Диалогические монологи

ЕВГЕНИЙ  БУЗНИ





ДИАЛОГИЧЕСКИЕ
МОНОЛОГИ

С Т И Х И   И   П О Э М Ы





Москва
Московская городская организация
Союза писателей России
2004


ББК 84 (Рос-Рус)6
        Б-90


  Бузни Е.Н.
Б-90   Диалогические монологи – Сборник стихотворе-ний и поэм – М.: Московская организация Союза писателей России, 2004 г. –   с. 202
ISBN 5-7949-0208-6






Сведения об авторе:
Бузни Евгений Николаевич, родился в Крыму, в настоящее время проживает в Москве, член Союза писателей России, автор романа-трилогии "Траектории СПИДа", романа "Зиве-леос", книги рассказов "От экватора до полюса", сборника стихотворений "Сиянье года", поэмы-романа "Батюшка Гру-мант", коллективных сборников, антологий, альманахов. "Диалогические монологи" является третьей поэтической книгой автора.


 






ISBN 5-7949-0208-6
© Е.Н.Бузни
© Московская организация Союза писателей России, 2004

ОТ  АВТОРА

Я назвал свою новую книгу стихов и поэм "Диалогические монологи", как и один из разделов книги. Почему так?
Читатель сразу догадается, что этот раздел мне кажется главным, и будет прав. Ведь что такое поэт, как ни человек, раскрывающий свою душу перед каждым, кто листает страницы его книги, словно страницы души? Очень часто стихи пишутся непосредственно кому-то. Они не посвящаются ему или ей, а написаны как бы в продолжение начатого разговора, то есть, как часть диалога с тем или иным человеком. В диалоге участвуют двое, но поэт обычно пишет в одиночестве и высказывает только своё суждение, стало быть, он пишет свой монолог. Это так. Однако не всякий монолог подразумевает чей-то ответ. Иной человек разговаривает сам с собой и отнюдь не желает быть услышанным кем-то. В таком случае они просто монологи.
То, что пишу я, как и многие другие поэты, всегда несёт на себе ощущение желания быть услышанным и получить ответ. Положительный или отрицательный – другой вопрос. Главное высказать свою точку зрения на всё, что происходит вокруг нас. А потому такой монолог в поэтической форме я называю диалогическим.

Я никогда заранее не знаю момент рождения моих стихов. На заказ не пишу. Строки в голове родятся по их собственному велению утром, днём, вечером или даже среди ночи, в момент прогулки по лесу, во время полётов в самолёте или переездов из города в город, за обеденным столом или у экрана телевизора, и уж, конечно, когда сердце охвачено любовью. А это происходит всегда ко всем и ко всему, что прекрасно.
Возникновение строк моих непредсказуемо. Чаще всего они сначала рождаются в голове, и я сажусь за стол их записать, а не наоборот. Правлю, перечёркиваю написанное, стремясь сохранить главное, что неожиданно пришло в голову, что захотелось вдруг сказать своему современнику, и всякий раз при этом я хочу быть понятым. А интересно это моему современнику или нет, тут уж как получится. Главное – мне хочется всегда быть искренним в разговоре, чего я жду в ответ и от своих собеседников.

Евг. Бузни










 
ЛЮБОВЬ МОЯ - РОССИЯ




РОССИЙСКАЯ ГЛУБИНКА

Российская глубинка –
хатка, огород.
Она ещё живая,
не может, а живёт.

Скрипит, хрипит от боли.
Залатана кругом.
Горшки на частоколе
гудят под ветра гон.

Ветла устало тянет
ветвей ладони вниз.
Изба вросла костями
в землицу на всю жизнь.

И гусеничный пахарь,
как конь в узде храпит:
едва ли силы хватит –
участок-то велик.



Да он один на поле
среди бурьянных трав.
Мотор, что ветер стонет,
аль в горе он не прав?

Растили – не растили,
а выросла нужда.
Глубинка та России,
кому теперь нужна?

Заброшена, пропита,
утоплена в грязи.
Баба у корыта.
Горестей возы.

По прошлому поминки
давно отпел народ.
Российская глубинка
пока ещё живёт.
 













***
Кто может обвинить весну
за чудо красок, за капели,
за пробуждение свирели,
за запах, что с собой несут
дерев очнувшихся бутоны,
цветы, украсившие склоны
холмов, открывшихся от снега
для вод весёлого разбега?

Мы славим милую за радость,
что дарит нам её приход,
за то, что с нею к нам идёт
любви пьянящая отрада.



















***
Небо рассветом румянится…
Запахи
выпали в травы из сумки лесной.
Выйду сегодня ли,
выбегу завтра ли –
счастье – в лесу оказаться весной.

Мятная свежесть,
полынная горечь,
сладость черёмухи и чабреца…
Скачет кузнечик.
Ему тоже хочется
жить,
стрекоча, на весь мир без конца.


















***
Тетрадь дождя в косую линию
раскрыта – осень началась.
Слова сплетаются под ливнями
в стихов таинственную вязь,

Чтоб рассказать о тайнах осени,
напеть мотив её простой,
когда деревья платья сбросили,
светясь стыдливо наготой.

В душе им тесно,
Им неможется.
Они танцуют под дождём.
Они кривят смешные рожицы.
А я смеюсь.
Что ж, подождём,

когда слова родят
заветную,
свободную от всех оков
поэму,
сотканную ветками
лесов,
познавших суть веков.








***
Люблю я слушать тишину,
когда в лесу бело от снега,
как будто кто-то кинул шнур
струной натянутого нерва.

Когда как будто сердца стук…
Но то выстукивает дятел,
и отражает звуки сук,
рассыпав их на веток пряди.

И оттого они дрожат,
и зайца ухо настороже.
Как тишь лесная хороша,
когда безмолвно снег порошит.


















***
Тропой, теряющейся в снеге,
плутать средь заячьих следов,
идти туда, где был и не был,
под скрип  размеренных шагов.

Среди поваленных деревьев,
среди берёз, одетых в иней,
ты сам себе почти не веришь,
что можно быть таким счастливым

лишь оттого, что снег на елях
белее пены на волнах,
и тишина тебя объемлет,
морозом тикая в ушах.


















***
Ночь.
Тишина.
Над лесом
чей-то разносится стук.
То -
серебристый месяц
чистит каблук о каблук.

То -
браконьер приехал,
прячась от егерей.
И застучало эхо
в небо,
будя зверей.

То -
моей милой плечи,
белее белой свечи,
слышат, дрожа, как кречетом
сердце моё
стучит.











***
Воздух наполнен зельями.
Хочется пить их всласть.
Деревья опрыскало зеленью.
Значит, весна началась.




























***
Лес под утро хмур и стыл:
ночь была без радости.
Зябко ёжатся кусты,
дуб кряхтит от старости.

Ямы сыростью полны –
для кого-то вырыты.
Подступает к ним полынь.
Чья-то жизнь на вылете.

Пряча небыль с былью в тень
у елей за грудями
соловей свивает трель,
чудо-утро будит им.

А над лугом молоко
разлилось туманное.
посредине голый конь,
как корабль плавает.

Закраснелись небеса,
дрогнул куст смородины.
Кто-то сказку дописал.
Вышло утро Родины.








