Сказание о Гильгамеше

 Пересказано со слов заклинателя - СИН-ЛЕКЕ-УННИННИ
       (По реконструкции И.М. Дьяконова)


     1. Царь Урука

Речь пойдет о дошедшем до края земного,
До пучины морской и до гор поднебесных,   
Речь о том, кто врагов побеждал вместе с другом,
О постигшем премудрость и все повидавшем.
Сокровенное видел он, тайное ведал,
Передал вести нам о всемирном потопе;
Воротившись из странствий, закончил исканья
И рассказ о трудах своих высек на камне.

Опоясал Урук он стеной неприступной,
Создал светлый амбар вкруг Эаны священной.
Посмотри! - на стене все венцы как по нити,
А на вал погляди — он не знает подобья!
Ты к порогам притронься, лежащим издревле,
И в Эану вступи - обиталище Иштар.
Даже будущий царь не построит такого!
Поднимись и пройди ты по стенам Урука,
В основанье вглядись и кирпич возьми в руку.
Не обожжен ли кирпич там нетленно?
Не семью ль мудрецами заложены стены?

Возвышается царь величаво над людом,
На две трети –  бог и на одну –  человек он,
Нет подобных ему по обличию тела!
Когда стены Урука возводит муж буйный,
Голова чья, как будто у тура, подъята,
Чье оружие равных в бою не имеет,
То приходят помощники по барабану,
И в покоях своих люд Урука страшится:
«Гильгамеш сына в помощь отцу не оставит,
Своей буйствуя плотью, как днем, так и ночью.
Не его будто паства - Урук огражденный,
Словно не Гильгамеш - пастырь детям Урука.
Царь могучий, и славный, и все постигавший,
Гильгамеш не оставит для матери дочку
Непорочною девою суженной мужу».

      
     2. Воин Нинурты

Часто стоны людей до богов доходили,
И взывали все боги к Аруру великой:
«Коли ты создала Гильгамеша, Аруру,
Так создай же теперь ты ему и подобье!
Пусть померяются с Гильгамешем отвагой, -
Соревнуются пусть, а Урук - почивает».
И Аруру откликнулась на эти речи -
Создала в своем сердце подобие Ану.
Омыв руки, взяла она горсточку глины,
Замешала с землей и Энкиду слепила, -
Сотворила и силой земли наделила.

Он - рожденный полуночью воин Нинурты:
Тело шерстью густой у героя покрыто,
Наподобие женщины волосы носит,
Ну а пряди волос - словно злаки густые.
Не имея одежды, нагой как Сумукан,
Он не ведает мира, и миру - неведом;
Поедает с газелями травы степные
Да спускается с диким зверьем к водопою,
Рядом с тварями радуя сердце водою.


      3. Встреча у водопоя

Вот один человек – зверолов и охотник -
Как-то у водопоя завидел Энкиду.
Первый день, и второй день, и третий
Повстречались они у того водопоя.
На лицо изменился охотник от встречи
И домой воротился в молчании скорбном, -
От испуга язык онемел, а на сердце
Зверолова лежала печаль. Хмурый видом,
И с тоскою в утробе, он ликом был бледный,
Словно тот, кто отправился в путь свой последний.

Вот уста отворил и вещает охотник, -
Так промолвил отцу своему он родному:
«Неизвестный есть муж – видно, с гор он спустился.
Он в стране нашей - самый могучий рукою;
Словно камни с небес - так крепки его руки.
По горам и долам бродит он неустанно
Окруженный зверями, - на травы степные 
Провожает зверье и  ведет к водопою.
Я боюсь его и приближаться не смею!
Только вырою ямы - он их засыпает,
Лишь поставлю ловушки - он их убирает.
Все зверье он уводит из рук - тварь степную -
И трудится в степи не дает ни в какую!»

Зверолову отец отвечает на это, -
Отворивши уста, так промолвил он сыну:
«Сын мой, царь Гильгамеш проживает в Уруке, -
Никого нет сильнее на всем белом свете!
В стране нашей он - самый могучий рукою,
Словно камни с небес - так крепки его руки.
К нему надо идти и лицом обратиться -
Рассказать и узнать как в степи нам трудиться?».

И пошел в путь охотник к царю Гильгамешу,
Свои стопы направив в Урук огражденный, -
Чтобы слово сказать перед ликом владыки.
И на слово его Гильгамеш так промолвил:
«Возвращайся, охотник! Пойдет за тобою
Пусть блудница Шамхат, чтобы у водопоя,
Когда будет животных поить незнакомец,
Одеянье сняла - красоту обнажила.
К ней, завидев красу, он прильнет, и покинут
Тут же звери, бродившие с ним заедино».
   

     4. Засада

Взял с собою блудницу Шамхат тот охотник,
И отправились вместе они в путь-дорогу;
Через два дня на третий пришли куда надо,
И засели охотник с блудницей в засаду.

День – другой, глаз не сводят они с водопоя.
Наконец подошли к нему звери напиться, -
Вышли твари и радуют сердце водою.
С ними вместе Энкиду, рожденный горами,
Направлявший газелей на травы степные,
Вместе с диким зверьем подошел к водопою,
Рядом с тварями радуя сердце водою.

Увидала Шамхат дикаря-человека,
Бесподобного мужа из степи бескрайней;
Слышит: «Вот он, Шамхат! Покажи свое лоно,
Обнажи красоту, -  пусть ее он увидит;
Пусть постигнет красу и тобою пленится.
Не смущайся! - его восприми ты дыханье;
Одеянье раскрой - на тебя пусть он ляжет;
Наслаждение дай - сделай женское дело!
Звери тут же уйдут, и не будет с ним паствы,
Коль прильнет он к тебе с вожделением  страстным».

Шамхат груди раскрыла - красу обнажила,
Дикаря приняла на себя без смущенья;
Одеянье раскрыла, и лег на нее он, -
Наслажденье дала, сделав женское дело,
И желание страстное им овладело.


      5. В плену у блудницы

Вот шесть дней миновало, семь дней миновало.
Познавал неустанно Энкиду блудницу,
Пока лаской ее не насытился вдоволь.
И тогда он к зверью своему воротился.
Но, увидев Энкиду, сбежали газели, -
Сторонилось степное зверье его тела.

Вслед погнался Энкиду, но тело ослабло,
Не послушались ноги, - ушли его звери!
И смирился Энкиду, - не бегать как прежде, -
Стал умнее он и разумением глубже.
Он вернулся и сел под ногами блудницы:
Лицезреет ее красоту, бьет баклуши,
И что скажет блудница, то слушают уши.

А блудница же вот что вещает Энкиду:
«Ты - красивый, Энкиду, и богу подобен!
Так зачем по степи бродишь ты со зверями?
Давай, лучше тебя отведу я к жилищам
В огражденный Урук  - к дому светлому Ану.
Там вершит Гильгамеш судьбы, буйный натурой, -
Люди сказывают, что подобен он туру!»

Так сказала она - ему речи приятны,
Его мудрое сердце взывало о друге.
И вещает на это Энкиду блуднице:
«Давай вправду, Шамхат, отведи меня к людям,
В  светлый дом, где - обитель священная Ану;
Где вершит Гильгамеш судьбы властью огромной,
Где народ видит мощь его туру подобной.
Его вызову я, - гордым словом окликну! -
Возвещу, что в Уруке я - самый могучий.
Власть вершить суждено тому силой натуры,
Кому сила земли дана волей Аруры!».

«Да, Энкиду, пойдем, обрати лик к Уруку;
Гильгамеш там бывает, - я подлинно знаю.
Мы прибудем, Энкиду, в Урук огражденный,
Где народ ходит с гордостью в царственных платьях, -
Что ни день, то какой-нибудь праздник справляет.
Раздаются там звуки и арф и кимвалов,
А блудницы своей красотою - так славны!
Сладострастьем полны, - обещая отраду,
Они с ложа ночного уводят великих.
Ты не ведаешь жизни, Энкиду, увидишь
Гильгамеша, - ему только в радость стенанья!
На него только глянешь, увидишь лицо лишь, –
Как прекрасен он мужеством, силой мужскою!
Сколько все его тело несет сладострастья!
Больше чем у тебя, у него - в теле мощи,
И покоя не знает ни днем он, ни ночью.
Лучше дерзость свою укроти ты, Энкиду.
Гильгамеш - это царь, ему Шамаш дал силы;
Ану, Эа, Энлиль - разумом наделили».


     6. Рассказ Шамхат о вещем сне Гильгамеша

«Еще прежде, чем с гор ты своих появился,
Царь во сне увидал тебя в стенах Урука.
Было так, говорят: Гильгамеш встал однажды,
Пошел к матери Нинсун и сон свой толкует.
«Мать моя, мне привиделся сон нынче ночью.
Он явил предо мною небесные звезды,
И упал на меня камень будто бы с неба.
Стал его поднимать – был меня он сильнее,
Стал трясти его – не шевелился он даже.
И, под гнетом своим улицы попирая,
Весь Урук преклонил он от края до края,
И пришли к нему люди, толпу собирая;
Городские мужи на колени упали
И как малые дети  его целовали.
Я и сам полюбил его, а когда камень
Прикатил я к тебе и назвал его имя,
Ты детьми нас обоих признала своими».

Умудренная мать Гильгамеша все знает,
Нинсун мудрая все обо всем понимает,
И вещает она своему господину,
Слово молвит такое она Гильгамешу:
«Тот, который явился небесной звездою,
Тот, что с неба упал на тебя словно камень, -
Ты его поднимал – был тебя он сильнее,
Ты тряхнул его – не шевелился он даже,
А затем полюбил - как к жене прилепился
И под ноги мои прикатил этот камень, -
Он твой сильный товарищ и верный попутчик,
Он стране нашей станет оплотом могучим ;
Словно камни с небес - так крепки его руки.
Будет вместе с тобой он до смертной разлуки, -
Будет другом и братом тебе по призванью.
Вот таким будет сну твоему толкованье».

Своей матери так Гильгамеш отвечает:
«Коль Энлиль повелит, и помощник нагрянет,
Пусть в деяньях мне братом и ровнею станет». -
Ты, Энкиду, свалился - как с неба каменья.
Не тебя ли видал Гильгамеш в сновиденье?».

Так спросила Шамхат в завершение слова,
И склонился к блуднице  Эникиду с любовью .
Но сказала Шамхат: «Встань, Энкиду, пора нам
До обители Ану идти, в храм Эаны,
Где в деяниях благих Гильгамешу нет равных.
Ты полюбишь его и в свершеньях поможешь.
Поднимайся с земли - оставь праздное ложе!»


     7. В пастушьем стане

Деву слушал Энкиду и слово воспринял,
Совет женщины лег в его дикое сердце.
Одеянье порвав, она тканью одела
Его стан, а другою себя обернула;
Взяла за руку, и он пошел как ребенок
В путь к пастушьему стану да скотным загонам.

Ну а там собрались пастухи, - окружили
Их и шепчутся так они между собою:
«Этот муж по обличию схож с Гильгамешем;
Чуть пониже лишь ростом, но костью - покрепче.
Был он степью рожден - это, верно, Энкиду!
Словно камни с небес - так крепки его руки,
В стране нашей он - самый могучий рукою.
Знать, звериное с детства сосал молоко он!»

А на хлеб, что ему пастухи положили,
Смотрит он, только взгляд его полон смущенья, -
Ведь Энкиду не знал, что питаются хлебом,
И тому, как сикеру пить, не обучался.
Вот блудница уста отворив, возвестила:
«Ты, Энкиду, ешь хлеб и не будешь голодным,
Да сикеры испей - это сердцу угодно!»

И наелся Энкиду досыта хлебами ,
И сикеры он выпил тогда семь кувшинов.
И взыграла душа у него, разгулялась, -
И на сердце легко, и лицо засияло.
Оглядевши свое волосатое тело,
Умастил благовонным елеем он кожу;
Одеянье надел - стал на мужа похожим.

Взял оружие он и сражался со львами,
И для всех пастухов стали ночи спокойны.
Там, где львов побеждал и волков укрощал он,
Ночью сном безмятежным все пастыри спали, -
Был Энкиду для них - страж и муж неустанный.

Но однажды пришли вести о Гильгамеше.
Было так: предаваясь веселью с блудницей,
Взор Энкиду поднял, увидал человека,
И блуднице сказал: «Шамхат, кликни его ты.
Почему он спешит? На какую работу?».

Вот блудница к нему позвала незнакомца.
Подошел человек. Смерил он его взглядом:
«Муж, скажи мне, куда это ты поспешаешь?
По каким ты делам свой поход совершаешь?»
Тот уста открывает - к Энкиду вещает:
«В покой брачный царя позвала меня служба.
Таков людям удел – подчиняться им нужно.
День и ночь город носит кирпич неустанно,
И не знает где силы взять на пропитанье,
И покой брачный, до исполненья урока,
Никому за работой неведом до срока.
Лишь себе Гильгамеш в огражденном Уруке
Открывать по ночам велит брачное ложе, -
Только он обладать своей суженной может!»


     8. Поединок

Взволновали Энкиду слова человека,
Побледнел он лицом, выслушав незнакомца,
И пошел вслед за ним, обратив лик к Уруку -
Сам теперь впереди, а Шамхат пошла сзади.
И явился Энкиду в Урук огражденный
И, на улицу выйдя, кричит: «Назовите
Мне хоть тридцать могучих, со всеми сражусь я!»
И, могучей ногой улицы попирая,
Весь Урук преклонил он от края до края,
И пришли к нему люди, толпу собирая.
Все мужи городские ему в ноги пали
И, как дети, беспомощно их целовали:
«Нам героя народного боги послали!»

Для Ишхары в ту ночь приготовили ложе
Гильгамеша. Как вдруг появился соперник!
Заградил дверь Энкиду ногой - в покой брачный
Гильгамешу войти, словно бог, не позволил.
У дверей они в брачных покоях схватились.
Был на улице бой, на широкой дороге, -
Сени рушились там, содрогались пороги!

Но к земле преклонил Гильгамеш вдруг колено, -
Гнев унял он, и сердце смирилось  мгновенно.
Смирил гнев и Энкиду,  и молвил, как другу,
Гильгамешу он так: «Буйволица Урука -
Твоя мать Нинсун, мужа такого рожая,
Знать, тебя вознесла высоко над мужами.
Бог Энлиль присудил тебе царство над нами!»
      

      9. Мать Нинсун

И предстали они перед матерью Нинсун.
Своей матери так Гильгамеш возвещает:
«Вот - мой сильный товарищ и друга спаситель.
Он - в стране нашей самый могучий рукою.
Словно камни с небес, так крепки его руки.
Братом названным пусть будет мне он и другом!»

Отворила уста свои мать Гильгамеша,
И вещает она своему господину, -
Буйволица Нинсун так промолвила сыну:
«Сын мой, слышу я стон в огражденном Уруке,
Что ты буйствуешь плотью, как днем, так и ночью;
Что ты сына в семье для отца не оставишь.
Город носит в корзинах кирпич неустанно
И не знает где силы взять на пропитанье.
Не твоя будто паства - Урук огражденный,
Будто ты и не пастырь сынам из Урука.
Царь могучий, и славный, и все постигавший,
Ты в семье не оставишь для матери дочку
Непорочною девою суженной мужу.
Горестно о тебе эти речи нам слушать»

Гильгамеш своей матери молвил на это, -
Отворил он с улыбкой уста и ответил:
«Вот таким же упреком и друг меня встретил!
В покой брачный ко мне он пришел этой ночью,
Затворил двери и вразумил своей мощью,
Непомерное буйство мое осуждая.
У Энкиду нет матери, - один блуждая,
Не стриг волосы он и не ведал как мыться.
Был он степью рожден, - с ним никто не сравнится!»

