенанты так кричали, что сорвали голоса,
Тоже били всех подряд и крыли матом,
Вынимали пистолеты и палили в небеса,
Угрожая и расстрелом и штрафбатом.
Инцедент тогда замяли, нас никто не стал "сдавать",
Командирам неприятности нужны-ли?
Ветераны-то привыкли в рукопашных убивать
И двоих, таки, до смерти приложили.
Что меня не расстреляли – тут мне просто повезло
Этим майским утром горестным и хмурым.
Ну а урки всё смеялись вызывающе и зло,
Всё глядели с обещающим прищуром.
Я не знаю, как бы прожил жизнь военную свою
В окруженье этих гаденьких ухмылок,
Только все они погибли в самом первом же бою.
Половина - от ранения в затылок.