***
Уставшим ночь перины застелила.
Луна зажгла над озером ночник.
И осторожно
возле губ любимой
закат взволнованно
к щеке земли приник.


























***
Закат окрашен алой кровью,
дыша туманами полей.
С любовью вышли в Подмосковье
ростки зелёные полей.

Зима ль, весна ли,
лето ль, осень,
медведь ревёт ли в ночи темь,
грачи ль летают или осы,
иль лает по утру олень.

Промчится ль с ветром электричка,
жару застывшую качнув,
и ты бредёшь тропой привычной
к лесному духу, как к врачу.

Блестит ли сонными ночами
из тихой заводи луна,
иль, грозно поводя очками,
стращает бабка шалуна.

Шумят ли грозовые ливни,
бушуют пеной ли моря.
Я жив.
И оттого счастливый,
что в этом мире - жизнь моя.






***
Глаза причалили к печали,
Впустив в себя озёра слёз.
И я свидетель их нечаянный
Всё не могу решить вопрос:

откуда в этой сини сила?
Чем так маняща глубина?
Или нечаянно приснилось,
что синь в кого-то влюблена.

И оттого она так плещет
волнами жалобной тоски,
и вздрогнули, рыдая, плечи,
тоску терзая на куски.


















У ОЗЕРА

Зародилось в озере
небо, розовея.
А на белом облаке
поплавок алеет.

Ветром потянуло,
небо заморщинило,
зашептались шумно
хором камышины.

Охватил всех разом
ветра жаркий выдох.
Улетел, и сразу
всё вокруг затихло.

Над водой стрекозы
вертолётом виснут.
Под водой лягушки
беззаботно киснут.

Паутина чисто
тонкая коса
солнцем заискрилась,
на воду косясь.







Поплавок спокоен:
не клюёт никак.
Сладко под ветлою
спит себе рыбак.


Утки чешут воду
озера в тиши.
Лучше той природы
не сыщешь. Не ищи!























***
Листьев медные тарелочки
разбросала осень-мать,
и не жаль ей этой мелочью
всё добро своё раздать.

Утонула в чёрных лужицах
светлой ночи синева,
и вороной тихо кружится
над травою пелена.

Летней ночью часто слышен был
бьющий воздух перезвон.
За деревней нынче скрылся он,
за прудом.

Догони, да как ни попробуй.
Не догнать уже никак.
Ведь зима. Со звоном в прорубь
осень скрылась в тайниках.













БУРЯ
 
Разыгралась буря,
Ветер разгулялся,
Распустили сбрую
У зимы клыкастой.

Отпустили вожжи,
Обронили стремя.
И мороз по коже,
И иголки в темя.

Понеслись лихие
вихри урагана,
хороши ль, плохи ли
космы у бурана?

Ухватить не сможешь,
на пути не станешь,
а и станешь, тоже
дальше не заманишь.

Глаз слепит – не видно:
не тебя ль заносит
белое повидло,
белые морозы.







Крутит и хохочет.
В щёки тонки стрелы,
Хорошо, что всё ещё
руки, ноги целы.


Разлетелись кони,
рысаки губасты.
Вьюга томно стонет
страстная в ненастье.

Не сдержать – взыграла
белым снегом буря.
И любви ей мало,
до смерти целуя.


















ПОЛЯРНОЕ СИЯНИЕ

Ночь. Взметнулся огнь восторженно,
и невесть откуда он,
будто факел в небо брошенный
в белый облака бугор.
А оттуда яркой лентою,
извиваясь в тьме ночи,
огнь радостью победною
с поднебесья в землю мчит.
В небе сполох. Пей и радуйся –
праздник красок начался.
У мороза крепки градусы,
никуда не спрячешься.

Ни к чему неприкасаемый,
неподвластный никому,
луч полярного сияния
лихо звёздам подмигнул
и пропал во тьму глубокую,
но спустя секунды пол,
вспыхнул так, как будто охнул он,
и опять вперёд пополз.
Расширяясь вниз полотнами
изумительной красы,
то прозрачными, то плотными,
то впрямую, то косит.
То белее шубы заячьей,
голубея по краям,
то за розовостью прячется,
нежность свежую даря.
Развернулся пёстрым веером,
изогнулся и застыл.
И как ветром вдруг повеяло –
вмиг исчез сиянья пыл.
Нет ни сполохов, ни белых струй,
небо замерло безмолвием.
Загуляла тень по берегу
Одиноко, обездолено.

Часто так любовь играет
шутку злую, словно месть -
бриллианта вспыхнет гранями,
чтоб погаснуть, чтоб сгореть.






















***
Белый снег, ни точки чёрной,
в белы шубы облачённый
Грумант холодно торжествен.
Ни к чему слова и жесты.

Белы щели, белы скаты,
ледников белы накаты,
пики горные белы,
все прекрасны и милы.

Как милы девичьи лица.
Белизной их насладиться
не устанешь, сколь ни смотришь,
белизну ту любишь, хочешь.

Бел ручей, долины белы.
Берег моря тоже белый.
И над белым даже морем
только небо голубое.













***
Здесь тучи белой бородой
сползают к морю
и застывают над водой
холодной болью.

Ту боль расплавить не суметь
в краю суровом.
Подвластна боли только смерть.
Она готова.

Охватит душу, холодя,
опустит саван.
Готова к странствию ладья
к небесным странам.

Под тихий говор волн и скал,
под хохот чаек
сломился путник, он устал,
душой печален.

И уж стремится к той ладье,
прилечь на донце,
да только видит по воде
скользнул луч солнца.

Боль разорвалась, отлетев
под горны кручи.
Жить путник снова захотел.
Что значит – лучик!


ПОДЛЁДНЫЙ ЛОВ

Подлёдный лов гольца чудесен
морозным днём, когда без туч
гуляет солнце в поднебесье,
а ты на корточках, чуть-чуть
присев на низкую скамейку,
в дублёнке, шапке меховой,
склонясь над лункой, взглядом цепко
следишь за жизнью под водой,
да не видать, но поплавочек
порой дрожит, вниманье! вот
под воду скрылся он, и тотчас
ты понял, что голец клюёт.
Захолонуло сердце страстью.
Дёрг удочку и пред тобой
чешуйки в солнце серебрятся,
и рыбу ловишь уж рукой.
Но не легко она даётся:
выскальзывает, рвётся, бьётся,
срывается с крючка и в снег,
а там торопится совсем
скакнуть поближе к круглой лунке.
Ты сам в отчаянье и юрко
бросаешься вослед за ней,
чтобы накрыть ладонью всей,
схватить и выбросить подальше,
при этом в мягкий снег упавши.
И в хохот, в радость. Что за миг!
Кому такой момент не мил?



НОЧЬ ЗАПОЛЯРНАЯ ШПИЦБЕРГЕНА

Ночь плывёт луною круглобокою,
хоть часы показывают полдень.
В январе  лишь горных шапок около
пролегает прядкой света проседь.

Страх охватывает сердце на Шпицбергене
долгими полярными ночами:
жизнь как будто замирает здесь без времени,
дух мрачнеет и почти отчаян.

Словно кошки чёрные из темени
лапами морозными когтистыми
от затылка до макушки темени
щекотать пришли тебя неистово.

Вот в такие ночи дней безрадостных
происходят в мире страсти страшные.
Никакой у ночи к свету жалости.
Даже если свет слегка оранжевый.