Речи выслушал эти безмолвно Энкиду,
Отвернулся от них, опечаленный видом;
Со слезами в очах сел, от мысли страдая,
Что без дела сидит - сила в нем пропадает.
Но обнял его друг, и они, как родные,
Взялись за руки крепче, чем братья иные.

И спросил Гильгамеш, наклонившись к Энкиду:
«Отчего, друг мой, ты опечалился видом?
Твои горькие слезы нам сердце смущают».
Отворил тут Энкиду уста и вещает:
«Это - воплем немым, друг мой, горло стеснило,
Оттого что не знаю -  зачем моя сила?»


     10. Предложение Гильгамеша

И уста отворил Гильгамеш и вещает:
«Друг мой, есть далеко от нас горы Ливана.
Там все горы покрыты сплошь кедровым лесом.
В том в лесу обитает свирепый Хумбаба.
Так давай с ним покончим мы вместе с тобою
И враждебные городу силы изгоним.
Кедры вырублю я, - заросли горы ими! -
Этим делом создам себе вечное имя».

Но Энкиду уста отворил и ответил
Гильгамешу: «Друг мой, в горах ведомо было
Мне, когда я бродил со зверями там вместе,
Что на поприща рвы пролегли вокруг леса, -
Как же можно проникнуть в лесную пучину?
Громкий голос Хумбабы сродни урагану,
А уста его - пламя, смертельно дыханье!
Бой не может быть равным в жилище Хумбабы.
Для чего тебе надобны эти забавы?».

И уста отворил Гильгамеш, и воскликнул:
«Хочу я на кедровые горы подняться
И  войти в чащу леса Хумбабы желаю!
Убоимся ли, друг мой, с тобою мы вместе,
Перед тем как ливанского кедра нарубим,
Что на поприще рвы пролегли вокруг леса?
Боевой свой топор я повешу на пояс
И пойду впереди, - ты пойдешь вслед за мною?».

Но Энкиду уста отворил и вещает:
«Как пройдем мы туда и в леса эти вступим?
Там есть стражник богов – неусыпный, могучий!
Передал свою силу Хумбабе бог Шамаш,
А бог Адду его наделяет отвагой.
Чтобы лес сберегал он кедровый, ему же
Сам Энлиль, бог богов, повелел вселять ужас.
Громкий голос Хумбабы сродни урагану,
А уста его - пламя, смертельно дыханье!
Люди все говорят: тяжек путь к тому лесу;
Если кто в середину лесную проникнет,
То ему, чтобы лес сохранился кедровый,
Суждено  устрашиться от вида Хумбабы, -
Всякий, в лес тот входящий, становится слабым».

И уста отворив, Гильгамеш отвечает:
«Друг, кому же еще  возносится на небо?
Там извечно пребудут лишь боги да Солнце.
Ну а что человек? - сочтены его годы,
Что бы сам он ни делал, все это - лишь ветер!
Вот теперь даже ты своей смерти боишься,
Только где же она - твоя сила отваги?
Я пойду впереди, - ты кричи мне: «Не бойся!».
Пусть я смертью паду, но создам себе имя, -
Тем, что дал Гильгамеш бой свирепству Хумбабы!
Коли в доме моем народится ребенок
И попросит тебя: расскажи, мол, что знаешь,
Мне о том, что отцом свершено – твоим другом,
Ты откроешь ему мою славную долю!
А иная мне речь, друг, лишь сердце печалит.
Руки я подниму – нарублю кедра ими,
Этим делом создам себе вечное имя.
А моим мастерам дать повинность нам нужно:
Отольют пусть они перед нами оружье».


      11. Подготовка к походу

Городским мастерам они дали повинность.
Мастера собрались и дела обсудили;
В своих горнах отлили большие секиры,
Топоры весом по три таланта отлили;
А кинжалы отлили такого размера,
Что лишь лезвия весили по два таланта,
Тридцать мин - выступы в основании лезвий,
Тридцать мин золота в рукояти кинжала, -
Семь затворов с Урукских ворот для них сняли.

В огражденный Урук со всего бела света
Люд собрался толпою, услышав об этом,
На совет городской, и собранье старейшин
Перед очи предстало царя Гильгамеша.

Молвил так Гильгамеш людям: «Слушай, собранье
В огражденном Уруке царя Гильгамеша.
Слушай слово его весь народ! Хочу видеть
Я того, имя чье опаляет все страны,
И в кедровом лесу победить его силы.
Пусть услышит весь мир, сколь могуч сын Урука!
Руки я подниму – нарублю кедра ими,
Этим делом создам себе вечное имя».

В огражденном Уруке собранье старейшин
Гильгамешу такою ответило речью:
«Слишком юн, Гильгамеш, ты и следуешь сердцу, -
Сам порою не ведаешь, что совершаешь.
Мы слыхали: ужасен Хумбаба наружно, -
Кто сравниться с ним сможет по силе оружья?
Громкий голос Хумбабы сродни урагану,
А уста его - пламя, смертельно дыханье!
Бой не может быть равным в жилище Хумбабы.
Для чего тебе надобны эти забавы?».

Услыхал Гильгамеш от советников слово
И на верного друга, смеясь, оглянулся:
«Вот что, друг мой, собранью могу я ответить:
Сам Хумбабы не меньше страшусь и за это
Для того и пойду в лес кедровый сражаться,
Чтобы зло победить и его не бояться».

Гильгамешу собранье старейшин Урука
Возвестило: «Коль зло ты изгонишь из мира,
Этим делом создашь себе вечное имя.
Пусть сопутствует друг тебе, и хранит бог твой:
По дороге успеха ведет тебя с другом,
И назад возвратит вас на пристань Урука!»


      12. Напутствия

Перед Шамашем встал Гильгамеш на колени:
«Принимаю слова, что мне старцы сказали.
Я иду, свои руки воздев к тебе, Шамаш!
Пусть отныне моя жизнь тобою хранится.
Возврати меня снова на пристань Урука,
Сень свою разверни над моей головою».
Услыхал его Шамаш, воззвал к нему с неба:
«То, что сказано, бог никогда не изменит -
Слово данное, он не вернет, не отменит.
Жребий брошен, - его не заменит обратный.
Неизбежно судьба человека проходит, -
Заповедано так его бренной природе!»

Гильгамеш услыхал предсказание бога,
Огорчился и сел опечаленный видом, -
Побежала слеза по лицу Гильгамеша:
«Мне идти по пути, где еще не ходил я,
По дороге, неведомой нашему краю.
Если выйдет, что буду я благополучен,
Уходя доброй волей в поход свой опасный,
То тебя буду вечно я славить, бог Шамаш,
И кумиров твоих посажу на престолы!»

И положено было пред ним снаряженье -
Топоры и секиры, кинжалы большие;
Стрелы, лук и колчан ему подали в руки.
Взял он в руки топор и наполнил колчан свой,
Лук повесил тугой на плечо за собою
И кинжал заложил себе острый за пояс.

Все старейшины благословляют героев
И дают Гильгамешу советы в дорогу:
«Ты на силу свою, Гильгамеш, не надейся,
Будь спокоен лицом и удар делай верно.
Знай, спасает товарища первым идущий, -
Тот, кто тропы разведал, хранит этим друга.
Так пускай же Энкиду идет пред тобою, -
Пусть дорогу проложит к кедровому лесу
Тот, кто битвы видал и походы изведал.
Храни друга, Энкиду, товарища пестуй,
Пронеси через рвы его тело до места.
Мы царя поручаем тебе на совете, -
За его возвращенье ты будешь в ответе».


     13. Посвящение Энкиду

И, уста отворив, Гильгамеш слово молвил, -
Так вещает он верному другу Энкиду:
«Давай, друг мой, пойдем в Эльгамах и предстанем
Перед Нинсун - очами царицы великой.
Нинсун - мудрая, все она знает на свете,
Стопам нашим она путь разумный наметит».

Вот друг с другом они рука об руку вышли,
И пошли в Эльгамах Гильгамеш и Энкиду,
Чтобы встать пред очами царицы великой.
И вступил Гильгамеш в покой личный царицы:
«Я решился в поход нынче выступить, Нинсун,
В путь дорогою дальней, туда - где Хумбаба.
Я не знаю пути, на который вступаю,
И в каких битвах буду сражаться, не знаю.
Но пока не достигну кедрового леса
И покуда назад не вернусь из похода, -
Не сражен пока мною свирепый Хумбаба,
И пока есть враждебные городу силы, -
Облачи тело - так, как обычай велит вам, -
И кадильницы Шамашу ставь для молитвы».

Эти речи от сына ее, Гильгамеша,
Опечаленно слушала Нинсун-царица.
Но, услышав, в покои вошла свои Нинсун;
Мыльным корнем с водой свое тело омыла,
Облачилась в одежды достойные тела,
Ожерелье достойное груди надела.

Опоясана лентой, тиарой увенчана,
Землю чистой водою она окропила,
Поднялась по ступеням и вышла на крышу;
К богу Шамашу там, совершив воскуренье,
Мучной жертвой свое предварила моленье.

И пред Шамашем руки царица воздела:
«Почему в сыновья ты мне дал Гильгамеша
И вложил ему в грудь беспокойное сердце?
Ты коснулся его, и пойти он собрался
В путь дорогою дальней, туда - где Хумбаба.
Он не ведает путь, на который ступает,
И в каких битвах будет сражаться, не знает.
Но пока не достиг он кедрового леса,
И пока из похода назад не вернулся,
Не повержен пока им свирепый Хумбаба,
И пока ненавистные городу силы
Не изгонит мой сын Гильгамеш из природы,
Не покинь его,  - даже когда свет затмится,
Пусть напомнит тебе твоя Айа-девица,
Не страшась, чтобы в сумрачный час стражам ночи
Ты его поручал, когда спать ты захочешь»…

Погасила курильницу после молитвы
И, Энкиду позвав, весть ему сообщила:
«Ты, могучий Энкиду, - не мною рожденный,
Но тебя объявляю теперь посвященным
Гильгамешу, и пусть посвятят тебя жрицы -
Обреченные богу священные лица».

Талисман свой на шею Энкиду надела;
Жены бога, взяв за руки, в храм проводили,
Возвели к посвящению дочери бога:
«Я - Энкиду! Меня Гильгамеш взял с собою!
Гильгамеш взял с собою Энкиду в поход свой,
В путь дорогою дальней, туда - где Хумбаба.
И пока не достиг он кедрового леса,
И пока из похода назад не вернулся,
Может месяц пройти, не оставлю я брата,
Год пройдет –  но вернемся мы вместе обратно!»


    14. Сон Гильгамеша

В руки царь Гильгамеш взял топор и колчан свой,
Лук за плечи закинул тугой свой аншанский,
Заложил за набедренный пояс кинжалы,
И пошел в свой поход сын Урука удалый.
Чтобы зло победить – велико оно в мире!
Чтобы кедр нарубить – заросли им все горы!
Чтобы кедры на берег Евфрата доставить,-
Чтобы имя потомкам навечно оставить.

Гильгамеш взял с собою Энкиду в поход свой,
В путь дорогою дальней, туда - где Хумбаба,
Но пути, на который ступил, он не ведал,
И пошел друг Энкиду вперед Гильгамеша,
Намечая дорогу к кедровому лесу.
Хранил друга Энкиду в пути, – то и дело
Через рвы на руках нес он царское тело.

Они шли в путь-дорогу, не зная усталость,
За плечами нетронутой пища осталась:
Двадцать поприщ прошли – взяли ломтик лишь малый,
Тридцать поприщ прошли – отдохнули привалом.
Пятьдесят поприщ в день проходили в походе,
Путь шести недель был за два дня ими пройден.

В третий день подошли к переправе Евфрата,
Отвели его воды от солнца в колодец,
Сохраняя для влаги покой и прохладу.
Гильгамеш на высокую гору поднялся,
Поглядел на окрестность, доступную взгляду,
И задумчиво молвил: «Гора, принеси мне
Покой в душу мою - вещий сон благодатный».
Так сказал и с высокой горы вниз спустился
Он к колодцу с прохладной спокойной водою;
Сел на землю в задумчивом уединенье,
Подбородком уперся в колени, и тут же
Сон напал на него – удел всякого мужа.

Но прервался его сон внезапно средь ночи.
Встал он на ноги и обращается к другу:
«Друг мой, ты меня звал? Отчего я проснулся?
Сон привиделся мне, и был сон этот страшен:
Будто бы под обрывом горы это было,
И гора вдруг упала на нас – придавила.
Мы – под нею, но ты сбросить груз изловчился.
Кто в горах был рожден, тот всему научился!»

Верный друг Гильгамешу толкует сон страшный:
«Друг, твой сон – вещий, благословит дело наше!
Это значит, мы схватим Хумбабу, повергнем
И, как гору, его бренный труп сбросим сверху, -
Это Шамаш во сне ободряет нас, верно».


      15. Второй сон Гильгамеша

Вновь пошли в путь-дорогу, не зная усталость.
За плечами нетронутой пища осталась:
Двадцать поприщ прошли – взяли ломтик лишь малый,
Тридцать поприщ прошли – отдохнули привалом.
Пятьдесят поприщ в день проходили в походе,
Путь шести недель был за два дня ими пройден.

В третий день добрались до Сирийской пустыни
И под солнцем пустыни прорыли колодец,
Для воды сохраняя покой и прохладу.
Гильгамеш на высокую гору поднялся,
Поглядел на окрестность, доступную взгляду,
И задумчиво молвил: «Гора, принеси мне
Покой в душу мою - вещий сон благодатный».
Так сказал и с высокой горы вниз спустился
Он к колодцу с прохладной спокойной водою;
Сел на землю в задумчивом уединенье,
Подбородком уперся в колени, и тут же
Сон напал на него – удел всякого мужа.

Но прервался его сон внезапно средь ночи.
Встал он на ноги и обращается к другу:
«Друг мой, ты меня звал? Отчего я проснулся?
Снова сон я увидел, и вновь был он страшен.
Вижу, в трещинах будто, - земля перед нами;
Опустела земля и поверглась в смятенье.
Побежал я, поймал, было, тура степного,
Но от рева его вся земля раскололась,
И от поднятой пыли вдруг небо затмилось.
Перед туром степным я упал на колено,
Но меня подхватил этот тур громогласный, -
Взявши за руку, спас от земного раскола,
И воды дал из меха, и утолил голод».

Верный друг Гильгамешу второй сон толкует:
«Видел бога ты, друг мой, - к нему и идем мы!
Был не тур это, и не враждебен он вовсе.
Тур во сне твоем - это сам Шамаш наш светлый,
Это он свою руку в беде подает нам.
А водою, которую пил ты из меха,
Предок, знать, почитал тебя твой – Лугальбанда.
Совершим теперь с ними такое мы дело
В этом мире, которого и не бывало!
Добрых слов нам от Шамаша будет немало!»


