Память

               

На ржавых петлях заскрипела дверь,
ступеньки вниз позёмкою продуты.
С собой не пронести туда продукты,
в землянку, где я памятью теперь.
Перед глазами  - низкий потолок,
подпорка-столб, окно с землёю вровень.
А на печи, закутанный в платок,
лежал мальчишка  - простудился, болен.
Шептала бабка: «Долго ль до беды»,
углы крестила и молила Бога.
В печи стояли щи из лебеды,
война и голод стыли у порога.
А во дворе  - брезентовый «омёт»,
там, где росла ещё недавно груша,
стояла смерть с названием «Ванюша» -
немецкий шестиствольный миномёт.
У них Москва вошла и в явь, и в сны.
Меня тащили за уши под крышу:
-Москау видишь, Мишка, вражий сын?-
И я кричал, испуганный, что вижу!
Их было много, знающих язык,
побито вдоль урочища Ольшанки.
В пять лет, я различал по звуку танки,
в моих игрушках был немецкий штык.
Но снова кадр меняется немой,
и плоский штык уводит в тёмный угол.
Вот наш «У-2» с чернильной бахромой
в ржаной посев свечой горящей рухнул.
Ах, мама-мама! Тропочки узки,
и ночь страшна вокруг постов немецких,
когда с подругой плакали по-женски,
а вот могилу рыли по-мужски!
С тех пор семья хранила свой секрет,
он стал для нас надолго самым главным:
пробитый пулей маленький портрет
и синий атлас, пахнувший туманом...
Я иногда живу далёким днём,
я даже вижу сладкое лекарство, -
мне память лет невидимым дождём
омоет вдруг и время, и пространство.
И снова паром выклубится вход,
я снова гляну с тёплого насеста:
там Юлька, семилетняя «невеста»,
глотнув слюну, протягивает мёд...