Если даже солнце приближается,
вот-вот выйдет, выкатится, вырвется,
темень жмёт морозами и жалится,
душу рвёт жестокая насильница.

Коли тело не законопатить прочно,
жить ужасно трудно в этой ночи.

Ночь влезает в сердце, в кости,  в душу.
Ночь встревожит, вымучит,  иссушит,
искорёжит мысли, заморочит…
Нет в ночи сильней той самой ночи.


ВЬЮГА

Не играют песни лютни.
По углам сверчки замолкли.
Заполярный ветер лютый
разбивает жизнь в осколки.

Льдины в горы громоздятся,
давят и крошат друг друга.
Там с надеждою прощаться
прилетает злоба-вьюга.

Завывает и хохочет,
да свистит и тянет жилы,
проверяя чьи-то мочи,
узнавая ещё живы ль.

На последний огонёчек,
предпоследнее дыханье
налетает тёмной ночью
вьюги белой полыханье.

Мёрзлый снег иглисто-колкий.
Рвутся тучи буйным ветром.
Умирает всё, но громко
бьётся сердце человека.







МЕТЕЛЬ

Ветер стонет, ветер воет…
Занялась метель разбоем:
Заметает все дороги.
Час её веселья пробил.
Заметает рвы, канавы,
все морщины, травмы, раны
на лице земли холодной
заметает ветр голодный.

Никому от бури спуска.
Всё бело, всё дико, пусто.
С тьмою белое смешалось,
закрутилось, заметалось.
Белы смерчи, чёрны черти.
Чёрной смерти белы плечи.
И глаза в испуге смотрят
Вниз, как в ад, и вверх, как в пропасть.

Снег взлетает белой стаей.
Заметает, заметает.
Только все его старанья
Черноту не замечают.

И она несётся тоже,
и скользит по белой коже,
разрезает душу сталью.
Заметает, заметает.




ЭЛЕГИЯ ГОДА

Растворилась небесная проседь
в глубине океанских морей.
Год к концу, раз кончается осень,
словно музыка песни моей.

Облака распластали крылья,
шалью белой спуская туман,
чтобы всё, что прошло, забыл я,
всё о чём и рыдал, и стонал.

Белый ком прокатился в поле.
Ветер стих. Улеглись снега.
Только месяц лучинки колет
и бросает в оленьи рога.

Крепок сон, но разбужен трелью
птиц и говора на реке.
Спины гор луч весенний греет,
парус в море совсем налегке.

Закружило и дрогнуло небо.
Вышло солнце – бороды брей.
Двери настежь – запахло хлебом,
что кладут в туесок косарей.

Снова осы жужжат и жалят.
Отбиваешься в кровь и пот.
Снова осень дождит печалью…
А за нею и год пройдёт.


ПОД ПОЛЯРНЫМ СИЯНЬЕМ

Россия. Консульство. Шпицберген.
Полярной ночью Новый год.
Сиянья луч упёрся в берег,
как стрелка времени вперёд.

Средь льдов могучих за плечами,
земли на самом на краю
мы днём и длинными ночами
здесь любим Родину свою.

Никто не скажет – год потерян.
Никто не скажет – жизнь прошла.
В тебя, Россия, можно верить,
пока в тебе жива душа.

Мы верим в добрую Россию,
в наш терпеливейший народ,
что бережёт до часу силу.
А час придёт и он взорвёт

преградой ставшие плотины,
свалившийся на спины груз,
врагов, что нехотя растили,
скрипя зубами, слыша хруст.

Народ поймёт. Он не тетеря.
Жизнь обновленьем хороша.
В тебя, Россия, можно верить,
пока в тебе жива душа.


ШПИЦБЕРГЕН

Читатель мой, когда бы знал ты,
что такое есть Шпицберген,
где так прекрасно время марта,
когда в предутреннем разбеге
лучей, струящихся от солнца,
вдруг розовеют гор макушки,
покрытые пушистым снегом,
как шалью матери-старушки;

когда бы видел ты Шпицберген
в период бесконечных дней
без звёзд и темени ночей
очерченный горами в небе,
где синий есть и белый цвет,
а до других им дела нет;

когда держал бы снегохода
послушный в рукавицах руль,
несясь по снежным переходам
под стать полярному царю,
не замечая трещин в льдинах,
летя над талою водой,
в восторге сердца половина,
и страх трепещется в другой;

когда бы слышал говорливых,
крикливых чаек, песни их,
запоминал бы те мотивы,
что дарят птичьи песняры;


когда почувствовал бы близость
того, что полюсом зовут,
по сине небу, что зависло,
раздвинув вширь Полярный круг,
и ощутил его дыханье,
что пробирает до кости,

читатель мой, ты никогда бы
не смог от той земли уйти
и позабыть её, поверь мне,
так восхитителен Шпицберген.
























Мой вариант

ГИМН РОССИИ

На музыку А.Александрова

Россия, Россия,
все грозы осилив,
ты будешь во веки великая Русь.
В любви твоя сила
народы сплотила
в единый, могучий российский союз.

Припев
Славься, Россия, наше отечество!
Славься величием дел и идей!
Славься, свободная!
Славься, народная!
Славься трудом, доброй волей своей!

Не раз нас пытались в боях и сраженьях
сломить, подавить, победить, одолеть.
Мы сильные духом несли пораженья
врагам, что решились на Русь поднять меч.

Припев

Полями прекрасна,
лесами богата,
огромна среди океанов и рек,
свободна Россия,
сильна многократно,
свободен в России любой человек.

Припев

Прогресс человека,
природы спасенье,
дружба народов нам в дар отданы.
Да здравствует воля,
наш разум и гений
великой, могучей российской страны.

Припев

Никто не опасен,
никто нам не страшен,
и мы никогда никому не грозим.
Но пусть всюду знают:
мы Родину нашу
сумеем спасти и всегда защитим.

Припев
Славься, Россия, наше отечество!
Славься величием дел и идей!
Славься, свободная!
Славься, народная!
Славься трудом, доброй волей своей!













МОСКВА МОЯ!

Москва моя – огромная страна
в строю стихов, в полёте песни.
В Москве я жил, любил, страдал
рождением Кремля и Пресни,

Предвосхищением победных дней,
предчувствием дней поражений
и разрушением побед идей,
и искажением рождений.

Сживался с переменами подруг,
друзей, трамваев, электричек.
Стыдливо взор свой прятал, видя вдруг
в Москве позорное обличье

беспутных, беспризорных, наркоту,
что тянут на себе Россию
в другую сторону, но только в ту,
где запахи гнилья взрастили.

Сражался в спорах, часто горячась
от неизбывного бессилья.
Она всесильна – эта наша власть
над бедными людьми России.

Москва моя, где добрый твой народ?
Где люд мастеровой умелый,
который праведный ведёт свой род
от честных, искренних и смелых?


***
На площади Кудринской,
пылью запудренной,
я с толпой тротуарной
распят ожиданием.
А в небе звезда за спиной целомудренна
на самом высоком московском здании.

Глаз светофора буравит нас красностью:
идти не моги – расплющит движение.
Несутся атомы столичной трассою.
Каждый атом со своим положением.

Вальяжно расслабившись,
с телефоном в ухе
(Водитель ведёт Мерседес классно)
сидит полуполный
новый русский,
новый хозяин с около площади Красной.