      16. Третий сон Гильгамеша

Снова в путь устремились, не зная усталость.
За плечами нетронутой пища осталась:
Двадцать поприщ прошли – взяли ломтик лишь малый,
Тридцать поприщ прошли – отдохнули привалом.
Пятьдесят поприщ в день проходили в походе,
Путь шести недель был за два дня ими пройден.

В третий день добрались до отрогов Ливана,
Отвели родниковую воду в колодец,
Сохраняя для влаги покой и прохладу.
Гильгамеш на высокую гору поднялся,
Поглядел на окрестность, доступную взгляду,
И задумчиво молвил: «Гора, принеси мне
Покой в душу мою - вещий сон благодатный».
Так сказал и с высокой горы вниз спустился
Он к колодцу с прохладной спокойной водою;
Сел на землю в задумчивом уединенье,
Подбородком уперся в колени, и тут же
Сон напал на него – удел всякого мужа.

Но прервался его сон внезапно средь ночи.
Встал он на ноги и обращается к другу:
«Друг мой, ты меня звал? Отчего я проснулся?
Ты не трогал меня? Отчего же я вздрогнул?
Не прошел ли бог мимо? – все тело трепещет!
Друг мой, третий привиделся сон мне, -
Этот сон, что я видел, совсем был кошмарный.
Вопияло в нем небо, земля грохотала.
День ушел на закат - темнота вдруг настала.
Полыхали в ней молнии - пламя пылало,
Обжигал огнь небесный, смерть ливнем хлестала.
Когда в небе угасли зарницы и пламя,
Жар спустился на мир – пепел лег под ногами.
Может быть, нам отсюда уйти до рассвета,
Воротиться домой и послушать совета?»

Но Энкиду ответствовал другу в Ливане:
«Друг мой, сну твоему - таково толкованье:
Без Хумбабы  во тьме леса станет светлее, –
Огнем наших сердец мы его одолеем
И в смертельном сраженье, какого не ведал
Мир, Хумбабу сразим и добудем победу!
Слава наша над лесом блеснет как зарница,
И от жара ее в пепел он превратится!»


     17. Вглубь кедрового леса

Перед Шамашем-воином встал на колени
Гильгамеш, и слеза по лицу побежала:
«Вспомни все, что ты Нинсун в Уруке поведал,
Услышь нашу молитву - даруй нам победу!»

Так воззвал огражденным Уруком рожденный
Гильгамеш, и услышал его слово Шамаш,
И внезапно призыв к нему с неба раздался:
«Поспеши за Хумбабой, зайди к нему с тыла.
Подступи к нему здесь, чтобы в лес не ушел он -
В заросли бы не вошел и от вас не укрылся.
В семь ужасных одежд он еще не оделся,
А надел лишь одну – шесть одежд его сняты.
Шесть одежд его между собою схватились -
Словно буйные туры бодают друг друга.
Один раз только крикнул, на них полный гнева,
Страж лесов. Слышишь, гром гремит в кедрах высоких?
Крик Хумбабы донес этот гром издалека».

Отворил Гильгамеш уста - другу вещает:
«Один это один – ничего он не сможет!
Да и мы - чужаки будем поодиночке.
Горной кручей один не взойдет на вершину,
А вдвоем мы по круче сумеем взобраться.
Канат скрученный вдвое - удержит вернее,
А два львенка на пару - и льва посильнее!»

Вот они подошли к краю леса и встали, -
Видят всю высоту древних кедров могучих,
Видят всю глубину заповедного леса.
Где-то бродит Хумбаба – шаги им не слышно,
Проложил он дороги себе – путь удобный.
Видят горы они, где шумел кедр доныне,
Где жилище богов и престол для Ирнини.

Кедры перед горою несут свою пышность.
Тень от них хороша - полна тихой отрады!
Тернием все поросло и густыми кустами.
Среди кедров могучих растут олеандры.
Лес на целое поприще рвы окружают,
А за ними другие - идти им мешают.

Через камни и рвы шли, не зная усталость.
За плечами нетронутой пища осталась:
Первый ров перешли – взяли ломтик лишь малый,
Ров второй перешли – отдохнули привалом.
Оба рва одолели лишь за день похода
И вошли вглубь кедрового леса глухого.

Затаил он Хумбабу, – шаги им не слышно, -
Он дороги ему проложил – путь удобный.
Но от взоров чужих лес дороги скрывает , –
Тернием все поросло да густыми кустами.
Тяжек путь во глубины кедрового леса.
Если кто в середину лесную проникнет,
То ему, чтобы лес сохранился кедровый,
Бог Энлиль предназначил и рвы и ухабы.
Всякий, в лес тот входящий, становится слабым.

Вот Энкиду уста отворил и вещает:
«Если в лес углубимся с тобою, то тело
Ослабеет, и руки совсем онемеют».
Но уста отворил Гильгамеш - отвечает:
«Что же, друг, неужели мы жалкими будем?
Столько гор мы с тобою уже одолели!
Убоимся ли той, что теперь перед нами,
Перед тем как заветного кедра нарубим?
Друг мой, ты же сражения знал, битвы ведал,
Натирался ты зельем и к смерти - бесстрашен.
Как большой барабан, так грохочет твой голос.
Так пускай же сойдет с твоих рук онеменье,
Пусть же слабость покинет и все твое тело.
Давай в руки возьмем себя, друг, - путь продолжим,
И пускай твое сердце пылает сраженьем;
Позабудем о смерти и жизни добьемся!
Осторожный, без страха вперед выступая,
И себя сохранит, и другого поднимет, -
Так прославят они далеко свое имя!»


      18. Приближение грозы

Вот опять где-то крикнул исполненный гнева
Страж лесов, и раскатами гром прокатился, -
Крик Хумбабы донес этот гром издалека,
И зарница сверкнула над лесом кедровым.
Гильгамеш отворил уста - слово промолвил,
Так вещает он верному другу Энкиду:
«Поспешим за Хумбабой, зайдем к нему с тыла.
В семь ужасных одежд он еще не оделся,
А надел только две, – пять одежд его сняты.
Пять одежд его между собою схватились -
Словно буйные туры бодают друг друга.
Слышишь, гром прокатился по зарослям дальним?
Этим криком Хумбаба зовет одеянья».

Лишь промолвил он слово, над лесом кедровым
Вдалеке прокатился раскат третий грома;
Был он громче стократ, чем второй гром и первый,
И в руках у Энкиду сверкнули кинжалы.
Он уста отворил и кричит Гильгамешу:
«Один это один! – ничего он не сможет!
Да и мы чужаки будем поодиночке.
Горной кручей один не взойдет на вершину,
А вдвоем мы по круче сумеем взобраться.
Канат скрученный вдвое - удержит вернее,
А два львенка на пару - и льва посильнее!»

Выхватил Гильгамеш из-за пояса меч свой,
И спиною к спине они встали друг к другу,
Чтобы быть начеку - приближение видеть
Им того, имя чье ужасает все страны;
Одолеть его и кедры взять в свои руки, -
Пусть узнает  весь мир, сколь могуч сын Урука!

Вот грохочут все ближе раскат за раскатом
Громового призыва над лесом кедровым.
Вот четвертый и пятый - шестой прокатился,
И нависла над ними огромная туча, -
Будто лес под обрывом горы оказался.
И гора вдруг упала на них - придавила,
А поднять ее - нет человеческой силы!
Вопияло все небо, земля трепетала,
День пошел на закат, темнота наступала.
Но сверкнули вдруг молнии во мгле пугливой,
Разгорелся огонь, и обрушился ливень.

Опустела земля и поверглась в смятенье,
А от грома седьмого земля раскололась.
Поднялась пыль густая - все небо затмила,
И друзья потеряли друг друга из виду.
Побежал Гильгамеш – где найти бы спасенье! –
Но отстали вдруг ноги, и тело ослабло;
Перед кедром могучим он пал на колено,
Но его подхватил друг Энкиду мгновенно -
Протянул ему руку, и поднял из тлена.

Друг уста отворил и кричит Гильгамешу:
«Видишь бога, мой друг? - пыль клубит по дороге!
Этот скачущий тур не враждебен нам вовсе.
Это скачет на помощь сам Шамаш наш светлый,
Это он свою руку в беде подает нам.
Видишь, льется вода из небесного меха? -
Этот ливень послал предок твой – Лугальбанда!
Совершим теперь с ними такое мы дело
В этом мире, которого и не бывало!
Шамаш светлый воздаст добрых слов нам немало!»


      19. Явление Хумбабы

И призыв к нему Шамаша с неба раздался:
«Поспеши за Хумбабой - он рядом с тобою!
Подступи к нему здесь, чтобы в лес не ушел он -
В заросли бы не вошел и от вас не укрылся.
Он оделся уже в семь своих одеяний,
И в сиянье лучей своих явится скоро,
Но не бойтесь волшебных лучей темной тучи.
Я послал вам на помощь проворные ветры, -
Восемь бойких ветров знают все направленья.
Они тучи разгонят над кедровой сенью,
И сиянья-лучи разбегутся в смятенье».

Гильгамеш на призыв так Энкиду вещает:
«Как же мы подойдем и сразимся с Хумбабой?
Ведь сиянья-лучи разбегутся в смятенье,
И как только исчезнут лучи – свет затмится!»
Отвечает Энкиду ему – Гильгамешу:
«Друг мой, птичку поймай – не уйдут и цыплята.
Мы сиянья-лучи с тобой после поищем, -
Как цыплята, в траве они все разбегутся.
Самого бы сразить, а прислужников – позже.
Восемь бойких ветров знают все направленья.
Они тучи разгонят над кедровым лесом.
Разбегутся сиянья-лучи – станут светом!
В этом свете мы тут же Хумбабу заметим».

Вот зарницы померкли, и пламя погасло.
Непроглядная тьма навалилась на землю
И немыслимой тяжестью плечи сдавила,
Предвещая друзьям появленье Хумбабы.
Протянули к ним лапы могучие кедры
И ветвями сомкнулись над их головами;
Окружили кусты их терновой стеною –
Подступили защитники кедра вплотную.
И товарищи встали  спина к спине, дабы
Лицом встретить к лицу появленье Хумбабы.

Людям смертным, проникшим в пучину лесную,
Для того чтобы лес сохранился кедровый,
Бог Энлиль предназначил все страхи людские, -
Человек от испуга становится слабым.
Гильгамеш отворил уста - слово промолвил,
Так вещает он верному другу Энкиду:
«Где же ветры, что Шамаш послал нам на помощь?
Тишина может стать неприступной горою,
Если тело немеет и руки устали!».
Но к нему повернулся Энкиду устами:
«Что же, друг, неужели мы жалкими станем?
Среди гор, покоренных Урука сынами,
Убоимся ли той, что теперь перед нами?»

Вдруг звездою над ними возникло сиянье.
Семь лучей сквозь кедровые ветви проникли.
Меж густыми кустами врага они ищут  –
В темноте шарят пятнами яркого света.
А звезда опускается ниже и ниже,
И беснуется в ней голубое сиянье, -
Сам Хумбаба свирепым глядит своим взором
На посмевших войти вглубь кедрового бора.


      20. Гибель стража леса

И ударил Энкиду по глазу кинжалом,
И вонзил свой кинжал в голубое сиянье!
Закричал, обезумев от боли, Хумбаба, -
Крику раненной птицы был крик тот подобен.
Восемь бойких ветров птичий крик услыхали,
Вмиг слетелись на голос со всех направлений,
И послышался ропот защитников кедра,
И вершины деревьев склонились от ветра.

Налетели проворные ветры на тучу,
Разорвали в клочки одеянье Хумбабы,
И сиянья-лучи разбежались в смятенье,
Озаряя кедровый лес сумрачным светом.
В двух шагах пред собою Энкиду увидел,
Как из сумрака вышел свирепый Хумбаба.
В кулаке великана - кинжал в семь талантов;
Держит в восемь талантов он сеть боевую.
Громкий голос Хумбабы - сродни урагану,
А уста его - пламя, смертельно дыханье.
Но единственный глаз от удара кинжалом
Потерял синеву – окровавленный стал он.

Великан, ослепленный ударом кинжала,
Перед ними стонал криком раненной птицы;
И пощады просил страж кедрового леса,
И слетались на голос проворные ветры.
Отворивши уста, закричал тут Энкиду
Гильгамешу: «Друг мой, порази его с тыла!
Подступи к нему здесь, чтобы в лес не ушел он -
В заросли бы не вошел и от нас не укрылся.
Семь ужасных одежд от него разбежались.
Глаз его окровавлен – не видит он света!
Не гляди, что беспомощен - просит пощады,
Не щадит пусть его твое храброе сердце;
Пожалеем  – в другой раз уже не попросит,
Если вместе свои соберет он одежды.
Так пускай твое сердце пылает сраженьем, -
Позабудем о смерти и жизни добьемся!
Мы в смертельном сраженье, какого не ведал
Мир, Хумбабу сразим и добудем победу!
Слава наша над лесом блеснет как зарница,
И от жара ее в пепел он обратится!»

Услыхал Гильгамеш сотоварища слово,
Свой топор боевой поднял, к бою готовый,
Из-за пояса вынул кинжалы и с тыла
Поразил великана ударом в затылок.
А Энкиду ударил Хумбабе в грудь яро,
Но упал враг лишь только на третьем ударе, -
На земле его буйные замерли члены,
И друзья стража леса вдвоем одолели.


     21. Заготовка кедра и возвращение

На два поприща кедры вокруг застонали, -
За Хумбабой вослед был убит лес кедровый,
Где могучий Энкиду сразил стража леса,
Слово чье почитали Ливан и Сайриа.
Погрузились в покой там высокие горы,
И в покой погрузились лесные вершины.
Поразил всех защитников кедра Энкиду,
Погасил семь лучей одеянья Хумбабы,
А кинжал в семь талантов и сеть боевую
Весом в восемь талантов содрал с его тела.
И обрек он себя на блужданье во мраке
По владеньям подземных богов Ануннаков.

Гильгамеш рубит лес, пни Энкиду корчует,
За работой вещая царю Гильгамешу:
«Мы с тобою, друг мой Гильгамеш, кедр убили.
Так повесь же топор боевой свой на пояс, -
Воздай Шамашу жертву за эту утрату,
Чтобы кедры доставить на берег Евфрата».

Гильгамеш на высокую гору поднялся
И собрал сок с деревьев  –  кедровые слезы.
На вершине горы, совершив возлиянье,
Перед Шамашем встал Гильгамеш на колени:
«Я стою, свои руки воздев к тебе, Шамаш!
Сохранил жизнь мою ты в смертельном сраженье.
Пусть твоя сень и впредь надо мною пребудет,
Чтобы с кедром в Урук нам вернуться отсюда».

В руки царь Гильгамеш взял топор и колчан свой,
Лук за плечи закинул тугой свой аншанский,
Заложил за набедренный пояс кинжалы
И на пристань Урука домой воротился.
Он боролся со злом  –  велико оно в мире!
Кедра он нарубил, –  заросли им все горы! -
Эти кедры к Евфрату доставил – в свой город,
И оставил свое имя детям и внукам, -
Пусть услышит весь мир, сколь могуч сын Урука!


