Моему Тайиту
У осени есть необычный цвет - цвет жалости.
И два оттенка: самосожжение и плач скрипки.
Самосожжение воспламеняет память,
Неприкаянной рукой проверяя пульс сердца.
Оно же, замыкая цикл, поправляет брошь
Загорелыми пальцами какого-то лета.
Осень не заглядывает в будущее,
А идет, одевая улыбку туда,
Где она всегда горит цветом канифоли.
Лишь Скрипка, не переставая, наигрывает
То фугу, то обратную сторону ветра.
И кружатся мысли, переплетая сознание,
Вплетаясь в мосты чужих сновидений
Тайком, подсмотренных из-за занавесок больничных палат.
Под аплодисменты фальшиво-зрителей опавший снег
Кричит о приходе зимы, заглушая течения рек,
И сковывает озерную гладь своей ватно-ледяной мембраной.
Рыбы, как и все человечество, остаются глухи,
Беспомощно ослепшими в этой ледяной спячке.
Им не нужен корм и кормчие.
И только замерзшее солнце оттаивает с появлением
Птичьих крыльев, а наступлению сумерков
Не сможет препятствовать даже самая сильная молитва.
Флейты деревьев, поеденные червями,
Скорбят по упоительно немой, сумрачной тишине.
Лишь возбужденный отголосок памяти
Вяжет картину нот сожженного карнавала...
Иов 24:15 И око прелюбодея ждет сумерков, говоря: «ничей глаз не увидит меня», — и закрывает лицо.
См. http://www.stihi.ru/2009/02/21/478