Для него постовой
держит всё движение.
На перекрёстке нервами пляшет
"скорая помощь", гудит сиреною,
а где-то больной, полумёртвый даже.

На площади Кудринской нет перехода,
чтоб под землёю от новых русских
уйти удалось бы простому народу,
спасаясь от глаз озлоблённо-узких.



***
Эх, Москва!
Небо шапкой – низко,
а дома – головами в нём.
И по краю заря повисла.
Запад вспыхнул алым огнём.

Словно зарево революции
снова к нам посылает весть,
чтобы вспомнили дома и улицы,
в чём народная гордость есть.

Словно хочет сказать, чтоб знали:
в реактивной стремнине лет
рядом с добрым
бывают дряни,
но заря не исчезнет.
Нет!

Та заря не природы явление,
а грядущее светлых дней.
Это огненное отражение
пламенеющих душ людей.









 

; МНЕ ЯЛТА – МАТЬ,
ЛЮБОВЬ, ПОДРУГА
***
В краю инжиров и маслин,
в охранной зоне кипарисов,
там, где платанов исполин
морским ветрам в любви неистов,

я загорал, подставив тело
лучам могущества небес,
где море раз за разом стелит
волну судам наперерез.

Здесь пьян от запаха магнолий,
лаванды, лавра и сосны.
От водорослей пьян, от моря,
что дрёмы обращает в сны.

Здесь царствует озон пахучий…
Не знаю мира себе лучше,
чем черноморский южный угол.
Мне Ялта – мать, любовь, подруга.



***
Когда пусты ночные пляжи,
лишь шёпот пар да робкий смех,
волн моря вспененные кряжи,
вздымающиеся молча вверх,

чтобы упасть в песок, шумливо
шипящий, галькою ворча,
я наблюдаю жизни линии
по звёзд серебряным лучам.























***
И вот уж солнце протянуло
свой первый луч на горный кряж.
Сосна, чуть дрогнув, потянулась,
ловя предутренний кураж.

И море с полусонья томно,
чуть розовея вдалеке,
лениво всплескивает волны,
след мокрый пряча на песке.

А щебет птичий уж проснулся,
и отозвался лай косуль.
И от Фороса до Гурзуфа
день распустил свою красу.


















***
Вдоль по набережной пальмы,
ленкоранские акации.
Со своим любимым парнем
под сосной стоит красавица.

Волны веером роскошным
раскрываются у берега.
Этим вечером хорошим
даже ночь в любовь поверила.

Далеко на небе искры
разлетаются, как звёздочки.
До чего же губы быстры,
если целоваться хочется!

До чего же руки крепки.
Грудь упругая волнуется.
Наклоняйтесь ниже ветки,
пряча двух от шумной улицы.

Волны громче заиграйте,
заглушая вздохи страстные.
Хорошо влюбляться в Ялте,
под сосною радость празднуя.

Для двоих ни дня, ни ночи,
в мире времени потерянных.
Только море им грохочет,
только губы солоней у них.



ПТИЦА-ЧОМГА

Ну, здравствуй, здравствуй, птица Чомга.
Мы в этом мире схожи в чём-то.
Красив твой профиль на волне.
И близок он, и дорог мне.

Я не художник, рисовать
я не сумею эту стать
и грациозность головы,
что с изумленьем уловил,

почувствовал и вмиг влюбился.
Ты удивительная птица.
Созданье мастера творений
пленяешь гибкой тонкой шеей.

Но вот исчез твой клюв-бушприт.
Кораблик чёрный морем  скрыт.
Там под водой пошла работа,
там поиск, гонка, там охота.

Вдали от солнца, светлых дней
идёшь, где глубже, холодней.
Ныряешь в зелень, темень, студень.
Погони пыл он не остудит.







Бывает долгою борьба,
но ты упряма и горда
тем, что из глуби, знаешь верно,
ты возвратишься на поверхность.


Вот так и я в волну, в прибой
бросаюсь в жизни головой.
Себе один я выбрал путь,
с которого уж не свернуть.

Вперёд туда, где нелегко,
пусть даже очень глубоко,
чтоб после из последних сил
прорваться к солнцу, победив.


















***
Я здесь,
у этих синих волн
вбирал шумы сосновых крон.
Ночи прозрачная слеза
порой туманила глаза,
и я дышал.

Чернели в сумраке леса,
но голубели небеса,
и небо плыло надо мной
счастливой светлою волной…
Ты рядом шла.




















ЗАЗДРАВНАЯ

Заздравные поднимем чарки
Тавриды чудного вина.
И пусть летают в небе чайки,
и пусть им Ялта вся видна.

Мы здесь
за праздничным застольем
в прекрасном уголке земли
гитары душ своих настроим,
весёлой песней зазвеним.

Мы запоём напевы моря,
мелодии поющих гор.
Сердца друг другу мы откроем,
давая радости простор.

Пусть радость пролетит, как чайки,
которым Ялта вся видна.
Заздравные поднимем чарки
Тавриды доброго вина.











ПЕСНЯ О ЯЛТЕ

Пришёл октябрь. Каштаны сыплются.
Мы вдоль по Пушкинской вдвоём
идём знакомой с детства улицей.
Осенний ветер нипочём.

Припев:
Ах, этот город, этот город,
как малый золотник он дорог,
красив, как первая любовь,
с которой жаждешь встречи вновь.

Свинцовый цвет волны вечерней
к себе таинственно манит.
Как много в море изречений,
что ветер мудро говорит.

Припев:

И ленкоранские акации
всегда восторженно нежны.
Коснись цветка и сразу кажется:
ты вновь для радости ожил.

Припев:

Сосна стоит, слегка сутулясь,
над морем голову склонив.
Ей то ли волны приглянулись,
то ль их ритмический мотив.

Припев:
ШИПЫ И РОЗЫ

У каждой жизни есть шипы.
И ты на те шипы шипишь,
что колют в бок и колют в грудь
и не дают порой вздохнуть.
Ты проклинаешь их в сердцах.
Шипы опасней хитреца.
Но жизнь не может быть без роз,
с которыми ты с детства рос.
Они и нежны и чисты,
полны волшебной красоты.
Волнует душу аромат.
И оттого ты жизни рад.



















 
; ШИПЫ

ДИСГАРМОНИЯ

Гармония нерва
или нерв гармонии?
Рождаются слева,
направо хороним.

Поезда составами,
как будто смерчи.
В реках отражаются
жизни и смерти.

Мы выбираем
на перепутье.
Нас раздирают
Ельцин и Путин.

Мы выбираем –
нас выбивают.
Мы забываем -
нас забивают.


Гармония нерва,
гармония страха.
Удар ждал слева –
бьют справа и с маха. 

Смерти, как прорва,
войны и взрывы.
Магия слова
льётся призывом:

Будьте спокойны!
Нервы на полку!
Гармония войнам -
смерти и только.

Глаголят устами.
Всё, как обычно,
а люди устали
дисгармонично.














***
Закавычистые «демократы»
в самых маленьких, но кавычках,
к нам пришедшие непривычно,
меня сделали эмигрантом.

Эмигрировал в неизвестность,
в сожаленье разбитых судеб,
где никто никого не судит,
где убийствам просторно место.