      22. Искушение Гильгамеша

Он умыл свое тело, начистил оружие,
Он на спину откинул со лба свои волосы
И, все грязное сняв, облачился всем чистым.
А когда плащ накинул и стан подпоясал
Да венчал Гильгамеш себя царской тиарой,
Обратились к его красоте очи Иштар:
«Сделай так, Гильгамеш, чтобы быть мне супругом,
Принеси мне в подарок свою зрелость тела!
Коли будешь мне мужем - я буду женою.
Колесницу тебе приготовлю златую -
Всю в янтарных шипах, на колесах из злата.
Понесут ее бури могучие мулы.
В дом наш, пахнущий кедром, войди ты!
А когда приходить станешь в наше жилище,
Пусть порог и престол тебе ноги целуют,
Да преклонят колени цари и владыки.
Пусть несут в дар тебе дань холмы и равнины,
Да родят козы тройнями, двойнями - овцы.
Даже вьючный осел твой обгонит пусть мула.
В колеснице пусть мул твой проворством гордится,
А с волами в ярме - никому не сравниться!»

К ней уста отворил Гильгамеш и вещает,
Слово молвит такое владычице Иштар:
«Но зачем ты женою стать хочешь моею?
Дам и платьев тебе, и для тела елея,
Мяса свежего дам тебе для пропитанья,
Накормлю тебя хлебом, достойным богини,
И достойным царицы вином напою я.
Все жилище твое могу пышно украсить
И зерном тебе с верхом засыплю амбары.
Всех кумиров твоих я одену в одежды.
Я дам все! - только в жены тебя не возьму я.
Ты - жаровня, которая в холод погаснет;
Как дырявая дверь, впустишь ветер и бурю.
Как дворец, ты на голову рухнешь герою
И, как слон, мимоходом растопчешь попону.
Ты смола - кто несет ее, будет обварен;
Мех худой  –  всяк поднявший его, обольется.
Как плита, ты не выдержишь каменной кладки;
Как таран, брешь откроешь врагу к горожанам.
Как сандалия, ногу ты жмешь господину!
Был ли кто-то, кого ты навек полюбила?
А какой тебя славой молва наделила? -
Давай всех перечислю я, с кем ты блудила!

Был Думузи - супруг твоей юности давней.
Предрекла ты ему год за годом рыданья.
Птичке ты – пастушку – любовь тоже давала:
Крепко птичку ударила - крылья сломала,
Обрекла жить в лесу и оплакивать крылья.
Полюбила ты льва совершенного силой -
Семью-семь раз сама западню ему рыла.
Ты коня, в битве славного, крепко любила -
Плетку, кнут и узду для него присудила
Да скакать на семь поприщ его нарядила;
Обрекла на питье мутное между трудами,
А его мать Силиль принудила к рыданьям.
Ты любила еще пастуха  –  козопаса.
Он носил тебе зольного хлебца припасы
Да козлят-сосунков тебе резал в скотине.
Ты рукой своей в волка его превратила.
А теперь всю скотину гоняют подпаски, -
Рвут собаки за ляжки его без опаски.
Был любим и садовник - отец Ишулану.
Носил финики гроздьями он постоянно
И твой стол украшал ежедневно плодами.
Ты, подняв к нему очи, пришла на свиданье:
«Ишулана! давай твоей зрелости вкусим -
Коснись нашего лона рукою, не труся».
Ишулана на это тебе отвечает:
«Объясни, что желанье твое означает?
Что мне мать не пекла, то не ел я, наверно,  –
Как же есть мне твой хлеб прегрешений и скверны?
Разве даст мне укрытие в стужу рогожа?»
Эту речь ты услышала и ему тоже
Нанесла свой удар - в паука превратила,
Среди тяжкой работы его посадила.
Паутина спуститься не даст ему на пол -
Тем же самым мне будут любви твоей лапы!»


     23. Гнев богини и бык небесный

Как услышала Иштар такие-то речи,
Разъярилась богиня, с земли улетела
И, поднявшись на небо, отцу Ану плачет,
Перед матерью Анту бегут ее слезы:
«Мой отец, а меня Гильгамеш посрамляет!
Все мои прегрешенья и все мои скверны
Перечислил он, будучи дерзок безмерно».

К ней бог Ану уста отворил и вещает, -
Вот что Иштар, царице царей, он промолвил:
«Коли ты оскорбила царя Гильгамеша,
Он, быть может, в ответ свое сердце утешил, -
Может быть, по делам перечислил он верно
Все твои прегрешенья и все твои скверны?».

К нему Иштар уста отворила и молвит, -
Она Ану, отцу своему, так вещает:
«Ты бы лучше, отец мой, быка сотворил мне,
Чтобы в собственном доме убить Гильгамеша, -
Должен мне Гильгамеш заплатить за обиду!
Если только быка не создашь мне такого,
Чтобы в собственном доме убить Гильгамеша,
Проложу в глубину преисподней дорогу
И живых с мертвыми поменяю местами,
И на свете живых меньше чем мертвых станет!».

К ней бог Ану уста отворил и вещает -
Вот что он государыне Иштар промолвил:
«Если взять ты быка пожелала, богиня,
Знай, дано жить Уруку семь лет на мякине, -
Надо сена тебе заготовить скотине,
Да степному зверью травы вырастить ныне».

К нему Иштар уста отворила и молвит -
Она Ану, отцу своему, отвечает:
«Я уже заготовила сена скотине, -
Край Урука семь лет проживет на мякине.
Для степного зверья травы есть повсеместно,
Даже если пастись будет бык там небесный.
А живой люд мы больше чем мертвый утешим,
Если в собственном доме убьем Гильгамеша».

Успокоился сердцем бог Анну, услышав
В ответ слово такое от дочери Иштар,
Дочь уважил - быка сотворил в поднебесье.
На Урук погнала его Иштар для мести.
К водопою сперва подошел бык рогатый,
Сделал семь лишь глотков, - и воды нет в Евфрате!
От дыханья быка землю ветром подняло, -
Сто мужей из Урука в ту яму упало!
От второго дыханья земля расступилась,
И в расщелину двести мужей провалилось.
Бык вздохнул глубоко, но на третьем дыханье
Взял Энкиду быка за рога, прыгнув с бранью.
Но в лицо бык слюной брызнул едкою с гарью
Да всей толщей хвоста его крепко ударил.

Отворил тут Энкиду уста и вещает, -
Вот что молвил он другу тогда, Гильгамешу:
«Мы отвагою нашею, друг мой, гордимся.
Ну и как мы ответим на эту обиду?»
Молвил так Гальгамеш: «Друг мой, бычью свирепость
Я видал, - его силы для нас не опасны.
Вырву сердце быку и дам Шамашу в жертву.
Я и ты  –  одолеем его мы на пару!
Встану знаком победы над трупом быка я
И елеем наполненный рог Лугальбанде
Подарю, - ухвати лишь за хвост его колкий.
Я воткну свой кинжал меж затылком и холкой, -
В силе нет никакого без хитрости толка!

Вот погнался Энкиду, быка повернул он
И рукой за его колкий хвост ухватился.
Увидав то, что сделано храбрым героем,
Другом верным, кинжал Гильгамеш свой вонзает
Прямо в шею быка - точно между рогами.
Заколовши быка, ему вырвали сердце,
Перед Шамашем сердце быка положили.
Ниц склонились пред ним оба брата в молитве,
Помолившись, пошли отдыхать после битвы.


     24. Оскорбленная богиня и сон Энкиду

Иштар лезет на стены ограды Урука, -
В скорби там распростерлась, бросает проклятья:
«Горе, горе царю Гильгамешу! - меня он
Осрамил, поразивши быка, опозорил!»
Эти речи услышал Энкиду от Иштар,
Вырвал корень быка - ей в лицо его бросил:
«И с тобой, - лишь достать бы! - как с ним бы я сделал,
Да кишки от быка намотал бы на тело!»

Созвала Иштар девок, блудниц, любодеиц,
И оплакивать корень быка они стали.
Пригласил Гильгамеш мастеров всех ремесел,
И рогов толщину мастера все хвалили.
Там лазури ушло тридцать мин на обливку,
Толщиной получилась в два пальца оправа.
И елея шесть мер, - что вместили два рога, -
Подарил для помазанья он Лугальбанде,
А рога над хозяйским прибил своим ложем.
И омыли они свои руки в Евфрате,
Обнялись и по улицам едут Урука.
И глядят на них люди Урука, и слово
Простолюдинкам царь Гильгамеш возвещает:
«Кто здесь самый красивый из ваших героев?
Кем из ваших мужей надлежит вам гордиться?
Гильгамеш из героев всех самый красивый,
А гордиться вам нужно героем Энкиду!
Бык, которого в гневе богиня пригнала,
Не познает желаний, попав в наши руки, -
Не пастись ему больше на ниве Урука!»

Ну а после того как веселье устроил
Гильгамеш во дворце, задремали герои.
И Энкиду, уснув в ложе ночи, увидел
Вещий сон. Пробудился Энкиду - толкует
Сновидение другу и вот что вещает:
«Знаешь, друг мой, о чем совещаются боги?
Вот послушай, что нынче приснилось мне ночью.
Будто Ану, Энлиль и Шамаш говорили
Меж собою, и Ану спросил у Энлиля:
«Почему смерть постигла Быка и Хумбабу?»
И потребовал Ану: «Тот смерти достоин,
Кто похитил у гор их могучие кедры!»
Но Энлиль возразил: «Пусть умрет лишь Энкиду.
Подобает ли гибнуть царю Гильгамешу?»
А Шамаш отвечает Энлилю-герою:
«Бык с Хумбабой убиты твоим повеленьем -
Выйдет так, что Энкиду умрет невиновным!»
Разозлился Энлиль на Шамаша-героя:
«Это ты, что ни день, им в товарищах бродишь!»

Лег Энкиду и снова заснул, сон поведав.
По лицу Гильгамеша слеза пробежала:
«Милый брат! Неужели я мог быть оправдан
Вместо брата? Зачем?  –  чтобы с призраком век свой
У могильного входа сидеть и не видеть
Никогда пред очами любимого брата?»
И лицо уронил Гильгамеш в свои руки.
Сел в задумчивом уединенье на ложе,
Подбородком уперся в колени, и тут же
Сон напал на него – удел всякого мужа.


     25. Второй сон Энкиду и раскаяние

Но прервал его сон среди ночи Энкиду -
Прикоснулся к руке его, слово промолвил:
«Друг мой, сон мне привиделся странный.
Будто бы никогда твоим другом я не был;
Не рубил кедра и не сражался с Хумбабой;
Лишь с газелями вместе ел травы степные
Да лесное зверье направлял к водопою.
В заповедном лесу – в его  кедровом чреве! -
Никогда не рубил ни единого древа».

Гильгамеш пробудился от голоса друга;
Сон героя услышав, ему отвечает:
«Этот сон, что увидел ты, благоприятен, -
Драгоценен для нас вещий сон этот трудный!
Это значит, что боги тебя оправдали
И назад повернули течение жизни, -
Чтобы снова с тобою я мог повстречаться,
Чтобы вновь мы искали лишь в подвиге смерти.
Друг мой, ты не убил ни единого кедра!
Кедры жили в лесу - боги где обитают,
А теперь будут вечно стоять перед храмом
Поклоненья богам деревянною дверью -
Той, что ты изготовил в подарок Энлилю
И помог найти кедру жизнь вечную в смерти.
Я Энлиля помочь попрошу, чтобы в жизни
Мы и впредь только подвигом смерти искали».
У Энкиду от слез глаза влажными стали:
 «Чтобы в смерти, друг мой, боги нас не делили,
Пойдем в храм и помолимся вместе Энлилю!»

В храм пришли они, остановились у входа,
Деревянную дверь пред собой увидали -
Ту, что сделал Энкиду в подарок Энлилю.
Вдруг Энкиду уста отворил и вещает, -
Гильгамешу такое он слово поведал:
«Вот от этой двери деревянной  –  все беды!»

Поднял очи свои на ворота Энкиду
И с дверями беседует как с человеком:
«Деревянная дверь, ты - без толка и смысла,
У тебя разумения нет никакого!
Но ходил я за деревом на двадцать поприщ,
Не увидел пока подходящего кедра, -
Тому дереву не было в мире подобных!
Восемнадцать сажен высотою ты вышла,
Шесть сажен шириной, а петля и задвижка
На засове в двенадцать локтей уложились.
Тебя сделал, привез я в Ниппур и украсил.
Знать бы, дверь, что такая мне будет расплата,
Что беду принесешь для меня вместо блага,
Взял бы лучше топор - порубил тебя в щепы,
Плот связал бы из них да пустил бы по водам!
Бык с небес в наказание людям за дерзость
Был ниспослан богами в Урук огражденный.
Я божественной кары не принял смиренно
И быка уничтожил своими руками.
А теперь не простят меня Ану и Иштар!
Для чего, дверь, тебя я из дерева сделал
И себя погубил, сделав дар благочестья?
Пусть бы будущий царь тебя сам и оправил,
Пусть бы сделал сам бог эти створки дверные -
Стер бы имя мое, да свое бы поставил,
Дверь мою бы сорвал, да своей любовался!..» -
И Энкиду от собственных слов разрыдался.

Гильгамеш, слова друга Энкиду услышав,
Не сдержался, - слеза по лицу пробежала.
И уста отворив, Гильгамеш так вещает -
Слово молвит такое он другу Энкиду:
«Бог глубокий дал разум тебе - мудрость речи,
Человек ты разумный, но - странные мысли! -
Друг мой, что же ты мыслишь так странно?
Драгоценен твой сон, хотя много в нем страха.
Вон - мушиными крыльями губы трепещут!
Страха много во сне, но сон этим и дорог
Для того кто живет, - тосковать его доля;
Сон тоску нагоняет лишь только живому!
Помолюсь я богам лучше нашим великим,
Обращусь к твоему я за милостью богу!
Пусть, отец всех богов, будет милостив Ану,
Пусть Энлиль и пусть Шамаш помилуют брата, -
Их кумиров без счета украшу я златом!»

Услыхал его Шамаш, воззвал к нему с неба:
«Царь! напрасно не трать на кумиры ты злата.
То, что сказано, бог никогда не изменит,
Слово данное, он не вернет, не отменит.
Жребий брошен - его не заменит обратный.
Неизбежно судьба человека проходит, -
Заповедано так его бренной природе!»


     26. Проклятия Энкиду

На веление Шамаша поднял Энкиду
Голову, и перед богом слеза побежала:
«Я молю тебя, Шамаш, о людях, которым
Я обязан своею враждебной судьбою!
О ловце-человеке,  –  не дал тот охотник
Мне сравняться в своих достижениях с другом.
Пусть охотник - друзей не достигнет в свершеньях,
Пусть слабы будут руки и скуден прибыток,
Пусть уменьшится доля его пред тобою,
Пусть в ловитве его зверь уходит из дланей,
Пусть своих не исполнит он сердца желаний!»

