Немного о альбоме Pictures At Eleven

Виктория Косикова
Тайная жизнь Роберта Планта


Джефф Бартон
Журнал Classic Rock март 2004

Год 1982. Роберту Планту есть о чем волноваться. Он только что выпустил свой первый сольный альбом, “Pictures At Eleven”, и ждет приговора критиков. О жизни без Zep: Джефф Бартон

“Меня называли по-разному - и богом прерафаэлитов, и Тором-Громовержцем. Сейчас ты вступишь в царство Рок-Бога”.

Невидимые руки сняли с моих глаз повязку, и я очутился на опушке леса, окаймленной вековыми дубами. В их резной листве шелестел ветер, и шелест его был подобен дыханию старика. Сквозь сплетение ветвей просачивались лучи яркого солнечного света, напоминающие гигантские светящиеся сабли из “Звездных Войн”. Повсюду сновали лесные обитатели: острокрылые ласточки парили высоко над лесистым балдахином, ленивые пауки карабкались по своей тонкой паутине, серые ручные белки суетились в траве у моих ног... Где-то вдалеке слышался шум водопада, перемежающийся с жалобными стенаниями губной гармошки.

В центре полянки возвышался громадный трон, высеченный из черного гранита - местами потрескавшийся от жары и стужи, он, тем не менее, казался величественным и устрашающим. Восседающий на нем человек смотрел на меня надменно, но с любопытством. Я ощутил себя беспомощным, ничтожным насекомым, которое разглядывают под микроскопом.

Человек на троне был облачен в белую атласную мантию, расшитую вращающимися руническими символами. Обут он был в простые, грубые сандалии, а на руках его позвякивали золотые браслеты. Я едва мог разглядеть его лицо, на которое спадали густые, спутанные золотые волосы.

Человек поднялся. Меня поразил его рост - больше двух метров. Когда он встал, разбросанные повсюду лучи света закружились, как на сумасшедшей дискотеке, а потом объединились в один световой поток. И этот сияющий сноп света, ярче тысячи сценических огней, озарил стоящего передо мной властителя. Теперь он с головы до ног был окутан броней света. Пожав плечами, он надел солнцезащитные очки и, откинув свои густые волосы, как модель в рекламе шампуня “Timotei”, произнес: “Добро пожаловать в мое царство, о смертный!”

Да, но на самом деле все было совершенно не так. А совсем иначе.

Впервые я встретил Роберта Планта в конце сентября 1982 года, примерно через пару месяцев после того, как вокалист выпустил свой первый сольный альбом “Pictures At Eleven”. Я тогда работал в музыкальном еженедельнике “Sounds”, и мне нужно было выяснить, что же конкретно происходило с Плантом после распада Zeppelin.

Поднимаясь по мраморной лестнице, минуя двери из дымчатого стекла и входя в фойе “Blake’s Hotel” (что в Кенсингтоне), обставленное плетеной мебелью, я представлял себе Планта таким, каким он был на пике своей популярности - с львиной гривой, в расстегнутой рубашке и с серебряным голосом, льющимся прямо из глубины души. Но этот архетип развеялся в дым, как только я увидел перед собой настоящего Планта, который стоял, облокотившись на конторку портье. Да, вокруг него все равно витала определенная аура, но, честно говоря, он почти не отличался от обычных парней по имени Джо... или Боб. Он выглядел более взрослым и зрелым, чем я его себе представлял, и слегка другим. Его вьющиеся волосы стали короче, на лице проступили морщинки, а одет он был так безлико (комбинезон цвета хаки и стоптанные белые бейсбольные бутсы), что это сбивало с толку.

Прижав к уху трубку модного в то время телефона “Trimfone”, Плант старательно игнорировал восхищенные взгляды сидящей за конторкой великолепной блондинки (которая вполне могла быть родственницей дизайнера отеля “Blake” Анушки Хемпель, а могла и не быть) и бормотал что-то о том, что надо бы достать еще один экземпляр нового сингла Билли Фьюри “Love Or Money” - “для Джимми”. Я предположил, что он имеет в виду Пейджа, а не Перси (вокалиста панк-группы Sham 69 - прим. ред.). А, может, кого-то еще.

