Тридцать седьмой вороном кружит,
Голодный охранник лагерной стужи,
Старый еврей, со звездою Давида,
Упал и застыл, кровью залитый.
Он умер за то, что странно молчал,
Умер за то, что мог знать, но не знал,
Жестоко нелеп приговор лагерей:
Расстрелян за то, что просто еврей.
Может, смеялся он не в попад?
Или пред кем-то он был виноват?
А может, сродни Иисус с Назарета?
В тридцать седьмом истребляли за это.
О, Боже! Как больно смотреть на светило
Сквозь холод стволов, направленых в спину,
И даже не знать за что был гонимым,
С рожденья по жизни до самой могилы.
Враг народа из Назарета
Покинул барак свой ещё до рассвета,
А на рассвете он оглянулся,
В яр уходя, чтоб назад не вернуться.
И вырвался крик -"О, Боже Всевышний!
В этой стране неужтоль я лишний!
А может, ошибка какая-то вышла?
Ну, что же ты медлишь: спаси же, Всевышний!"
Но чудо, увы, с небес не спустилось,
Старик замолчал, и всё прекратилось,
Сквозь слёзы шепнул он -"Я понимаю,
Видно, так надо, и я вас прощаю!"
9 мая 1996