И навел на Шамхат он проклятия в гневе:
«Давай долю назначу тебе я, блудница, -
Веки вечные пусть эта доля продлится!
Проклинаю тебя я великим проклятьем,
Пусть проклятье мое тебе в печень проникнет!
Пусть на радость ты дома себе не устроишь
И нагулянной дочки своей не полюбишь, -
Не сведешь на девичьи ее посиделки.
Пусть прекрасное лоно твое зальют пивом,
Пусть на платье твое вырвет пьяного в праздник,
Пусть отнимет твои он прекрасные бусы.
Пусть вдогонку тебе глину кинет горшечник,
Пусть не будет тебе никакой светлой доли.
Чистое серебро  –  людям гордость и здравье!  –
Да не водится пусть никогда в твоем доме.
Пусть усладу берут от тебя у порогов,
Перекрестки дорог тебе будут жилищем,
Пустыри пусть твоею ночевкою станут,
И лишь тень от стены обиталищем будет.
Пусть же отдыха ноги твои не познают,
Пусть тебя по щекам бьют калека и пьяный,
Пусть кричит на тебя жена всякого мужа.
Кровлю пусть не починит на доме строитель,
В щелях стен пусть поселятся совы пустыни,
Пусть не сходятся гости на пир в твоем доме.
Пусть тебя увидавший герой отвернется,
И задерживают только стражи порядка.
Пусть закроется гноем проход в твое лоно,
Ибо девственному ты почудилась милой -
Надо мною ты, чистым, обман совершила!»

Но внезапно призыв к нему с неба раздался:
«Почему ты, Энкиду, Шамхат проклинаешь? -
Что кормила тебя хлебом, бога достойным,
И достойным царя питием напоила;
Одеяньем своим наготу твою скрыла,
Отвела к Гильгамешу, не требуя платы.
И тебе другом стал он и названным братом.
Он устроит из камня великое ложе
И тебя на почетное место уложит
У своей усыпальницы, - и с ним на пару
Лобызать будут ноги тебе государи.
Он оплакать велит тебя людям Урука,
Но не скроет обряд скорбный горечь разлуки.
Облачится царь рубищем в скорби, - накинет
Шкуру львиную и устремится в пустыню».

Слово светлого бога услышал Энкиду,
И оно успокоило гневное сердце,
Усмирило его разъяренную печень:
«Тебе долю назначу, блудница, иначе:
Кто покинул тебя, пусть вернется обратно,
Пусть все любят тебя  –  государь, царь, владыка!
Увидавший тебя, пусть тебе изумится,
Герой славный встряхнет для тебя свои кудри,
И не смеют задерживать стражи порядка!
Пусть герой восхищенный твой пояс развяжет,
Даст стеклянного блеска, лазури и злата,
Серьги кованные пусть тебе он подарит, -
И ему благо ливнем за это польется.
Примет пусть заклинатель богов тебя в храме,
Семь супругов покинут пусть мать - тебя ради!»


      27. Третий сон Энкиду

Когда боль внутрь утробы Энкиду проникла,
Исповедался другу он скорбью своею
На ночном ложе, где он лежал одиноко:
«Друг, послушай, какой сон увидел я ночью.
Вопияло в нем небо, земля отвечала.
Только я лишь стоял между ними, да рядом
Был еще человек, но лицо его - мрачно.
Лик его был такой, словно птица он бури;
Его крылья - орлиные черные крылья,
Его когти - орлиные острые когти.
Он дерет мои волосы, одолевает.
Я ударю его  –  словно мячик он скачет,
Он ударит меня  –  исцеляется рана,
Но, как тур, он опять на меня наступает
И как будто тисками сжимает все тело.
Я кричу тебе: «Друг мой, спаси!», но не смог ты
С ним сражаться, - спасти ты меня убоялся.
Ты лишь в рубище скорбное сам облачился
И в пустыню бежал, надев львиную шкуру.
Он коснулся меня  –  превратил меня в птаху,
За плечами моими надев птичьи крылья;
Оглядел и повел за собою в дом мрака,
И привел меня прямо в жилище Иркаллы,
В дом, откуда вошедший уже не выходит, -
Нет путей, по которым уходят обратно! -
В дом, где всякий живущий лишается света.
Вместо пищи там - прах, там едят только глину
И в одежды из перьев одеты, как птицы;
И не видят там света - во тьме обитают.
А засовы и двери покрыты сплошь пылью
В доме праха, куда я вступил безвозвратно.
Видел я, что стоят все венцы там послушно,
Слышал я венценосцев смиренные речи.
Те, что в прежние дни целым миром владели,
Кормят жареным мясом Энлиля и Ану,
Хлеб печеный несут и холодную воду
Возливают из меха. В том доме из праха,
Куда я угодил, есть жрецы и служивые,
Там живут и волхвы, и живут одержимые,
И священники есть всех богов там великих.
Там Этана живет, и живет там Сумукан,
И царица земли там живет  –  Эрешкигаль.
Перед ней на коленях стоит Белет-цери,
И таблицу судеб писарь-дева читает.
Вот лицо подняла и меня увидала:
«Смерть взяла уже к нам этого человека!
Он - рожденный полуночью воин Нинурты,
Его тело с рождения шерстью покрыто.
Молоком его дикие звери вскормили,
И в степи скот лелеял на пастбищах дальних.
Мир людской он не знал и, людей не встречая,
Как Сумукан, лесное носил одеянье;
Здесь и там по горам бродил, радуясь жизни.
Ел с газелями рядом он травы степные,
Вместе с диким зверьем приходя к водопою,
Рядом с тварями радовал сердце водою.
Был в стране своей - самый могучий рукою!
Словно камни с небес - так крепки его руки.
Но однажды блудница ему повстречалась,
Накормила его хлебом, бога достойным,
И достойным царя питием напоила;
Одеянье свое на него надевала,
Гильгамеша дала сотоварищем верным.
И они покорили далекие горы,
И в кедровом лесу победили Хумбабу,
Слово чье почитают Ливан и Сайриа;
Победив стража леса, похитили кедры
И доставили кедры на берег Евфрата.
Был с небес в наказание людям за дерзость
Бык ниспослан богами в Урук огражденный.
Человек этот кары не принял смиренно
И быка уничтожил своими руками».
Тут Маммиту, вершащая судьбы двуногих,
Аннунакам вещает: «Тот смерти достоин,
Кто похитил у гор их могучие кедры».
Ей в ответ Ануннаки  –  подземные боги -
Головами своими согласно кивали
И в жилище свое отворили мне двери, -
Повели в лабиринты подземного царства.
Там густа темнота  –  не видать бела света,
Ни вперед, ни назад - ничего не увидишь.
Да насытятся солнцем теперь мои очи! -
Как пуста темнота! Как ей хочется света! -
Не дано видеть мертвым сияние это.


      28. Болезнь и смерть Энкиду

Этот сон Гильгамеш толковать был не в силах.
После этого сна силы друга иссякли.
Лег Энкиду на ложе: день первый проходит,
День второй, - пребывает Энкиду на ложе.
Третий день и четвертый, день пятый, шестой день,
День седьмой и восьмой, день девятый, десятый,… -
Стал недуг у Энкиду еще тяжелее.

И одиннадцать дней и двенадцать минули.
Вот Энкиду на ложе своем приподнялся,
Гильгамеша позвал и ему так вещает:
«Меня лучший мой друг ныне возненавидел.
Когда с ним замышляли поход мы в Уруке,
Я боялся сраженья, а он помогал мне.
И в бою меня спас, - почему ж ныне бросил?
Я и он - разве не одинаково смертны?
Один это один  –  ничего он не может!
В этом мире чужие мы поодиночке.
Горной кручей один не взойдет на вершину,
А вдвоем мы по круче сумеем взобраться.
Канат скрученный вдвое - удержит вернее,
А два львенка на пару - и льва посильнее!
Мы бы вместе спиною к спине встали с другом,
Чтобы быть начеку - приближение видеть
Человека безмолвного с обликом мрачным.
В его лике - гроза, словно птица он бури.
Его крылья - орлиные черные крылья,
Его когти - орлиные острые когти.
С другом мы бы и эту напасть одолели, -
Не взяла бы нас смерть с другом поодиночке,
И услышал бы мир, сколь могуч сын Урука!
Мое тело немеет и руки слабеют.
Что же, друг, неужели мы жалкими будем?
Столько гор мы с тобою уже одолели!
Убоимся ли той, что теперь перед нами?
Дай мне руку свою, вместе путь мы продолжим.
Я пойду впереди, ты кричи мне: «Не бойся!».
И пускай же сойдет с моих рук онеменье,
Пусть же слабость покинет и все мое тело.
Пусть сердца наши вечно пылают сраженьем,
Позабудем о смерти - и жизни добьемся!»

Гильгамеш положил руку на руку другу.
Лег Энкиду на ложе с улыбкой покойной,
Свои очи сомкнул и лицом стал подобен
Человеку, идущему в путь свой последний.
Криком раненной птицы позвал лес кедровый, -
Там, вдали, застонали могучие кедры,
И в покой погрузились высокие горы,
И в покой погрузились лесные вершины.


     29. Оплакивание Энкиду

Занялось над землею сияние утра,
И уста отворил Гильгамеш, и промолвил:
«Друг Энкиду, была твоя мать антилопой,
Твой отец был онагром,  ты - степью рожденный.
Молоком тебя дикие звери вскормили,
И в степи скот лелеял на пастбищах дальних.
Пусть в лесу и в степи все тропинки, Энкиду,
По тебе день и ночь плачут не умолкая,
В огражденном Уруке старейшины плачут,
Плачет всякий, нам руку вослед простиравший.
Да оплачут тебя гор лесистых уступы,
По которым мы вместе с тобою ходили,
Да рыдает пусть пастбище, как мать родная.
Пусть прольют плачем сок кипарисы и кедры,
Средь которых мы вместе с тобой пробирались.
Плачут пусть все медведи, гиены и тигры,
Барсы, рыси и львы, козероги и туры,
Антилопы, олени и скот, тварь степная.
Да заплачут священные воды Евлея,
Где мы гордо с тобою ходили по брегу.
Да заплачет Евфрат многоводный и светлый,
Где в походе черпали мы воду для меха.
Да заплачут во всем огражденном Уруке
Все мужи по тебе, да заплачут пусть жены -
Те, что видели, как мы Быка убивали.
Да оплачет тебя и простой землепашец -
Тот, что имя твое славил в городе нашем.
Да заплачет пусть тот, кто гордился тобою,
Как гордятся деяньями древних героев.
Да заплачет и тот, кто кормил тебя хлебом,
И рабыня, что ноги твои умастила,
И тот раб, что к устам подавал твоим вина.
Да заплачет блудница, ходившая в степи
И тебя умастившая добрым елеем.
Плачет пусть о тебе в покой брачный вступивший,
Твоим добрым советом обретший супругу.
По тебе пусть и братья заплачут и сестры,
Пусть и мать и отец в самых дальних кочевьях
В скорби волосы вырвут свои над тобою.
Так, Энкиду, и я по тебе буду плакать!
Все внимайте! - мужи, словам скорби внимайте,
И внимай мне собранье старейшин Урука.
Я о друге моем - об Энкиду я плачу,
Словно плакальщица о нем горько рыдаю.
Боевой топор крепкий и мощный оплот мой,
Верный острый кинжал мой и щит мой надежный,
Плащ мой праздничный, пышный убор мой -
Это все у меня теперь отняли боги!
Брат мой младший! - онагров степных предводитель
И свирепых пантер на бескрайних просторах, -
Младший брат мой, Энкиду, - гонявший куланов
По степи и пантер укрощавший повсюду, -
Встретившись, покоряли мы горы с тобою,
И, сразившись с Быком, его вместе убили.
Что за сон овладел этой ночью тобою? -
Стало темным лицо, и меня ты не слышишь!»

Но не смог поднять голову с ложа Энкиду.
Гильгамеш его тронул,  –  а сердце не бьется.
Лицо другу закрыл он, как будто невесте,
И над ним, как орел, кружит неудержимо,
Точно львица, чьи львята попали в ловушку.
Ходит взад и вперед он и мечется грозно,
Словно кудель, и волосы он раздирает
И срывает одежду свою словно скверну.

Занималось над миром сияние утра.
Кличем по всей стране Гильгамеш созывает
Медников, кузнецов, камнерезов, ваятелей.
«В память, друг, о тебе сотворю я кумира.
Нет! - никто еще другу не делал такого.
Друг мой ростом и обликом явлен в нем будет:
Каменный постамент, волосы - из лазури,
Алебастровый лик, а из золота - тело.
Я поставлю его на высокое место
Пусть увидит весь мир, сколь могуч сын Урука!
Буду вечно тебе я и другом и братом,
Уложу тебя на превеликое ложе,
С ним ничто по почету сравниться не сможет -
Поселю от себя слева в месте покоя.
Лобызают пусть ноги тебе государи!
Я оплакать велю тебя людям Урука,
Но не скроет обряд скорбный горечь разлуки.
В рубище облачусь я, - на плечи накину
Шкуру льва и уйду странствовать по пустыне».


     30. Молитва о жизни и смерти

Занималось над миром сияние утра.
Гильгамеш изготовил из глины фигурку,
Вынес стол деревянный, большой по размеру,
Стол украсил и яства для Шамаша вынес.
Чашу из сердолика наполнил он медом,
А лазурный сосуд – маслом, богу в угоду.

Перед Шамашем встал Гильгамеш на колени:
«Я стою, свои руки воздев к тебе, Шамаш!
Сохранил жизнь мою ты в смертельном сраженье.
Но принес я богам непосильную жертву  –
Боги отняли верного друга Энкиду!
Дам я платья богам и для тела елея,
Принесу мяса им вдоволь на пропитанье
И достойным вином напою их в достатке.
Я жилище богов могу пышно украсить
Зерном с верхом амбар ваш священный засыплю.
Всех кумиров богов я одену в обновы,
Я дам все!  –  только друга увидеть бы снова.

Меня лучший мой друг нынче ночью покинул
И ушел в дом, откуда нельзя возвратиться, -
Нет путей, по которым уходят обратно!
В дом, где всякий живущий лишается света.
Вместо пищи там - прах, там едят только глину,
Там - во тьме обитают и света не видят,
Там - одеждой  из перьев  одеты, как птицы.
А засовы и двери сплошь пылью покрыты
В доме праха, куда он ушел безвозвратно.
Он боролся со злом  –  велико оно в мире!
Кедра он нарубил  –  заросли им все горы! -
И доставил те кедры на берег Евфрата,
Этим делом навечно создав себе имя.
А когда мы сражались с Хумбабой свирепым,
Я боялся сраженья, но друг помогал мне
И в бою меня спас. Так зачем ныне бросил?
Я и он - разве не одинаково смертны?
Столько гор мы вдвоем вместе с ним одолели!
Убоимся ли той, что теперь перед нами?
Руку мне он подаст  –  вместе путь мы продолжим.
Пойду следом за другом и крикну: «Не бойся!» -
И пускай же сойдет с его рук онеменье,
Пусть же слабость покинет и все его тело.
Пусть сердца наши вечно пылают сраженьем,
Победим вместе смерть мы и жизни добьемся!
Я искал в жизни смерти лишь в подвиге славном,
Сеял смерть и не ведал, что это такое.
Друг всегда был в свершениях рядом со мною,
А нашел без меня смерть на ложе покойном.
Разве смерть развести может наши дороги?
Не хочу, чтобы с братом нас смерть разлучила,
И страшит меня смерть от тоски и бессилья.
Коль найти в жизни смерть были тщетны потуги,
Жизнь я в смерти найду, чтобы встретиться с другом!»