Когда я приблизился к нему, все еще очарованный призраками “цеппелинов”, я ощутил, как ноги мои подгибаются и отказываются меня слушаться. Если Плант и заметил мою отвисшую челюсть, то не подал виду. Он просто закончил разговор, поставил телефон на место и представился - как будто даже в таком обманчивом обличье я мог спутать его с кем-то другим. Его рукопожатие было крепким и обнадеживающим, манера общения - дружелюбной и теплой. Он провел меня в гостиничный ресторан с белыми стенами и низкими потолками.

Было позднее утро, никто уже не завтракал, а потом в ресторане было пусто. Мы прошли между столиками, сервированными для ланча (переливающиеся хрустальные фужеры, блестящие ножи и вилки), и оказались в отдельной укромной кабине, зарезервированной Плантом “по такому случаю”. В этом уютном уголке, почти напоминающем пещерку, мы и уселись на низкие мягкие подушки. Плант налил в чашки чай “Earl Grey” и предложил мне обычное печенье “Rich Tea”. На столике перед ним лежала зачитанная книга Хантера Томпсона “Страх И Ненависть В Лас-Вегасе”, кассета Роя Харпера и полупустая пачка сигарет “Winston”.

Это был “бытовой” сценарий, и мне пришло в голову, что в подобной обстановке Плант, должно быть, дал немало интервью, и что я - всего лишь еще одна незапоминающаяся физиономия на поточном конвейере журналистов. Но оказалось, все обстоит совсем не так.

“На самом деле это всего лишь второе мое конфиденциальное интервью за этот месяц, - сказал Плант с на удивление отчетливым акцентом, свойственным жителям центральной Англии.

“Не так уж безнадежно”, - прокомментировал я.

“Нет, - ответил он, - конечно же, совсем не безнадежно. Вовсе нет”.

И ошеломил меня, добавив: “Кстати, спасибо тебе за твою рецензию в “Sounds” на мой альбом “Pictures At Eleven”. Честно говоря, я был готов к тому, что меня раскритикует всяк и каждый. Не знаю, почему, ведь я очень горжусь тем, что сделал. Но в прошлом, когда я в поте лица трудился на ниве Led Zeppelin, нас частенько ругали, вот я и подумал, что у этого альбома мало шансов на одобрение”.

Меня поразило то, что хорошая рецензия на его запись что-то значила для него. Плант не переставал меня удивлять. “Конечно же, - спросил я, - годы в Led Zeppelin должны были выработать в тебе иммунитет к негативным оценкам и преднамеренным оскорбительным выпадам?”

Он решительно покачал головой. “Нет. Тут другое. Теперь я сам по себе. После Zeppelin я все время слышал за своей спиной усмешки и перешептывание: “Ну, вот и все, с ним покончено. Ничего путного он уже не сделает”.

Мне показалось невероятным, что Плант - воплощение сценической рок-н-ролльной бравады - признается в том, что боится быть затоптанным стадом скептиков. Но вокалист подтвердил, что положение его действительно очень ненадежное. Более того, он сказал, что так опасается за судьбу своих сольных начинаний, что решил особенно не афишировать работу над “Pictures At Eleven”, а потому записывал альбом в едва ли не тайком.

“Все то время, пока я работал в “Rockfield” (студия в уэльском городе Монмуте, где записывался альбом), ни одному постороннему не дозволялось прослушивать материал, - сказал Плант, сделав руками символический ограждающий жест. - Но я-то знал, что происходит - запись становилась все лучше и лучше. Но, с другой стороны, я понимал, что близится время, когда придется спуститься с небес на землю и получить в поддых. В конце концов, так было и будет всегда. Поэтому твоя рецензия стала приятным сюрпризом”.

По признанию Планта, самое ценное для него - то, что его сольный дебют понравился очень многим.