***
Мы теряем людей
не тогда, а сейчас.
Мы теряем друзей
каждый день, каждый час.

Нет разрывов гранат,
не взрывает фугас,
но теряем подряд
сотни жизней за час.

Час неверия в жизнь,
час неверия в нас.
Эй, любовь, задержись.
Помоги в этот час!

















ДРУГАЯ ВОЙНА

Война сминала дни и ночи.
В тела впивались пули-дуры.
Снаряды рвали жизни в клочья.
Земля потела кровью бурой.

Но шёл солдат навстречу смерти
Сквозь шквал и огненные смерчи,
На грудь беря осколки горя,
Собой родную землю кроя.

Росток любви собою пряча,
Чтоб после жизнь росла иначе.
За то, чтоб мир войну осилил
Шёл на войну солдат России.

И то была война святая,
Когда врагов несметных стая,
Оскалясь лезла в наши степи,
Неся с собою рабства цепи.

И встал народ, судьбой повязан –
За дубом кряжистым, за вязом.
Стал в рост России дух свободы
Под голубого неба своды.

Слаба была пред нами смерть.
Подмять свободу не суметь…




Но то была война такая,
Когда мы кровью истекая
Себя самих собой спасали,
Своей землёй и небесами.

А что сейчас?
В бою кинжальном,
Ударами смертельно жаля,
Бьют ради нефти, ради денег,
Парней своих и даже девок.

Стоит растерянный священник:
Чья кровь, чья жизнь теперь священней?
Русь разорвалась, расползлась.
Свои своих бьют в бровь и в глаз.

Чечен, ингуш, таджик, татарин,
Российский парень с пивоварен,
Молдавский с южных виноделен,
Что меж собой сегодня делят?
Руками тянутся за доллар
На Старой площади суровой,
В уютных тихих кабинетах,
В сети бескрайней Интернета.

А совесть жмётся там, у края.
Война - другая.





СЛУХИ ГЛУХИ

Слух несётся будто ветер
по скалистым берегам,
камню каждому ответит,
проносясь то тут, то там.
Что друг другу рассказали,
что, как эхо, донеслось.
что придумали со зла ли,
или просто, как пришлось.
Слух нечаянно обманет,
ненароком, но соврёт,
слух разденет, словно в бане,
скажет задом наперёд.
Слух увидит, слух услышит
то, что не было совсем.
Слух подслушивает с крыши,
слух за всеми и за всем.














***
Я в России стал эмигрантом.
Я – не изгнанный, не уехавший,
не предавший, любивший свято
зимы лютые, воды вешние,

всю России моей огромность
в двадцать две километров тысячи,
по которым мечтал я топать
от Балтийского моря до Вычегды,

от Хорезма страны бухаров
до тайги стороны Уссурийской,
от молдавских виноделен старых
до холодных снегов Симбирска.

Я в России стал эмигрантом.
Я – любивший её до слёз,
отдавая ей весь талант свой
Человека,
когда был спрос.

Где я?
В той ли стране, что тешила,
увлекая мечтой в разбег?
Пронеслась, словно воды вешние,
жизнь чарующих нас побед.






Налетели чёрными осами
горбачёвы и уилли бранды,
превратили страну мою в россыпь.
Я в России стал эмигрантом.

Не могу я признать ни улиц,
ни домов, ни людей своих.
Всё вокруг вдруг перевернули,
в души врезали алчный псих.

Ни любви настоящей, ни песен.
Руки тянутся к власти и злату.
Для добра мир становится тесен.
Я в России стал эмигрантом.



















***
Летают по небу голуби,
вниз опуская головы.

Свистят им мальчишки яростно.
Ах, как же, ребята, жалко вас.

Сами в такой вы путанице
книг и жизни-распутницы,

на перекрёстке в растерянности,
как женщины первой беременности.

Не знаете, куда приткнуться.
Мечты разлетаются, рвутся.

Нет среди вас Рылеевых.
Нет среди вас Бесстужевых.
Никто ни во что не верит.
Никто никем не разбужен.

Некому вам присвистнуть,
чтобы взлетали смелостью.
Некому высечь искру,
чтоб революцию делать.

Вниз опуская головы,
слёзы роняют голуби.





***
Судьба,
спаси последнюю слезу!
Я никогда к тебе не обращался.
Я всё стерплю.
Всё от тебя снесу.
Пусть даже без меня земля вращается.

Но дай упасть слезе на ту щеку
и разогреть её прикосновеньем.
Пусть будет на твоём большом счету
ещё одно прекрасное мгновенье.

Слеза
да будет радостью моей
лишь оттого,
что есть любовь на свете,
и среди всех штормующих морей
хоть малая звезда,
но всё же светит.

Горючая моя
слеза-звезда
родишь в душе любовь порывом.
Судьба, молю,
пусть слёзы никогда
не высохнут от ядерного взрыва.






Пусть плачет,
кто любим и нелюбим.
Слеза любви растит из горя счастье.
Её не взять оружием любым.
Не дай ей испариться, рвясь на части!

Судьба, молю,
спаси мою слезу!
Пусть упадёт она на лик любимой.
Спаси и милую,
коль сам я не спасу,
Спаси,
хоть для других любимых!




















ЛОЖЬ

Ложь живёт себе, не тужит
и кому-то службу служит.
Змеи лжи страшней, пожалуй,
чем любой кинжал и пуля.
Убивают словом-жалом.
Ложь по жертвам не тоскует,
бьёт других исподтишка,
для обманутых тяжка.
Оттого всем в жизни трудно,
что гуляет ложь повсюду.
Лгут любимым, нелюбимым,
льстивым словом, наградными,
незаслуженным почётом
дипломат, премьер, учёный.
Лгут министры и статисты,
лгут пройдохи-журналисты.
президент и депутаты
лгут народу за мандаты.
Ложью выстелены троны.
Ложью светятся короны.

Мир погиб бы с этой ложью.
Наше счастье – правды больше.
Лишь она наш мир спасает.
Пусть она порой босая,
без обувки и одёжки.
Голой правде верить можно.




РЕВНОСТЬ

Ревность штука хуже зверя,
пострашней зубов акул.
Слабый ревностью болеет.
Беспокойно жить ему.
Тут ни спать, ни есть в охотку,
тяжело дышать и жить.
Ревность распаляет столько,
что не в силах потушить.
Всё сожжёт внутри пожаром,
мозг и тот испепелит.
Ревность ядовито жалит,
всякий может быть убит.
Ревность правду не услышит.
Жалок тот, кто ею дышит.
Но ревнивец и силён.
Амоком опасен он,
Распалённым безрассудством.
Миллионы судеб рвутся
лишь от ревности безумной.
Всё сломал – потом подумал.
Принцип нервного больного.
Ревность сокрушает много.
Кто ревнив, тому не спится.
Жалок жребий у ревнивца.







ПЕСНЯ ПРО САНЧО ПАНСА

Жизнь не жизнь без Дон Кихота –
кто ж полюбит Дульсиней?
Кто пожертвует с охотой
жизнью рыцарской своей

за любовь и справедливость,
за простой честной народ,
чтобы мельницы крутились
против жадных и господ?

Если б не был Санчо Панса,
не родился б Дон Кихот,
и тогда б он не сражался,
проливая кровь и пот

за любовь и справедливость,
за простой честной народ,
чтобы мельницы крутились
против жадных и господ.