     31. Страх смерти

Вознес Шамашу царь об Энкиду молитву
И всем силам небесным простер свои руки:
«Боюсь смерти своей  и, спасаясь от страха,
Ей навстречу пойду за моря и пустыни, -
Чтобы смерть победить и ее не бояться.
Мне идти по пути, где еще не ходил я,
По дорогам, неведомым миру земному.
Если выйдет, что буду я благополучен,
Уходя доброй волей в поход свой опасный,
То тебя буду вечно я славить, бог Шамаш,
И кумиров твоих посажу на престолы!
В своей скорби молюсь всем богам я великим -
Обращаюсь за милостью к каждому богу!
Пусть отец всех богов, Ану, милостив будет,
Пусть Энлиль пожалеет, помилует Шамаш -
Всех кумиров без счета украшу я златом!
Да пребудет их сень надо мною и другом,
Чтобы нам возвратиться на пристань Урука!»

Это слово из уст его слышали боги,
И Энлиля призыв к нему с неба раздался:
«Вознестись не дано людям смертным на небо, -
Там извечно пребудут лишь боги да Солнце.
Ну а что человек? - сочтены его годы,
Что бы сам он ни делал, все это - лишь ветер!
Поднимается ветер, с неистовой силой
Движет прах над землей, гонит волнами воды,
Но могучие силы его скоротечны -
От него ничего не останется в мире!
Гильгамеш! так извечно назначено людям:
Пахарь землю вспахал - урожай собирает,
А пастух и охотник живут со зверями –
Одеваются в шкуры, питаются мясом.
Неизбежно судьба человека проходит.
Ты же хочешь того, что на всем белом свете
Не бывало, пока гонит воды мой ветер!»

Утром миру явил Шамаш свет свой печальный,
Возвестив свое слово царю Гильгамешу:
«Гильгамеш мой, опомнись, куда ты стремишься?
Быть во тьме и среди смерти жить ты не в силах».
И печально ему Гильгамеш так ответил:
«Есть ли прок в том, что жил до сих пор я на свете, -
На земле разве стало довольно покоя?
Нет! – я, будто, не жил, а проспал эти годы,
Лишь Энкиду  меня разбудил своей смертью.
Страха много во сне, но проснуться - страшнее
Для того кто живет, - тосковать его доля.
Это - страх темноты и тоска об ушедших.
Как пуста темнота! Как ей хочется света!
Пусть  же солнцем мои насыщаются очи,
Мертвый друг мой во тьме видеть свет этот хочет!»


     32. Через пустыню и горы

Гильгамеш об Энкиду, своем верном друге,
Горько плачет, стопы направляя в пустыню:
«Не умру ли я так же, как друг мой Энкиду? -
Тоска смертная мне проникает утробу.
Страшась смерти, бегу по палящей пустыне
Я под власть Утнапишти, он - сын Убартуту.
К нему путь я предпринял - иду днем и ночью;
К ночи вышел к горам, перевалы увидел -
Обиталище львов и пристанище страха!
И молюсь я, подняв свою голову к Сину, -
Всем богам обращаю молитвы: внемлите!
Как и прежде бывало, меня сохраните!»

Лег он спать, но внезапно от сна пробудившись,
Увидал, как резвятся львы, радуясь жизни.
Боевой топор поднял рукою и вынул
Из-за пояса меч Гильгамеш свой не медля
И, как будто копье, полетел между ними.
И рубил их неистово он, убивая, -
Среди львов сеял смерть, страх свой одолевая;
Перебил всех зверей в своем буйстве внезапном
И расчистил от них горные перевалы,
А последнего львенка, в лесу разыскавши,
Удушил ненароком своими руками.
Но когда Гильгамеш пересытился буйством,
И в груди у него успокоилась ярость,
В своем сердце сказал он: «Посеяв смерть, жизни
Не найти! Смерти много вокруг - жизни мало,
Как же мне одолеть горные перевалы?»

Побеседовав с  сердцем, охотой зажженным,
Снял со львенка убитого шкуру ножом он;
На огне жарил львиное мясо и ел он,
Чтобы жизнь возвратить изможденному телу.
Чтобы тело в холодную ночь не остыло,
Наземь шкуру убитого льва положил он;
Сам на шкуру главою склонился, и тут же
Сон напал на него – удел всякого мужа.


     33. Человек-скорпион

Он про горы слыхал, - называют их Машу;
К ним теперь подошел и узрел эти горы,
Что восход и закат стерегут ежедневно, -
Купол тверди небесной вверху подпирают,
А внизу достигает их грудь преисподней.
Путь к горам - под охраной людей-скорпионов.
Грозен вид скорпионов, - их взор несет гибель,
От бесчисленных панцирей горы мерцают, -
Они солнца закат и восход охраняют.
Как увидел в горах Гильгамеш скорпионов,
Смертный ужас и страх лик его полонили,
Но собрался он с духом - предстал перед ними.

Вот жену человек-скорпион окликает:
«У того, кто подходит к нам - плоть богов в теле!»
И ответ человек-скорпион жены слышит:
«На две трети он бог, на одну - человек он!»
Человек-скорпион подошел к Гильгамешу
И потомку богов возвестил свое слово:
«Почему, человек, ты идешь в путь далекий
И какою дорогой достиг своей цели?
Реки переплывал, где трудна переправа,
Для чего? - хочу знать, каковы твои беды?
И куда дальше путь твой лежит, мне поведай!»

Гильгамеш человеку сказал - скорпиону:
«Брат мой младший, - онагров степных предводитель
И свирепых пантер на бескрайних просторах, -
Младший брат мой, Энкиду, - гонявший куланов
По степи, и пантер усмиривший повсюду, -
С кем мы встретились, с кем покоряли мы горы,
С кем в кедровом лесу победили Хумбабу
И, схватившись с Быком, его вместе убили;
Друг мой первый, которого так полюбил я,
Друг мой верный, с которым труды мы делили,
Друг, с которым судьбу мы делили как с братом,
Друг, которого крепко любил я – Энкиду! -
Его ныне постигла судьба человека.
Миновало шесть дней, семь ночей миновало,
Пока черви земли в нос к нему не проникли.
Устрашился я смерти, и жизнь не мила мне, -
Мысль о смерти героя лишила покоя!
Я дорогою дальней бегу по пустыне, -
Не дают об Энкиду покоя мне мысли!
По пустыне один путем дальним скитаюсь
И молчать не могу, - как же я успокоюсь,
Если друг мой любимый теперь стал землею?

Стал нежданно землей друг любимый, Энкиду,
Но не лягу ли сам я как он в землю тоже,
Чтоб оттуда вовеки веков не подняться?
Пусть теперь, скорпион, на пути тебя встретив,
Я той смерти, которой страшусь, не увижу
Пока в смертном пути не найду пути к жизни.
Я спешу по дороге к царю Утнапишти,
Кто сумел в смерти выжить и в сонме бессмертных
Богов, как достойный муж, принят за это, -
Как вернуть друга мне, попрошу я совета!»

Человек-скорпион, головою качая,
Отворяет уста - Гильгамешу вещает:
«Никогда, Гильгамеш, не бывало дороги
Здесь, - никто не ходил еще горным проходом.
Простирается внутрь на двенадцать он поприщ, -
Там густа темнота, и свет белый не виден.
Там, лишь солнце взойдет, закрывают ворота,
Открывают же их, когда солнце заходит;
На восходе ворота опять открывают,
И выводят оттуда лишь Шамаша боги, -
Он сияньем своим озаряет живущих.
Как же можно пройти тебе этим проходом?
Ты войдешь, но не будет оттуда исхода!»

Гильгамеш скорпиону сказал - человеку:
«Знаю я: вознестись не дано людям смертным
В конце жизни на небо - в иные чертоги,
Где извечно пребудут лишь Солнце да боги.
Ну а что человек? - сочтены его годы,
Что бы сам он ни делал, все это - лишь ветер!
Поднимается ветер, с неистовой силой
Движет прах над землей, гонит волнами воды,
Но могучие силы его скоротечны -
От него ничего не останется в мире!
Знаю я - так извечно назначено людям:
Пахарь землю вспахал, урожай собирает,
Со зверями живут и пастух и охотник –
Едят мясо и носят звериные шкуры.
Неизбежно судьба человека проходит,
Но людская молва говорит: было вроде
Один раз, что сердца свои боги смягчили -
Одному человеку судьбу изменили;
Что была его жизнь, как у всех, скоротечной,
А теперь за горами пребудет он вечно.
Утнапишти – вот имя того человека,
И живет он отдельно на острове неком;
Воды смерти тот остров кругом омывают, -
Люди знают об этом и не забывают.

Я пройду все пустыни, все реки и горы,
Я найду к нему путь, как бы труден он ни был;
Расспрошу, как живым среди смерти остаться,
И вернусь не один, а с моим верным другом!
И в тоске моей плоти и в сердца печали,
В стужу я и в жару, в темноте и во мраке,
Воздыхая и плача, пройду этим гротом,
Если ты отворишь через горы ворота»

И уста отворил скорпион и промолвил, -
Человек так вещает в ответ Гильгамешу:
"Что же следуй путем, Гильгамеш, своим трудным.
Пусть удастся тебе миновать горы Машу
И отважно пройти все леса и все горы.
Коли сможешь вернуться из этой норы ты,
Для тебя через горы ворота открыты!»
 

     34. Путь в потусторонний мир

Гильгамеш наставлению внял и словам тем,
Что сказал человек-скорпион, был послушен, -
Он дорогою Шамаша стопы направил.
Прошел первое поприще этой дорогой:
Тьма сгустилась над ним, - не видать бела света,
Ни вперед, ни назад - ничего не увидишь.
Вот второе он поприще одолевает:
Темнота все сгущается, - света не видно,
Ни вперед, ни назад - разглядеть невозможно.
После третьего поприща он обратился
Вспять, но духом собрался - шагнул вперед смело,
И четвертое поприще преодолел он.
Окружала кромешная тьма Гильгамеша,
Ни вперед, ни назад - нигде света не видно.
Прошел пятое поприще он, – все как прежде:
И густа темнота, и не видно в ней света,
Ничего ни вперед, ни назад - не увидишь.
И шесть поприщ прошел он по этой дороге:
Тьма густая - нигде не видать бела света,
Мрак кромешный - куда ни смотрели бы очи.
Вот, семь поприщ пройдя, он прислушался к мраку:
Тьма густая вокруг – ну, ни зги не видать в ней!
Ни вперед, ни назад - непроглядна дорога.
Восемь поприщ пройдя, в темноту закричал он,
Что там ждет впереди и что сзади? – не чаял.
Но молчит тьма кромешная – не отвечает.
Девять поприщ прошел - холодком потянуло,
Прикоснулось к лицу дуновение ветра,
Но по-прежнему – тьма, нигде света не видно,
Ни вперед, ни назад - не видать бела света!
Выход был на десятом уж поприще близок,
Но, как все десять поприщ, то поприще было.
На одиннадцатом - мрак едва засветился,
На двенадцатом поприще свет появился.

Устремившись поспешно из темного плена,
Оказался он в роще - глядит с изумленьем,
Как деревьями камни из недр вырастают,
Драгоценной  листвой и плодами блистают.
Сердолики сияют листвой цвета розы,
И свисают с них спелые красные гроздья.
Чуть подальше, в зеленых и синих разводах,
Лазурит блещет ультрамариновым плодом,
А меж листьев играют, как будто мальчишки,
Турмалиновых солнц многочисленных вспышки,
И внизу изумрудные  сочные травы
Блеском им отвечают на эти забавы.

Гильгамеш, проходя этот сад из каменьев,
Не увидел нигде под деревьями тени,
И, любуясь волшебным сиянием всюду,
Удивлялся на это великое чудо.
Меж сапфиров зеленых, растущих кустами
Вдалеке, он просветы увидел местами
И пошел по пути, где нога не ступала,
Вслед  тропинке усыпанной черным опалом.
Позади сад волшебный остался, и вскоре
По тропинке он вышел к открытому морю.


      35. Шинкарка Сидури

На обрыве у моря шинкарка Сидури
Обитает и брагой богов угощает -
Покрывалом покрыта и людям незрима;
Дан кувшин ей и чаша дана золотая.
Гильгамеш вышел к морю - к жилищу шинкарки,
Львиной шкурой одетый и прахом покрытый.
Плоть богов в его теле внутри притаилась,
Но в утробе - тоска, и лицом стал подобен
Гальгамеш уходящему в путь свой загробный.

Вдалеке заприметила гостя шинкарка.
Поразмыслив, она своему сердцу молвит -
Как обычно, совет сама держит с собою:
«Этот странник - наверное, буйный убийца!
Между жизнью и смертью пороки лишь бродят, -
Здесь кого-то достойного разве увидишь?»
И шинкарка при виде его дверь закрыла -
Затворила все двери, засов заложила.
Гильгамеш подошел; стук засова услышав,
От земли лицо поднял и к ней обратился -
Ей, шинкарке богов, Гильгамеш так вещает:
«Что, хозяйка, увидела ты – затворилась?
Зачем двери закрыла, засов заложила?
Вот ударю я в дверь - разломаю затворы.
Гостю двери добром отвори, а не вору!»

Гильгамешу шинкарка Сидури вещает,
Через двери потомку богов молвит слово:
«Отчего, человек, ты идешь в путь далекий?
И какою дорогой достиг своей цели?
Реки переплывал, где трудна переправа,
Для чего, путник? – знать хочу все твои беды,
И куда дальше путь твой лежит, мне поведай!»

Гильгамеш ей, шинкарке Сидури, вещает:
«Это я - Гильгамеш, стража леса убивший,
Я – Хумбабу в кедровом лесу погубивший,
Быка с неба своим поразивший кинжалом,
Расчищавший от львов горные перевалы».

Отвечает шинкарка ему, Гильгамешу:
«Если ты - Гильгамеш, стража леса убивший,
И Хумбабу в кедровом лесу погубивший,
Быка с неба своим поразивший кинжалом,
Расчищавший от львов горные перевалы,
Отчего же тогда твои щеки запали,
Лик увял, голова сникла, в сердце - печали?
Ты - идущему в путь свой последний подобен.
Знать, тоска обретается в твоей утробе?
Опалено лицо твое жаром и стужей, -
За каким миражем меж горами ты кружишь?»

Гильгамеш ей, шинкарке, на это вещает:
«Как щекам не запасть, голове не поникнуть,
Сердцу быть не печальным, лицу не увянуть,
И в утробу мою как тоске не проникнуть?
Как не быть в путь последний идущим подобным,
Как чело не спалить мне жарою и стужей?
Младший брат мой, Энкиду, гонявший куланов
По степи и пантер укрощавший повсюду,
С кем мы встретились, с кем покоряли мы горы,
С кем в кедровом лесу победили Хумбабу,
И, схватившись с Быком, его вместе убили;
Друг мой первый, которого так полюбил я,
Друг мой верный, с которым труды мы делили,
Друг, с которым судьбу мы делили как братья,
Друг, которого крепко любил я, – Энкиду! -
Его ныне постигла судьба человека.
Горевал я шесть дней, семь ночей над ним я плакал,
И могиле не мог предавать его, - думал:
Может быть, встанет друг мой в ответ на мой голос? -
Пока черви земли в нос к нему не проникли!
Устрашился я смерти, и жизнь не мила мне,
Я, как будто разбойник, брожу по пустыне,
И покоя последнее слово героя
Не дает мне, - бегу по пустынной дороге,
А Энкиду слова не дают мне покоя!
Путем дальним скитаюсь один по пустыне
И молчать не могу, - как же я успокоюсь,
Если друг мой любимый теперь стал землею?
Стал нежданно землей друг любимый, Энкиду,
Но не лягу ли сам я как он в землю тоже,
Чтоб оттуда вовеки веков не подняться?
Пусть, хозяйка, теперь на пути тебя встретив,
Я той смерти, которой страшусь, не увижу
Пока в смертном пути не найду пути к жизни».