“Иными словами, их интересовало то, что я делал, - усмехнулся он. - Люди, которых я знаю уже много лет, завсегдатаи клубов в Черной Стране (каменноугольный и железообрабатывающий район Стаффордшира и Уорикшира - прим. ред.) слушали мой альбом и просто молча кивали головами и улыбались. Я ощущал их молчаливое одобрение, и это было великолепно. Но, конечно, все они знают меня слишком давно, чтобы вдруг начать кидать пальмовые ветви к моим ногам. Это было бы смешно”.

Запись “Pictures At Eleven” началась в сентябре 1981 года, когда барабанщик Кози Пауэлл (ныне покойный), игравший на этом альбоме, “вернулся откуда-то там - то ли он нырял, то ли рыбачил, не помню, - хихикнул Плант. - Но, как бы то ни было, в сентябре прошлого года мы записали два трека - “Slow Dancer” и “Like I’ve Never Been Gone”.

Однако решение записать альбом созрело у Планта еще за год до этого.

“После того как мы потеряли Джона (Бонэма, барабанщика Led Zeppelin, которого не стало 25 сентября 1980 года), мрачно заявляет Плант, - я сидел без дела и думал: “Ну, что же дальше?” У меня не было никаких идей на этот счет. Конечно же, были The Honeydrippers, можно было играть по клубам песни Отиса Раша, но это все было не то. Я понимал, что нужно что-то такое, что могло бы удовлетворить мое стремление к... драматизму, если хочешь, к эпатажу”.

Для записи “Pictures At Eleven” Плант подобрал любопытную команду. В ее состав вошел гитарист Робби Блант, который играл также в кантри-группе Bronco вместе с вокалистом Джессом Роденом, в команде Стэна Вебба Chicken Shack и, вместе с вокалистом Майклом Десом Барресом, входил в состав примитивной глэм-банды под названием Silverhead (Плант: “Да, он играл у Стэна Вебба в Chicken Shack. Ну а, с другой стороны, не он один ведь.”) Помимо Бланта, Планту аккомпанировал и бывший клавишник Black Sabbath Джезз Вудруфф (Плант: “Думаю, Sabbath его немного разочаровали. Он - парень несколько иного склада, чтобы играть в такой сумасшедшей группе.”)

Из известных музыкантов, кроме Пауэлла, в записи “Pictures At Eleven” поучаствовал Фил Коллинз.

“Да, вышло очень даже неплохо, - с энтузиазмом рассказывает Плант, - вышло даже лучше, чем если бы мы использовали одну-единственную перкуссию.

Коллинз оказался очень удивительным музыкантом. Мне нравится его манера игры, его динамичность в таких вещах, как “In the Air Tonight”. Он замечательно “чувствует” ударную установку, у него поразительная техника ударов. С Филом мы записали шесть треков за три дня - это действительно феноменально. И мы испытали такое облегчение, потому что, пока он не появился, мы все думали: “Черт возьми, а что, если он окажется совсем не тем, что нам нужно?” Видишь ли, мы ведь ни разу не встречались с ним до этих сессий”.

Предполагалось, что мы с Плантом будем беседовать о его зарождающейся сольной карьере, однако разговор наш в конце концов неизбежно коснулся Zeppelin. Но, поскольку теперь он ступил на собственный путь, вокалист подчеркнул, что “было бы глупо” исполнять в одиночку какие бы то ни было песни, ассоциирующиеся с Пейджем, Джонсом, Бонэмом и им самим. “Это свято, а потому останется неприкосновенным”, - объявил он.

Плант настойчиво уверял меня, что Zeppelin - уже история. По его словам, группа мертва, похоронена и эксгумировать ее ни к чему. Он и теперь придерживается схожего мнения. Ну, более или менее.

“Потеряв Джона, мы официально заявили о том, что Zeppelin распались, но все решили, что толковать это заявление можно двусмысленно. Теперь я уже не помню, какие слова мы там использовали, - пожал плечами Плант. - Но восстанавливать Zeppelin абсолютно бессмысленно. Совершенно. Вспомни о Джоне - есть ведь такие люди, продолжать без которых уже невозможно. Да и ради чего продолжать? В этом нет никакого конструктивного смысла. Кому от этого будет хорошо? Никому”.