Был простой оруженосец,
но когда пришла пора
все занятия он бросил,
в путь пустился со двора

за любовь и справедливость,
за простой честной народ,
чтобы мельницы крутились
против жадных и господ.


***
Рыдают струны, а им бы петь,
но гитариста рука, как плеть,
до смертной боли сжимая смерть,
кричит, тоскуя, себе:
- Не сметь!

А струны... струны...
одна к одной...
К реке туманы плывут весной.
Им непослушно вторит аккорд.
Гитара слушает, сама поёт.

Она подслушала тоску любви.
Она сыграет "да!" – лишь позови.
До смертной боли сжимая смерть,
по струнам бьёт гитариста плеть.

Не намечается у песни срок.
Когда родится, тогда поёт.
И не пытайся её догнать.
Когда уходит, уж не достать.

Лады с ладами всегда в ладу.
Я в душу раненую всегда войду.
Понятен горький её причал.
Я сам от горя не раз кричал.

Но если вместе,
и песня есть,
утонет в море, как камень, месть,
не станут руки стегать, как плеть,
до смертной боли сжимая смерть.
 
; ЭТО Я

ВЕРЕТЕНО

Расслабленность – удел недужных,
а мой удел – веретено.
Вращаться бешено катушкой,
звенеть натянутой струной.

Судьбу разматывать на скорости,
швырять разбросано года,
отростки жалкие покорности
давить разбуженностью льда.

Давить дождливыми разливами,
переполнением страстей,
давить надеждами любимыми,
давить до конченности дней.





***
Девушка, вам нравится Есенин?
Может быть, понравлюсь вам и я.
Меня называют гением
редко,
да и то шутя.

У вас на ресницах, кажется,
висят голубые звёзды.
Найдётся ли, кто отважится
сказать вам, что это слёзы?

Я не хочу. Поверьте.
Можно я вас поцелую?
Больше всего на свете
люблю звезду голубую.

Но, ради бога, не плачьте,
забудьте, что не забыли.
Снимите изящным пальчиком
звёзды мне голубые

И подарите навечно.
Много прождал я лет.
Может быть, в этот вечер
я не скажу вам "нет".

Может быть, чудо будет:
поверю я сам себе.
Тогда сказать не забудьте
"Спасибо!" голубой звезде.


***
Дождь барабанит в мои ворота:
- Слушай, дружище,
давай, работай!
Дождь моросит по железной крыше:
- Жизнь проходит.
Ты слышишь?
Слышишь?

Дождь по асфальту.
Дождь по ресницам.
Жизнь убегает.
Успей ухватиться!

Жизнь проходит
полосы, зоны…
Не будь лишь прохожим.
Колокол звонит.















ГРОЗА

В горах я встретился с грозою.
Сокрыли тучи горный гребень.
Гром грохотал над головою
и дробью барабанил в небе.

Внизу река ворчала шумно.
В упавшем мраке краски стёрлись.
Гроза над лесом развернулась,
широки крылья распростёрши.

Деревьев платья потемнели.
Обрушился на землю ливень.
А впереди лазурно-синий
ещё сиял кусочек неба.

Но и его закрыли тучи.
Рванулась молния к земле
И впереди, на горной круче
Исчезла. Жутко стало мне.

И проявляя свою мощь,
лил ливень, сверху вниз спеша.
На горы опускалась ночь,
за ливнем ускоряя шаг.

Со всех сторон, перекликаясь,
рычало эхо громовое.
Царица-молния промчалась,
неся огонь и смерть с собою.


Я вслед гляжу ей, ослеплённый.
Я очарован красотой.
Ей не страшны ни рёв, ни стоны.
Её пьянит весны настой.

Она царица поднебесья.
Пусть краток, но её тот миг.
Ты плачь, ругайся или смейся,
но свет её украсил мир.

О, если б молнией сумел я
людские души озарить,
грозой смывая все сомненья,
согласен я и миг прожить.

Гроза уходит. Плащ промок.
И по лицу бежит вода.
Вот сверху потекло в сапог.
И всё же чудная гроза!














ЖЁЛТЫЙ ЛИСТ

Жёлтый лист.
Жёлтый лист шуршащий,
жёлтый лист под моей ногой.
Жёлтый лист,
на дороге нашей
я совсем ещё молодой.

Но уже пожелтели чувства,
и разбита мечта сединой.
Как на дереве,
в сердце пусто,
как на дереве поздней зимой.

Жёлтый лист, зеленевшей трелью
ты звенел, ты будил сердца,
а теперь под ногой моею
погибаешь
осенний царь.

Постарел.
Нет, не сладить больше,
не идти против ветра круто.
Ветки нет, что помочь захочет.
Постарел и ослаб как будто.







Но шурши.
Этот шелест доносит
мне великую радость твою.
Ты желтел, чтобы в эту осень
люди жили, как боги в раю.

Не сомну.
Пошурши подольше,
объясняй на дорогах всем,
что и я с пожелтевшей кожей
не хочу умирать совсем.

Я родился упрямым тоже,
неразгаданный авантюрист,
но хочу, чтобы жизнь я прожил,
всем на радость, как ты, жёлтый лист.

















ЗАЛ ОЖИДАНИЯ

Пить молоко бумажными стаканчиками.
Зал взбучен шумом.
Зал трещит по швам.
Ползёт по стенам,
разбивает лампочки,
кричит,
тоскует,
бьёт суетный гам.

Вопросы мостятся
и местные, и дальние,
сплетаются,
толкутся бок о бок.
Сидят надежды в зале ожидания,
загнанные роком в уголок.

Тесно.
Не запутаться бы в спешке.
Миллионы тянутся дорог.
Смерти в радости,
и радости на смерти.
Кто их в путанице этой разберёт?









В урны выброшены прошлые свидания,
неоправданные чарами в годах.
Вся земля -
это зал ожидания.
Только всё не придёт никогда.

Это так,
но в расколах времени,
где и дружба есть и вражда,
встретив милую,
в дым растерянный
прошепчу:
- Ты пришла, я ждал.




















***
Спуталось небо
с путами ночи,
бьётся во всю ветряк.
Мчат на меня все перекрёстки,
делят меня, кроят.

Прямо?
Направо?
Налево в дым?
Где запутаннее клубок?
Где любимая ждёт?
Скажи!
Где тревоги?
Где в смерть прыжок?

Но кто спрашивает?
Лечу и всё.
Мчат на меня перекрёстки.
А ещё летят на меня,
а ещё –
надежд золотые блёстки.











***
Троллейбус ползёт.
Обгоняет его моя ручка шариковая.
Закончены последние две стоки.
Все стихи,
написанные мною ранее,
кажутся теперь хорошими не такими.

Тороплюсь в любое уединение:
два глаза у каждого,
больше у любопытных.
Читаю себе новые стихи Евгения.
Громко читаю.
Открыто.

Прочёл.
Понравилось.
И удивляешься.
Странно, думаешь,
как оно получилось?
Спешишь к друзьям,
в поэзии разбирающимся.
Читаешь и смотришь:
Как? Похвалили?

Луна по звёздам время отсчитывает.
Солнце закатилось
и снова выкатилось.
Вот уже думается,
что и это написанное
не так хорошо,
хоть из сердца вырвано.