И вещает хозяйка ему, Гильгамешу:
«Гильгамеш, поразмысли, куда ты стремишься?
Жизни здесь не найдешь ты, которую ищешь.
Когда боги еще человека слепили,
Смерть ему при рождении определили, -
Только боги в руках своих жизнь его держат.
Лучше ты, Гильгамеш, насыщай свой желудок,
И да будешь веселым, как днем, так и ночью.
Ежедневно справляй жизни сладостный праздник,
Днем и ночью играй и пляши, пока можешь!
Пусть светлы твои будут мирские одежды,
Чистым будет твой волос; водой омывайся
Да гляди лишь, как держит дитя твою руку
И своими объятьями радуй подругу -
Только это дано человеку в потуги!»

Гильгамеш ей, хозяйке, на это вещает:
«Укажи мне, шинкарка, где путь к Утнапишти?
Может, знаки какие-то есть, так открой их,
Дай приметы пути, по которым идти мне.
Если можно, тогда переправлюсь я морем,
А нельзя - так пойду вновь в пустыни и горы».

Отвечает шинкарка ему, Гильгамешу:
«Никогда, Гильгамеш, переправ не бывало
Здесь, - издревле никто не ходил через море.
Только Шамаш-герой морем переправлялся, -
Никому, кроме Шамаша, это нужно.
Переправа трудна, тяжела к ней дорога -
Перекрыта глубокими водами смерти.
Как вод смерти достичь, переправиться морем
И что делать тебе, Гильгамеш?… Разве только,
Корабельщик живет тут один, Уршанаби, -
Утнапишти его перевозчиком нанял;
Знает все обереги в лесу, ловит змея -
Их хранителя,  утлую лодку имеет.
Разыскать его нужно, – он кормчий умелый.
Если можно, плыви с ним по смертным пределам,
Ну а если нельзя - ничего не поделать!».


     36. Лодочник Уршанаби

Гильгамеш, услыхав эти речи хозяйки,
Тут же поднял рукою топор боевой свой
И немедленно меч из-за пояса вынул.
Побежал прямо в заросли между деревьев
И, как будто копье, он упал между ними.
Перебил лесных идолов в буйстве внезапном,
И волшебного змея в лесу разыскал он,
Удушив ненароком своими руками.

Но когда Гильгамеш пересытился буйством,
И в груди у него успокоилась ярость,
В своем сердце сказал он: «Так, видимо, лодки
Не найти мне! Но как одолеть воды смерти?
По широкому как переправиться морю?»
Удержал Гильгамеш в том лесу свое буйство
И речное узрел за деревьями устье.

Проплывал там как раз Уршанаби, - по малу
Свою утлую лодку он к берегу правил.
Корабельщику так Гильгамеш возвещает:
«Это я - Гильгамеш! Таково мое имя.
Я пришел из Урука – святилища Ану;
Шел сюда издалека по горным проходам
С того места, где солнце над миром восходит».

Уршанаби вещает ему, Гильгамешу:
«Отчего, расскажи, твои щеки запали,
Лик увял, голова сникла, в сердце - печали?
Ты - идущему в путь свой последний подобен.
Знать, тоска обретается в твоей утробе?
Опалено лицо твое жаром и стужей, -
За каким миражем среди леса ты кружишь?»

Корабельщику так Гильгамеш возвещает:
«Как щекам не запасть, голове не поникнуть,
Сердцу быть не печальным, лицу не увянуть,
И в утробу мою как тоске не проникнуть?
Как не быть в путь последний идущим подобным,
Как чело не спалить мне жарою и стужей,
Не искать миражи, не бежать по пустыне?
Младший брат мой, Энкиду, гонявший куланов
По степи и пантер укрощавший повсюду, -
Его ныне постигла судьба человека!
Устрашился я смерти, и жизнь не мила мне.
Я, как будто разбойник, брожу по пустыне,
И покоя последнее слово героя
Не дает мне, - бегу по пустынной дороге,
А Энкиду слова не дают мне покоя!
Путем дальним скитаюсь один по пустыне
И молчать не могу, - как же я успокоюсь,
Если друг мой любимый теперь стал землею?
Но не лягу ли сам я, как он, в землю тоже,
Чтоб оттуда вовеки веков не подняться,
Если в смертном пути не найду пути к жизни?
На обрыве у моря шинкарка Сидури
Подсказала, что нужно с тобой повидаться
Среди леса, где ты своих идолов ищешь.
Побежал я на поиски между деревьев,
Перебил лесных идолов в буйстве внезапном;
Их защитника-змея, в лесу разыскавши,
Удушил ненароком своими руками.
Но тебя не нашел там, к реке опустился
И на лодке увидел по водам плывущим.
Укажи, Уршанаби, мне путь к Утнапишти!
Может, знаки какие-то есть, так открой их,
Дай приметы пути, по которым идти мне.
Если можно, тогда переправлюсь я морем,
А нельзя - пойду дальше в пустыни и горы».


     37. Воды смерти

Уршанаби вещает ему, Гильгамешу:
«Гильгамеш, оберегом мне идолы были,
Чтобы мне не касаться вод смерти глубоких.
В своей ярости идолов всех ты порушил,
А без идолов трудно тебя переправить.
Сделай так, Гильгамеш: свой топор возьми в руку,
Снова в лес углубись, - там шестов ты нарубишь
Да сто двадцать шестов по пятнадцати сажен
Осмолишь, срубишь лопасти - и мне уважишь».

Гильгамеш, услыхав эту речь Уршанаби,
Тут же поднял топор боевой свой рукою,
Вынул меч из-за пояса, к бою готовый.
Углубился он в лес и шестов нарубил там, -
Все сто двадцать шестов по пятнадцати сажен
Осмолил, топором сделал лопасти в каждом,
Перенес и сложил их к ногам Уршанаби.
Ладью в волны столкнули они и поплыли.
О шести недель путь за три дня совершили,
А вокруг лодки их воды смерти лишь были.

Уршанаби вещает ему, Гильгамешу:
«Воды смерти рукою не тронь - берегись их!
От воды отстранись, первый шест возьми в руки,
А потом шест второй возьмешь, третий, четвертый,
Пятый шест, и шестой, и седьмой – по порядку!
Все шесты, Гильгамеш: восемь, девять и десять,
И одиннадцать их ты возьми и двенадцать…»
На шесте сто двадцатом закончился счет их.
Развязал Гильгамеш тогда перевязь чресел,
Снял с себя одеяния в пустыне водной
И руками, как парус, над лодкою поднял.


      38. Между жизнью и смертью

Утнапишти их издали в море увидел;
Поразмыслив увиденное, молвил сердцу, -
Сам с собою держал он совет, как обычно:
«В лодке идолов нет – оберегов живого!
Тот, кто в лодке плывет – не хозяин над лодкой.
Кто подходит ко мне? - человек чужой, верно, -
Путь заказан на остров мой без оберега
С той поры, когда боги меня отселили.
Справа я погляжу, огляжу его слева
Или прямо смотрю, но никак не признаю, -
На него я гляжу и никак не припомню,
Вижу ясно его, но не знаю, он - кто мне?»

Гильгамеша окликнул тогда Утнапишти
И навстречу потомку богов молвил слово:
«Почему, человек, ты идешь в путь далекий
И какою дорогой достиг своей цели?
Реки переплывал, где трудна переправа,
Для чего, путник? – знать хочу все твои беды,
И куда дальше путь твой лежит, мне поведай!»

Говорит Гильгамеш ссыльному Утнапишти:
«Это я - Гильгамеш, стража леса убивший,
Я – Хумбабу в кедровом лесу погубивший,
Поразивший Быка с поднебесья кинжалом,
Расчищавший от львов горные перевалы.
Это я - Гильгамеш! Таково мое имя.
Я пришел из Урука – святилища Ану.
Шел сюда через горы, пустыни и воды
С того места, где солнце над миром восходит».

Утнапишти вещает ему, Гильгамешу:
«Отчего, Гильгамеш, твои щеки запали,
Лик увял, голова сникла, в сердце - печали?
Ты - идущему в путь свой последний подобен.
Знать, тоска обретается в твоей утробе?
Опалено лицо твое жаром и стужей, -
За каким миражем среди смерти ты кружишь?»

Молвил так Гильгамеш ссыльному Утнапишти:
«Как щекам не запасть, голове не поникнуть,
Сердцу быть не печальным, лицу не увянуть,
И в утробу мою как тоске не проникнуть?
Как не быть в путь последний идущим подобным,
Как чело не спалить мне жарою и стужей,
Не искать миражи, не бежать по пустыне?
Младший брат мой, Энкиду, гонявший куланов
По степи и пантер укрощавший повсюду, -
С кем мы встретились, с кем покоряли мы горы,
С кем в кедровом лесу победили Хумбабу,
И схватившись с Быком, его вместе убили, -
Друг мой первый, которого так полюбил я,
Друг мой верный, с которым труды мы делили,
Друг, с которым судьбу мы делили как с братом,
Друг, которого крепко любил я, – Энкиду! -
Его ныне постигла судьба человека.
Горевал я шесть дней, семь ночей над ним плакал
И могиле не мог предавать его - думал:
Может быть, встанет друг мой в ответ на мой голос? -
Пока черви земли в нос к нему не проникли.
Путем дальним скитаюсь теперь по пустыне
И молчать не могу, - как же я успокоюсь,
Если друг мой любимый теперь стал землею?
Обошел я все страны и долго скитался -
Между жизнью и смертью искал Утнапишти;
Восходил по пути на высокие горы,
Шел пустынями, переправлялся морями;
Ночью сном сладким не утолял свои очи -
Нескончаемым бодрствованьем себя мучил;
Плоть наполнил смертельной тоской и страданьем,
Чтобы видеть того, о ком ходит преданье.
Убивал я медведей, гиен, львов и тигров,
Барсов, серн и оленей, бил скот, тварь степную, -
Мясо ел, укрывался их шкурой, и прежде
Чем дошел до шинкарки, сносил всю одежду.
Испугавшись меня, дверь закрыла шинкарка,
Но, услышав о скорби моей, подала браги чарку
И на путь к переправе отправила с миром.
Взял шесты я, обмазал смолою и киром,
И в ладье Уршанаби вод смерти не трогал,
Чтобы видеть того, кто мне в скорби помог бы?»


     39. Слово Утнапишти

Утнапишти вещает ему, Гильгамешу:
«Отчего, Гильгамеш, ты исполнен тоскою?
Оттого ли - что вечности боги не дали?
Или что мать с отцом тебя смертным создали?
Или думаешь ты, что навек Гильгамешу
На собранье богов установлено кресло?
Нет! - даны ему, смертному, в мире пределы.
Люди это - как пахта, а боги - как масло,
Вместе люди и боги - мякина с пшеницей!
Поспешил ты облечь, Гильгамеш, шкурой зверя
Свою перевязь царскую - ту, что ты носишь.
Оттого твой вопрос не имеет ответа,
И не будет тебе никакого совета!

Ты лицом обратись, Гильгамеш, к своим людям
Да скажи, отчего царь их рубище носит
Да, как будто разбойник, бредет по пустыне?
Кто на пахтанье силы людские направит,
Чтобы сделать из пахты отборное масло, -
Чтобы вырастить хлеб, и собрать его в поле,
И трудом отделить от мякины пшеницу?
Гильгамеш, поразмысли, куда ты стремишься?
Среди смерти отыскивать жизнь бесполезно!
Сколько бы ни ходил в рубище по пустыне,
Не отыщешь ты жизнь - только смерть будешь сеять:
Жизнь других отнимать, - жить без смысла и толку,
Сеять смерть, своей смерти страшась втихомолку.

Существует лишь смерть среди смерти извечно,
Нет здесь места для жизни – она скоротечна.
В жизни ярая смерть не щадит человека.
Разве строят дома свои люди навеки?
Разве ставим навеки свои мы печати?
Разве в жизни навек разделяются братья?
Разве ненависть людям дается навечно?
Половодье реки - разве не скоротечно?
Обернутся личинки в стрекоз навсегда ли?
Со времен стародавних еще не бывало
В мире взгляда, что Солнца взор вынести сможет.
Пленный воин и мертвый - друг с другом похожи:
Они оба не смерти ли образ являют?
Люди властны ль? Энлиль когда благословляет,
Ануннаки приходят – подземные боги
И Маммиту, вершащая судьбы двуногих,
И все вместе - судьбу судят каждую строго.
Никогда жизнь от смерти они не делили,
Называть смертный час для людей запретили
И живому до смерти дожить присудили».


      40. Рассказ о всемирном потопе

Молвил так Гильгамеш ссыльному Утнапишти:
«Вот гляжу на тебя и дивлюсь, тебя слыша:
Ростом - обыкновенный, меня ты не выше,
Чуда нет никакого в тебе, я - такой же.
Как и я, отдыхать ты на спину ложишься, -
Мне с тобой в поединке сразиться не страшно.
Как ты выжил, как принят богами в собранье,
Как остался меж жизнью и смертью на грани?»

Утнапишти вещает ему, Гильгамешу:
«Что же, слушай! Скажу, Гильгамеш, тебе слово
Сокровенное, - тайну богов приоткрою.
Шуруппак - это город, который ты знаешь,
Что лежит ныне на побережье Евфрата, -
Город древний, и были близки к нему боги.
Но однажды сердца у богов так склонились,
Что решили великий потоп в нем устроить.
На совете тогда был отец богов Ану,
Был Нинурта - гонец, ирригатор – Эннуги,
И Энлиль был - герой, и все боги – по кругу

Тайну клялся хранить светлоокий бог Эа,
Но принес с ветром Эа мне в хижину слово:
«Стенка - хижина! Хижина, слушай, и стенка!
Слушай, хижина - слушай! и стенка - запомни!
Слушай, царь Шуруппака и сын Убартуту:
Снеси дом на земле и построй свой корабль,
Изобилье покинь - позаботься о жизни;
Не жалей о богатстве - спасай свою душу!
Погрузи в свой корабль все живое в округе,
И корабль тот, который себе ты построишь,
Пусть в четыре угла очертанием будет,
Пусть его ширина будет равной с длиною.
Сверху - крепкою кровлей накроешь сплошною».

Ветру Эа я внял и вещаю владыке:
«Слово это, владыка, что ты мне промолвил,
Почитать я обязан - все так и исполню!
Но что городу мне сказать – старцам, народу?»
Отворил уста Эа и молвил на это -
Мне, рабу своему, возвещает владыка:
«Речь промолви ты им на прощанье такую:
Я узнал, что меня, мол, Энлиль ненавидит,
И решил, что не буду жить в городе вашем, -
От Энлиля земли стопы я отвращаю.
Поплыву в Океан лучше - к Эа, владыке,
И над вами тогда дождь прольется обильно;
Птиц узнаете тайны, убежища рыбы, -
На земле будет жатва богатой повсюду;
Поутру вода ливнем прольется, а ночью
Хлебный дождь вы увидите, люди, воочию».