Помолчав, Плант добавил: “Никто на свете не сможет заменить Джона. Никто и никогда! Это невозможно. Слушая песни Zeppelin, я понимаю, как много он значил. Играя, он всегда удачно дополнял или меня, или Пейджа... Нет, не найдется никого, кто смог бы стать такой же составляющей нашего успеха, как Джон.

Мы нередко попадали в скандальные ситуации... и в таких случаях все мы стояли друг за друга горой: “Нам на это наплевать. Принимайте нас такими, какие мы есть!” Разве можно продолжать с теми, кто не был частью всего этого? Нет, немыслимо”, - повторил он.

Однако - пророчески и многозначительно - тогда, в 1982, Плант не исключал возможности в будущем снова поработать с Джимми Пейджем или Джоном Полом Джонсом в более неформальных рамках.

Хотя он и заметил: “Работать с Джонси было очень непросто, потому что он никогда не слушал тексты Zeppelin. Когда я начинал говорить о той или иной песне, он спрашивал: “Ну, и что мы будем играть?” Я отвечал: “Помнишь, вот ту вещь из “Presence””. На что он мне: “Извини, но я не знаю названий, в какой она тональности?” Я вздыхал: “Понятия не имею, Джонси””.

“Но я очень скучаю по ним обоим, - признался Плант. - Я очень скучаю по Джимми. Мы столько лет были близкими друзьями! Наши отношения развивались по определенному шаблону. Хотя мы были совершенно разными, абсолютно непохожими, мы отлично понимали друг друга. Если ты провел с человеком 14 лет бок о бок, тебе, конечно же, его не хватает, как в музыкальном, так и в личном плане. Но петь я собираюсь еще очень долго, и пока мне очень нравится моя нынешняя команда”.

Потом Плант решил высказать свое мнение по поводу рок-сцены начала 80-х, заявив: “Есть и хорошие группы, и плохие. Есть музыканты совершенно сумасшедшие, жуткие, они ведут себя, как Конан-Варвар...”

Ты это о Manowar? “Да. Они забавные, правда?” - загоготал Плант. - Все эти маленькие мечи! Нет ничего зазорного в том, чтобы в своем творчестве обращаться к легендам и мифам - если так поступал сам Вагнер, то и остальным, думаю, не грех. Но все хорошо в меру. А когда за всем этим нет ничего, кроме мультяшных альбомных конвертов и этого имиджа - с расстегнутой до талии рубашкой...

Черт возьми, да ведь это я и был! Я, и в то же время не я.

Меня, как прародителя всех этих длинноволосых, горластых певунов, как только не называли - и богом прерафаэлитов, и Тором, Сыном Одина и Богом Грома. Вспоминаю теперь все это и думаю: “А часто ли за всей этой показухой скрывается настоящая музыка? Нет, почти никогда”.

Воодушивившись, Плант продолжал: “Вокруг так много слепого фанатизма. Но меня подобное всегда раздражало, и Пейджи тоже, еще с тех пор, как Led Zeppelin окрестили хэви-металл-группой. Мы никак не могли понять, почему нас называют “тяжелыми”, а не просто “мощными”. Да, ведь мы были мощными музыкантами”.

Меня заинтересовали слова Планта о том, что он породил целое поколение гиперактивных крикунов в стиле хард-энд-хэви - от Роба Хэлфорда из Judas Priest до... всех остальных.

“Ха-ха-ха! - Плант едва не свалился с кресла. - Роб Хэлфорд? Вот уж никогда не думал, что Западный Бромвич может произвести на свет что-то подобное! Но ты прав. Я всегда хотел петь, как Рэй Чарльз... Но почему-то все сложилось совсем не так”.

Слегка отклоняясь от темы, я спросил, все так же ли нравятся Планту валлийские деревушки и хутора... типа Брон-И-Аура.