Земля,
она круглая.
По кругу всё движется.
Откуда же столько на земле параллелей?
Встречаешь девушку.
Как в новый стих влюбился.
Время проходит,
чувствуешь, что ошибся,
напрасно себе поверил.

Так и хожу от солнца к луне.
Хочу написать такое,
чтобы все полюбили небо.
И чтобы встретилась девушка мне
одна
замечательная,
на всё время.
















ЭТО ХОРОШО

Люди говорят:
- Ты неисправим.
Люди говорят:
- Ты ж не исполин.

Работаешь, как лошадь.
Работаешь, как вол.
Отдохнуть не хочешь.
Глупенький ты, мол.

Я смеюсь над этим,
гордость не тая.
Работа есть на свете?
Работа – жизнь моя.

Это хорошо,
что неисправим.
Очень хорошо,
что не исполин.

Исполину просто
гору быстро смять.
Я маленького роста,
но мне
миры
ломать.





ЯЛТИНСКИЙ ПОЭТ

Ночь пришла на ялтинские улицы.
Ей так хорошо на них лежать.
Под магнолией влюблённые целуются,
и синице что-то шепчет грач.

Пролетела с криком чаек стая,
ворон кашлянул из темноты в ответ.
Замолчите все!
Идёт, мечтая,
по дорогам ялтинский поэт.

Может, в самых лучших переплётах,
чистоту собрав, от всей души
он напишет вот об этих взлётах
ялтинской задумчивой тиши.

И красавица девчонка Валя
вдруг помчится, голову сломя,
и мальчишке скажет:
- Я ведь знала
и его,
но вот люблю тебя.

Потому что он любил всех сразу.
И меня любить он научил.
Вон луна подмигивает глазом,
а на ветках шепчутся грачи.




***
Когда опустел наш идейный корабль
и всё развалилось на части,
я сел с приведеньем, и темь разорвал
костёр, разожжённый на счастье.

Светились полки улетающих искр
и, в небе теряясь, бледнели,
а я говорил: настоящий марксист
в нечистую силу не верит.

Тебя, приведенье, на свете ведь нет,
не ты свою косу склонило,
не ты у костра загасить хочешь свет,
другие на это есть силы.

Луна, тихо ёжась, за тучи ушла,
костёр догорал сиротливо.
А смерть прошептала: смешная душа,
напрасно ты борешься с силой?

Ты лишь человек.
Что ты против ночи?
Песчинка, летящая в буре.
Ложись, как улитка,
ползи и молчи,
в спокойствии счастлив ты будешь.






Но я всё смотрю на кипенье костра,
душа от огня пламенеет.
- Ты, смерть, не спеши. Я ещё не устал
и многое сделать сумею.

Я в этой ночи пролечу, как звезда,
намечу дорогу от смерти,
и ты, приведенье, погибнешь тогда,
растаешь, как смерчи.

Роса заблестела под утренний свет,
прохладой окутались сосны.
Костёр догорел – привидения нет.
Остались вопросы.



















АНТИ-Я

Антимиры уходят в бездну
от суеты и бытия…
Есть антиподы, антибесы,
и есть на свете Анти-я.

Живёт у каждого внутри,
рождая нам антимиры,
анти-любовь,
анти-победу,
анти-геройство,
анти-беды,
анти-шопот,
анти-крик,
анти-вечность,
анти-миг
анти-правду,
анти-ложь,
анти-жар,
анти-мороз

анти-замученные думы,
анти-надежды, анти-суммы….

И в самой дрёме бытия
живём отдельно быт и я.






Я там – с полётами мечты
в сиянье чистой красоты.
Но Анти-я сидит внутри
и хуже худших из зубрил
утробно,
словно мне урок,
бормочет:
- Всё это не впрок.
Советую умерить прыть.
Знай с кем как жить,
с кем больше пить.

А я не слушаю совет.
Мне в  этом мире лучше нет,
чем жить и оставаться Я
без Анти-я, без Анти-я.

















***
Не люблю я галстуки -
бабочки и хвостики,
узенькие хлястики
на худых и толстеньких.

Я люблю свободу
в одежде,
как и в жизни.
К чёрту эту моду,
что сжимает мысли!






















***
За бутылкой нетронутой с вечера осени
мы расселись все жадные.
Мы хотим опьянения.
Все вопросы, расспросы, запросы забросили.
И так всё понятно в минуты забвения.

Разливалась дрожащая осень по кружечкам.
Ветхие чаши текли и капелили.
В душах мечты напоённые кружили,
и появлялись стихи весенние.






















ПЕСНЯ ПАЦИФИСТА

Я не хочу быть генералом.
Я не любитель воевать.
Мне этой жизни очень мало.
Боюсь хоть каплю потерять.

Припев:
Раз, два, три, четыре.
Твёрже шаг при командире.
Эй, солдат,
держись, солдат,
вперёд, солдат!

Но если надо, если надо,
в ружьё и, стало быть, стрелять,
я стану, братцы, генералом,
чтоб защищать отчизну-мать.

Припев:

И на гражданке, как на фронте,
рука поднимется к плечу.
Я буду драться, хоть увольте,
и тихо только прошепчу:

Припев:






И ни с какими подлецами
делить барыш я не хочу.
И пусть на смерть меня потянут,
я громко, братцы, прокричу:

Припев:

Раз, два, три, четыре.
Твёрже шаг при командире.
Эй, солдат,
держись, солдат,
вперёд, солдат!





















***
Наконец-то хоть в этой осени,
в опечаленном сентябре
я ногами разутыми, босыми
постучусь в окошко земле.

Приглашу её под орешник.
Я уже поостыл от зла.
Сколько ждал я, пока она мешкала,
и не шла, когда её звал.

Хорохорилась утром гордость,
жгла ночами возведенный мост.
А под вечер опять шёл в гости.
И в пыли полз проклятий хвост.

"Нет!" – звенела она кастаньетами.
"Нет!" – качала печально берёзовостью
и протягивала руки белые,
и просила настоящую взрослость.

Растворились веснушки детские
в молоке пробежавших лет.
Бью в окно я рукой оголтелой:
ты сегодня не скажешь "Нет!"

По ветрам,
по садам,
по полыни
пронесу я тебя, земля,
и ты скажешь губами невинными,
ты мне скажешь, что ты моя.

***
В немодных стареньких штанах
пришёл госстрах,
берёт на страх,
берёт в испуг –
хороший друг! –
Лысиною блеск пустил:
убедил.
Капитализма был приём
при нём.
Но что же делать,
раз другого
нет такого?
И я задал ему вопрос
в нос:
- Сломалась кость,
но ум остался,
и, значит, зря мой чёрт старался
меня сломить,
с дороги сбить.
А кто мне в жизни застрахует
беду иную –
когда всё цело,
но ум разбит,
живое тело,
а жизнь в нём спит?
Кто мне заплатит за бесполезность?






Спеши в известность.
Беги в известность.
Будь непокорным.
Вперёд плечо!
Где можно – словом,
а нет – мечом.
Тогда страховкой ты обеспечен,
судьбой отмечен
и будешь вечен.

Ушёл расстроенный госстрах,
от слов ничуть не рассиропясь.
Какой-то бредит в небесах,
а тут конкретно –
деньги, подпись.


















ТУ-154

Жужжит, гудит, свистит и вот
самолёт отправляется в свой полёт.

