Бабушка.
Над деревней опускался мягкий весенний вечер, в нем удивительно гармонично соединялись и угасающие краски неба и далекая, то протяжная, то озорная девичья песня под гармошку, и темные застывшие силуэты могучих лип и тополей. Лида впервые увидела вечернее село от бабушкиного дома. Ее захватило очарование красоты и гармонии вечерних красок и звуков, она просто впитывала их всем существом. «Лида, Лида иди домой, что ты там стоишь»- позвала бабушка. «А где мама?»- спросила девочка.
«Мама на работе и папа на работе, на электростанцию вызвали»- ответила бабушка. «А ты мне расскажешь чего- нибудь?»
«Да я тебе уже все порассказывала, не знаю ничего больше».
«Расскажи: как папа был маленький?»
«Папа в твоем возрасте революцию видел в Петрограде». «А что это такое?» « Страшное дело – стреляли и убивали людей прямо на улице». «Ты тоже видела?» «А меня взяли в бабий батальон. Посадили в машины, куда-то повезли - а кругом стрельба, мы все плачем, ой как страшно было!» «А папа?» «Сашенька… один убежал смотреть, как стреляют».
Девочка выпила стакан молока и сообщила, что она ела хлеб у Гавриковых - очень вкусный, в нем что – то беленькое и хрустит».
Бабушка неодобрительно качнула головой: «Да ведь это не настоящий хлеб, там мякина и гнилая картошка, которую они по весне на поле набрали, а хрустят беленькие ростки. Не ешь больше у них – живот будет болеть. У них детей много, а работать некому. Чистый хлеб, который ты ешь, им только по праздникам, вместо пряника дают». Лида подумала и сказала недоверчиво: «Он вкусно хрустит».
«Уж что там вкусного»- ворчала бабушка, подсаживая девочку на широкую печку. Она зажгла моргунок, как называла масляный ночной светильник, дающий света не больше лампады, перекрестилась и улеглась рядом с девочкой.
Вспоминался ей Петроград, муж, который служил коком на корабле, хорошая была жизнь, а потом – война, революция – все разрушили, все разметали. Она вздохнула, подумала: «А кому лучше-то стало – всем только муки прибавилось». И опять перекрестилась, тихо шепча молитву. Перед её мысленным взором проходили картины пережитого: вот она на вокзале с троими детьми и мужем бредившем от тифа, со старухой свекровью. Но головы не теряла – наоборот, как будто какой стержень в себе почувствовала – добивалась помещения мужа в лазарет, бегом перетаскивала вещи, находила ночлег и сберегла детей.
Память опять возвратилась во времена, как теперь казалось, безмятежной жизни. Дети рождались через полтора-два года. Старший Сашенька был любимцем и баловнем отца, может быть, поэтому был таким своевольным и самостоятельным ребенком. Она улыбнулась своим воспоминаниям. Будто явственно увидела неугомонного сыночка.
Шурка просыпался раньше всех по утрам, сам одевался и принимался шумно кататься на своём трехколесном велосипеде, врезаясь в стены, трезвоня велосипедным звонком или жестяной банкой из-под леденцов, наполненной гайками и всякой гремящей всячиной. Он врывался с гиканьем в спальню родителей, если его не успевала перехватить бабушка. Она тихо выговаривала шалуну и подводила за руку к буфету, где для него с вечера припасала сладкую булочку.
Шурка тут же затихал, поедая булку, не сходя с велосипеда. Потом на него находило философское настроение, и он принимался сосредоточенно отвинчивать звонок или педаль, вникая в устройство своей техники.
Шурке было шесть лет, когда безмятежная жизнь вдруг кончилась.
Взрослые стали молчаливы и тревожны, детей не выводили на прогулки, как раньше. Но Шурке очень хотелось посмотреть, что происходит на улице, где, как говорили взрослые, воюют и стреляют. Он дождался, когда мать ушла, а бабушка занималась с его младшими братом и сестрой, выскользнул за дверь и побежал со двора. Едва он выбежал на улицу, как увидел грузовую машину, в которой сидели солдаты и стреляли. Шурка побежал было в сторону машины, но бегущий навстречу человек вдруг споткнулся, а потом хромая бросился в подворотню, бросив на ходу: «Беги домой – убьют». Тут Шурка увидел мать, волосы у неё растрепались, она протягивала к нему руки и кричала: «Помогите, помогите, ребенок под пулями!» Она как безумная схватила его и кинулась назад, прижимая так крепко, что он чуть не задыхался, когда они оказались дома. Из детской выбежала бабушка, все начали возбужденно и одновременно говорить: Шурка говорил, как солдаты стреляли с грузовика, бабушка охала, ругала его и оправдывалась перед матерью, что не уследила за ребёнком, а мать все повторяла, как ребенок бежал; по щекам сопельки размазались, белые волосенки развеваются, а пули так и свистят, так и свистят вокруг.
С этого дня решено было уехать с детьми из Петрограда в далёкую деревню, на родину матери, где жила тетка с детьми и мужем.
Продолжение http://www.stihi.ru/2009/05/09/4406