“Броннариар, - поправил он мое произношение. - Да, все так же, но я проезжаю мимо них очень быстро. Всему свое время. Я больше не склонен к... мистицизму - думаю, ты назвал бы это так. Да, когда-то я сочинял песни о Голлуме иже с ним, то были чудные времена, и записать материал вроде “The Battle Of Evermore” являлось настоящим достижением. Мне казалось, что мой голос совсем не подходит для подобных материй, и я никогда не смогу спеть о чем-то таком. Мне очень нравились Fairport Convention и их классический фолк-рок-альбом “Liege And Lief” (1969). Собирать кельтские народные песни и обрабатывать их так, чтобы заинтересовать современного слушателя - это классно. Но ни подобная мотивировка, ни лирическое содержание такой музыки теперь меня уже не трогают в той мере, как прежде”.

Возвращаясь к теме своей сольной карьеры, Плант подчеркнул, что сознательно старался сделать так, чтобы “Pictures At Eleven” в плане саунда как можно меньше ассоциировался с Zeppelin. (Это решение, по сути, определило направление всей его последующей карьеры, вплоть до сборника “Sixty Six To Timbuktu”.)

“Можешь себе представить, сколько сил я затратил на то, чтобы создать свой собственный саунд. Записывая “Pictures At Eleven”, я остановился на полпути и спросил Бенджи, нашего звукоинженера, который многие годы работал с Zeppelin: “Ну что, похоже или нет? Если похоже, нам нужно остановиться”. На что он ответил: “О, не тревожься, Роберт, настрой здесь совсем другой”. И тогда я сказал: “Слава Богу””.

На этом и закончилось наше осеннее интервью 1982 года. Мы с Плантом присоединились к фотографу Россу Хэлфину, чтобы провести фотосессию возле “Blake’s Hotel”. День был облачный, моросил дождик, но Плант оставался все таким же приветливым и покладистым. Более того, нам не мешали ни вездесущие менеджеры, ни представители рекорд-лейбла, ни рекламные агенты. Нас было только трое - два неряшливых представителя британской музыкальной прессы и застенчивый Бог Рока, валяющие дурака на Роланд Гарденс. Просто потрясающе!

По знаку Хэлфина Плант позировал перед камерой то так, то эдак, то наклонясь к земле, то вытягиваясь во весь рост и демонстрируя удивительную гибкость. Однако он извинился за то, что не смог вытянуть руку определенным образом - следствие автомобильной катастрофы, в которую он попал в августе 1975, во время семейного праздника на острове Родес (Греция), и в результате, помимо прочих травм, сломал локоть. Он даже закатал рукав и показал нам шрамы.

К сожалению, фотосессия подошла к концу, и пришла пора расставаться. На прощание я подарил Планту его фотографию, сделанную на одном из первых его скромных сольных концертов, за несколько недель до выступления в “Dudley JB”.

“Бог ты мой! - воскликнул Плант. - Ты только взгляни на эти мешки у меня под глазами. Сейчас я объясню тебе, откуда они взялись: это шоу состоялось через два дня после моего дня рождения. По-моему, я тогда едва-едва начал приходить в себя. А эта прическа! Выглядит так, будто я пользуюсь гелем для укладки волос. А все оттого, что днем раньше я побывал у парикмахера”.

Уловив намек, Хэлфин полез в свою сумку и вытащил свой фотоальбом под названием “The Powerage”. Там было полным-полно снимков Планта в его классическую, “длинноволосую и горластую” пору - танцующего и красующегося (да-да, другого слова не подберу!) на концерте в Небворт-парке. Невозможно было удержаться и не сравнить эти фотографии с той, что я подарил. Как контрастировал скромный музыкант из “Dudley JB” с ярким, эффектным вокалистом Led Zeppelin. Тогда и теперь. Вход и выход.

“Пожалуйста, подпиши мне эту фотографию”, - порывисто попросил Хэлфин.

Плант с удовольствием исполнил его просьбу и написал (не очень разборчиво, зато как размашисто!): “Все будет хорошо, Росс! Роберт”.

Он уже собрался вернуть Хэлфину его альбом, но все никак не мог оторвать взгляд от ярких снимков из Небворта. Глаза его сузились, и, сморщив брови, Плант произнес: “Не знаю, может, мне опять отрастить волосы?” Секунду-другую он колебался, а потом воскликнул: “Черт возьми, а почему бы и нет!”