Вот, едва занялось лишь сияние утра,
Как на зов мой собрался весь край Шуруппака, -
Всех мужей на повинность призвал я трудиться;
Разбирали дома, разрушали ограду,
Чтобы строить корабль, - смолу тащит ребенок,
Снаряжение взрослый в корзине приносит.
Кораблю за пять суток построил я остов:
Площадь у корабля была в треть десятины,
Борт - в сто двадцать локтей над землей выпирает,
И таким же корабль был от края до края.

Заложив обвод судна, чертеж начертил я:
В будущем корабле обозначил шесть палуб, -
Разделяли на семь частей палубы остов.
Дно его поделил я на девять отсеков,
Деревянные колки забил водяные,
Позади руль поставил, сложил снаряженье;
В печи кир растопил на промазку - три меры -
И туда же три меры смолы в кир добавил.
Да еще принесли мне три меры елея:
Кроме меры одной, что пошла на промазку,
Кормчий взял меры две - для защиты от солнца.
А для жителей города бил ежедневно
Я быков и овец; соком ягод и маслом,
Вином красным и белым, сикерой хмельною
Свой народ я поил как речною водою.
Пировали, как в праздник, все люди в округе,
Умащая себе благовоньями руки.

До вечерней зари был корабль подготовлен.
Был тяжелым корабль: спускать на воду стали -
Кольями подпирали и сверху и снизу.
Погрузился на две трети борта он в воду.
Нагрузил я его всем имуществом дома,
Нагрузил я в него серебро - все, что было,
Нагрузил его золотом - всем, что имелось,
Нагрузил его всем, что имел живой твари.
Всю семью и свой род поднял я на корабль,
Скот, зверье поднял, слуг с лучшими мастерами.

Шамаш время потопа назначил мне точно:
«Поутру вода ливнем прольется, а ночью,
Ты не спи, - лишь предстанет дождь первый пред очи,
Перейди на корабль, засмоли его двери».
И в назначенный час, что мне Шамаш отмерил,
Пролилась вода ливнем наутро, а ночью,
Только дождь первый я заприметил воочию
И погоде в лицо поглядел по-иному, -
Страшно было глядеть на погоду из дома! -
Я взошел на корабль и велел смолить двери;
Засмолил корабельщик, - ему в полной мере
Свой чертог и богатства хранить я доверил.

Вот, едва занялось лишь сияние утра,
В основанье небес встала черная туча, -
Грохотал громом Адду в ее середине.
Перед тучей идут вместе Шуллат и Ханиш, -
Гонцы Адду, - спешат по горам и равнинам;
Рвет Нергал из плотины крепежные жерди,
А Нинурта идет - гать из них настилает.
Ануннаки везде маяки зажигают,
И обитель земную мерцаньем тревожат.
Небосвод цепенеет от облика Адду, -
В нем все светлое заволокло тьмою страшной,
И от грома земля раскололась, как чаша.

В первый день бушевал на земле южный ветер, -
Налетел вихрь и воды низвергнул на город.
Всю округу - как будто война охватила!
Бегут люди во мгле и не видят друг друга,
И не видят небес, и с небес их не видно.
Даже боги потопа того устрашились -
Удалились с земли, к дому Ану поднялись
И, как псы, у порога прижались в испуге.
Кричит Иштар на всех, словно в муках рожает,
Даром что у богини богов чудный голос:
«Лучше в глину бы я этот день обратила,
Когда зло на совете богов разрешила!
Как же так на совете богов я решила? -
Моим людям на гибель войну объявила!
Для того ли их матери в муках рожали,
Чтобы в море они, словно рыбы, ныряли?»

Вторят ей Ануннаки и хором с ней плачут,
Плачут боги - смирились они, не иначе.
Пересохли их губы, - теснятся друг к другу, -
И шесть дней, семь ночей ветер ходит по кругу.
Буря землю накрыла потопом, как море.
Лишь когда наступил день седьмой, за ним вскоре
Буря вместе с потопом войну прекратили,
Со сражения войско свое отпустили.
И затих ураган, море стало спокойным,
Прекратился потоп, подчиняясь закону.
Я отдушину в борте проделать решился,
И ко мне на лицо свет оттуда пролился.

Я на море взглянул – тишь да гладь наступила.
Человечество все на земле стало глиной, -
Плоская, словно крыша, лежала равнина.
На колени я пал, сел на палубу – плачу! -
По лицу моему бегут горькие слезы.
Стал высматривать берег в открытом я море
Да в двенадцати поприщах не разглядел остров.
С кораблем на его мы подножие сели, -
Не дала гора Ницир качаться на мели.

Вот, один день, два дня она держит корабль, -
Кораблю не дает гора Ницир плыть дале.
И три дня, и четыре корабль она держит, -
Не дает кораблю гора Ницир надежды.
Пятый день и шестой ожидание  длится, -
Не пускает корабль от себя гора Ницир!

А когда наступил день седьмой той стоянки,
Вынес голубя я и пустил его в небо.
Улетев, голубь вскоре ко мне воротился,
Прилетел он назад - не нашел места в море.
Вынес ласточку я и отправил на волю.
Улетев в небо, ласточка вскоре вернулась,
Прилетела назад – не нашла себе места.
Вынес ворона я и пустил восвояси.
В путь отправившись, ворон ко мне не вернулся.
Видно, где-то увидел он спад водной глади,
Знать, нашел сушу - каркает, ест он и гадит».


      41. Жизнь после смерти

«Вскоре сушу нашел я и к берегу вышел,
Принес всем четырем сторонам его жертву.
Семью-семь я поставил священных курильниц,
Наломал тростника в чашки, мирта и кедра -
На вершине горы совершил воскуренье.
Боги запах почуяли, - добрый был запах!
Богам сладок он! - боги собрались, как мухи,
К человеку, богам приносящему жертву.
Даже матерь-богиня пришла к воскуренью, -
Показала большое свое ожерелье,
Что ей сделал сам Ану своими руками:
«Как лазурный на шее своей этот камень,
Так, о боги, воистину я не забуду
В скорби дни эти! - помнить воистину буду
Их во веки веков я, пока живы люди.
Пусть теперь к этой жертве все боги подходят.
Лишь Энлиль этой жертве один не угоден,
Ибо он тот потоп, не размыслив, устроил
И потопом обрек истребленью народ мой!»

А Энлиль тут как тут был - на берег явился
И, корабль увидав, бог-герой разъярился,
На игигов-богов налетел, – гнев им движет:
«Спаслась чья-то душа! Кто помог? Погоди же!
Ни один человек здесь не должен был выжить!»
Молвил слово Нинурта, - уста отворил он
И на это вещает герою Энлилю:
«Кто еще, как не Эа, дела замышляет?
Эа ведает всякое дело - все знает!»
Отворил уста Эа и молвит на это,
Свой вещает герою Энлилю ответ он:
«Ты – мудрец меж богами, герой из героев!
Как же так, не размыслив, потоп ты устроил?
Если кто согрешил - накажи грех тогда ты
И вину возложи только на виноватых.
Удержись! - да не будет погублен безгрешный,
Утерпи! - да не будет невинный повержен!
Чем бы делать потоп без разбора и правил,
Лучше лев бы явился да люд поубавил!
Чем бы делать потоп и недобрую память,
Пусть бы лучше людей волки грызли зубами!
Чем всемирным потопом губить населенье,
Лучше голод бы землю привел к разоренью!
Чем бы делать потоп тебе силой небесной,
Мор бы людям послал, коли стало им тесно!
Тайн великих богов я не выдал, - послушай,
Вещий сон я послал многомудрому мужу.
Богов тайну постиг он - пришел сам к ответу,
И что делать теперь, ты ему посоветуй!»

Тут поднялся Энлиль и взошел на корабль.
Меня за руки взял он и вывел наружу;
На колени поставил жену мою рядом,
К нашим лбам прикоснулся и встал между нами,
Нас на вечную жизнь в ссылке благословляя:
«Утнапишти! Доселе ты был человеком,
Но теперь, Утнапишти, богам ты подобен.
Зная тайну богов, пусть живет Утнапишти
На реке смерти - в устье, от всех в отдаленье!»
Удалили меня - в устье рек поселили,
И с тех пор меня боги, как видно, забыли.
Если жизнь среди смерти найти ты желаешь,
Так поспи семь ночей и шесть дней - да узнаешь!»


     42. Урок Утнапишти и напутствие

Где сидел Гильгамеш, растянув свои ноги,
Там и сном он мертвецким забылся с дороги.
Утнапишти к жене обращается с речью:
«В скорби  - сон утешает, но длится не вечно.
Нужно к жизни героя вернуть нам уроком,
Главное - чтобы он не проснулся до срока.
Жизни смысл он увидит своими очами
И на нашем причале оставит печали».
Но ему недовольно жена отвечает:
«Нам печали хватает на нашем причале!
«Прикоснись к нему - пусть человек пробудится,
Пусть своею дорогой домой воротится,
Пусть печали свои он смиренно приемлет
Да вернется, покорный судьбе, в свою землю!»
Утнапишти ей внял и назначил заданье:
«Человек лжив, пока не проверишь – обманет!
Ты пеки ему хлеб и клади в изголовье.
Спящий - хлеба не ест, что ему уготовлен;
В дни, когда ты увидишь, что хлеба над ним нет,
Свежего - не пеки, помечай эти дни мне».

И пекла хлеб жена, и клала в изголовье;
Как ей сказано, сделала все - слово в слово.
Первый хлеб не был тронут и весь развалился,
Второй – в трещинах, плесенью третий покрылся,
Хлеб четвертый - едва белизною забрезжил,
Пятый хлеб зачерствел, был шестой - еще свежим.
Вот, на хлебе седьмом, Гильгамеш пробудился,
И не ведал того сколько сон его длился.

И вещал Гильгамеш ссыльному Утнапишти:
«Одолел меня сон на одно лишь мгновенье.
Как мне скорбь одолеть? - хочу знать твое мненье.
Ты ко мне прикоснулся, и я пробудился;
Только - что от того, коль Энкиду мне снился?»
Утнапишти ответил ему, Гильгамешу:
«Сочти хлеб, Гильгамеш, в изголовье несвежий!
Первый хлеб не был тронут и весь развалился,
Второй – в трещинах, плесенью третий покрылся,
Хлеб четвертый - едва белизною забрезжил,
Пятый хлеб зачерствел, а шестой - еще свежий.
На седьмом ты проснулся – семь дней ты был мертвый!
Все чем ты пренебрег в жизни – такого же сорта.
Если хлеб ты не ешь свой, дарованный свыше,
Поразит его плесень, съедят его мыши».

И спросил Гильгамеш ссыльного Утнапишти:
«Растолкуй мне подробно, о чем говоришь ты.
 Судьбой свыше начертана мне жизнь пустая:
Наяву и во сне только смерть обитает;
Взор куда бы ни бросил, - царит смерть повсюду!
Вот - мой хлеб! и без друга - иного не будет».

Утнапишти позвал Уршанаби и молвил:
«Станет пусть моя пристань безлюдной отныне,
Пусть навечно забудет тебя переправа.
Кто на берег придет - пусть на нем остается!
Посмотри: человеку, что ты мне доставил,
Непотребное рубище тело связало,
Шкуры всю красоту его членов сгубили.
Отведи-ка его, Уршанаби, помыться,
Пусть он платье свое добела отстирает,
Сбросит шкуры с себя, - унесет пусть их море,
И да будет всегда его тело прекрасным!
Пусть он голову новой повязкой повяжет,
Наготу пусть прикроет достойной одеждой
И,  пока не вернется в свой брошенный город
Он обратной дорогой к родимому крову,
Облаченье не сносится пусть - будет новым!»

Взял царя Уршанаби - повел его мыться.
Добела вымыл тот свое царское платье,
Сбросил шкуры с себя. Унесло шкуры море, -
Стало тело царя молодым и прекрасным!
Повязал он главу свою новой повязкой
И прикрыл наготу облаченьем достойным,
Чтобы в брошенный город царем воротиться,
И, пока не отыщет родимого крова,
Оставалось его облачение новым.
И шагнул Гильгамеш в лодку за Уршанаби, -
Предстать подданным в царском обличии дабы.


      43. Молодильный цветок

Ссыльному Утнапишти подруга вещает:
«Что же дашь ты царю от себя на прощанье?
И страдать Гильгамешу пришлось и трудиться,
Пусть за это - с подарком домой возвратится!»

Вот, когда Гильгамеш руки поднял с баграми,
Чтобы к берегу жизни ладью переправить,
Утнапишти со словом к нему обратился:
«Гильгамеш, ты ходил, и страдал, и трудился.
Что бы мне подарить на прощанье такого?...
Подарю-ка свое сокровенное слово -
Расскажу тебе тайну цветка молодого.
В глубине, на дне моря, цветок есть терновый,
Как у розы - шипы, колют руки до крови.
Коли этот цветок ты рукою достанешь,
Будешь молод всегда, - не страшна тебе старость!»

Гильгамеш, тайну эту цветка лишь услышав,
Отворил на колодце ко дну моря крышку;
Привязал к ногам камень, - тяжелый с излишком, -
Вмиг его утянул этот камень вглубь моря.
Уколов руку, вырвал цветок он под корень;
Сбросил камень тяжелый и морю доверил
Свою жизнь, - понесло его море на берег.

Без труда Гильгамеш там нашел свой корабль
И сказал корабельщику он, Уршанаби:
«Уршанаби, нашел я цветок! – цветы эти
Дают жизнь человеку любому на свете.
В огражденный Урук принесу его тайну,
Накормлю мой народ и цветок испытаю:
Коль в себя молодого старик превратится,
Может быть, моя юность ко мне возвратится?»

      
     44. Возвращение к жизни

Они шли в путь-дорогу, не зная усталость,
За плечами нетронутой пища осталась:
Двадцать поприщ прошли – взяли ломтик лишь малый,
Тридцать поприщ прошли – отдохнули привалом.
Увидал Гильгамеш пруд с холодной водою,
Опустился к нему и нырнул с головою.
Там змея, лишь учуяла запах ничтожный
От цветка, из норы выползла осторожно
И цветок унесла, сбросив старую кожу.

Увидав это, сел Гильгамеш и заплакал, -
По щекам у него текут горькие слезы.
Обращается к кормчему он, Уршанаби:
«Друг, скажи мне, зачем мои руки трудились,
Для чего кровью сердце мое истекало? -
Если даже не смог и себе сделать блага,
А доставил его лишь ползучему гаду.
Вот уже далеко теперь, за двадцать поприщ,
Унесла цветок жизни земная пучина,
Со дна поднятый мною из моря забвенья.
Я нашел лишь потери, и в этом – знаменье,
Что настала пора нам смириться с утратой,
Обратится к народу и стать ему братом».

Они шли в путь-дорогу, не зная усталость,
За плечами нетронутой пища осталась:
Двадцать поприщ прошли – взяли ломтик лишь малый,
Тридцать поприщ прошли – отдохнули привалом.
Огражденный Урук перед ними когда был,
Молвил так Гильгамеш кормчему Уршанаби:
«Поднимись и пройди ты по стенам Урука,
В основанье вглядись и кирпич возьми в руку.
Не обожжен ли кирпич здесь нетленный?
Не семью ль мудрецами заложены стены?»

               
                КОНЕЦ