Медленно мимо –
кино и только
плывут равнины,
танцуя польку.
То присядут,
то подпрыгнут,
то закружатся ещё,
то скрываются из виду…
Самолёт тут не при чём.
Проскользнул над морем ваты,
покосился невзначай.
Солнце высветило латы.
- Стюардесса, можно чай?
В том салоне,
в поднебесье
жизнь земная – всё как есть.
Хочешь? – сказка.
Хочешь? – песня.
Может, рай небесный здесь?

Почитал, поел котлетку,
выпил рюмочку вина,
задремал слегка. И это
чудо сон – мечта одна.




Тут тепло. Всё честь по чести.
А на тыщи вёрст внизу
реки, горы, перелески,
видишь всей земли красу.

Ну, так что же?
Так и скажем:
- Вот он рай и вот чертог,
и, наверно, лётчик Саша
есть тут самый главный бог.























АВИАТОРЫ

Современная авиация.
Поднимается потолок
выше пояса радиации,
выше сплетен
и выше склок.

Авиаторы вечно в подвиге,
вечно в воздухе над землёй.
Души сильных всегда приподняты
и достойны судьбы любой.

Достигая высот космических,
нервы пробуя на разрыв,
вы проноситесь фантастически
в неизведанные миры.

Вы, ломая каноны прошлого,
реактивно стремитесь вверх.
Что-то сказочное хорошее
в этой мысли – быть выше всех.

И включилась над миром рация.
Отработайте частоту.
Современная авиация
поднимается
в высоту.





МУЗЕИ

Для того стоят музеи,
чтобы люди в них глазели
на ушедшее в историю,
о которой часто спорим мы.

Тот хорош, иной похуже,
для кого-то и не нужен,
но, художник иль поэт,
он оставил в жизни след,
отпечатался во времени
мыслью и делами бренными
чуть поярче и весомее,
не набив собой оскомины.

Но кому-то вопреки он
край стоячих вод покинул,
переделал перья крыл,
новый путь для них открыл.

А иной какой чудак
только сделал первый шаг
в мир, никем ещё не строенный,
и уж тем попал в историю.

У музея экспонаты
были живы все когда-то.
На истории холсте
отразились лица те,
что не блекли, растворяясь,
как увянувшая завязь,

что судьбу свою комкали,
били смачно кулаками,
разрывали путы, нити
впереди своих наитий.

А в музеях тихо, мирно
всё, что было, сохранилось.
Взрывы мощных революций,
Флаг победы, пуля, штуцер,
дух погибших гренадёров
живы,
в памяти не стёрлись.

Память миром правит вечно.
Мир и память бесконечны.
Память – ось всей жизни кухни.
Нет её - и мир потухнет.

Потому стоят музеи,
чтобы люди в них глазели
на прошедшие истории,
о которых часто спорим мы.

А она – сама история
на века вперёд настроена.
Что случилось, не воротится.
Память в будущее просится.

Чтобы будущее то
было лучше раз во сто.



СУДЬБЫ ЗИГЗАГИ

Вот случается ж такое:
судьбы сходятся, как в море
вдруг сойдутся корабли,
что из разных мест пришли.

Ты не мыслишь встретить друга,
что навек пропал как будто.
Сам уехал в край другой.
Глядь – друг здесь.
- Привет! Живой?!

Что, откуда, почему так?
Повезёт с судьбой кому-то,
а другому незадача –
хочет так, да всё иначе.

Тот богат, женат, влюблён,
а судьбу ругает он
за погоду, за сомненья,
за плохое настроенье.

А иной судьбой доволен,
хоть и беден, беспокоен.
День-деньской в работе трудной
радость распирает груди.






Не понять судьбы зигзаги.
Сотни поворотов за день.
То счастливый, то несчастный,
там отторгнут, там причастен.
Где удача, где провал,
здесь нашёлся, там пропал.
Никакого нет прогноза,
что судьба тебе приносит.

Но уж коли принесёт,
не проспи сам у ворот,
подхвати судьбы подарок,
не считай, что дан он даром.
Не кляни судьбину всуе.
Не её – тебя осудят.


















РОК

Есть судьба, и есть судьбина.
Вдоль живёшь иль поперёк,
замолчи, когда как льдина
на тебя навалит рок.

Безысходен, безнадёжен,
беспощаден, не поможет,
ни кручинься как, ни плачь,
рок судья и рок палач.
У него своя задача:
пусть задавленный заплачет,
а тогда всесильный рок
и в могилу сковырнёт.

С этой роковой судьбою
можно сладить только боем
жёстким, как небес сраженья
темноты и молний жженья.

Там всегда царит закон:
слабый будет побеждён.
Но никто не примет в толк,
что такое этот рок.

Ну да знай, к тем, кто готов,
рок не будет столь суров.
Может он и отступить,
если сильно жизнь любить.



ТРАГИЧЕСКАЯ БАЛЛАДА

Сто сорок один человек на борту
российского лайнера с именем "ТУ"
летели на северный архипелаг.
Им солнце светило, но как-то не так.

Штурвал, а за ним корабля командир,
весь свет облетал, и сюда он ходил.
Внизу облака, но не первый полёт…
Пошёл на посадку.
Даёт разворот.

Последний раз солнце мигнуло в окно,
и скрыло его облаков полотно.
Нырнули в болото косматых перин,
и слева, и справа несутся они.

Ни небо, ни землю увидеть нельзя.
- Ах, может быть, всё же рискнули мы зря?
Эй, штурман, ты знаешь, куда нас несёт?
- В горах самый лучший прибор наш соврёт.

- Эй штурман, смотри, перед нами ведь го…
Но больше сказать не успел ничего.

Штурвал на себя, чтоб поднять самолёт,
да брюхом на плато, ломается хвост.

Удар – и сто сорок один человек
увидеть живыми возможности нет.


Гора под названием "Опера" есть.
На ней совершилась к живущему месть.
На этой горе среди снежных оков
трагедии "Оперы" грянул аккорд.

Над саваном белым холодных высот
застывшее в ужасе солнце встаёт.
Тела разбросало. Посадка крута.
Пилот словно дремлет, смертельно устав.

_______________

Забыв, что на этой земле где-то жили,
в растерзанных позах лежат пассажиры.
И в чьих-то случайно раскрытых глазах
луч солнца пытался сверкнуть, но погас.















 
; РОЗЫ

***
Я знал и немало
прекрасных женщин.
Роз ароматных чудесен куст.
Мир наш без них стал ужасно пуст.
Добра на земле оказалось меньше.

Нет этих дней
ни печальней, ни горше
гибели рано ушедших роз.
Но каждый, кто рядом, – с красой этой рос,
и стало добра на земле нашей больше.








***
Ты пой любовь.
Берёзы шелест
не помешает слушать мне.
Я так хочу в тебя поверить.
Мне душу песнями залей.

И если в ночь в твоё окошко
пристукнет месяц каблучком,
ты пой любовь,
и по дорожке
примчится серебристый конь.

Садись в седло,
пригладив гривы,
скачи и пой мне о любви.
И на распластанной долине
я припаду к ногам твоим.

И в час, когда плеснут озёра
прохладой в утренний туман,
меня обнимешь песней новой,
и я себя навек отдам.

Ты пой любовь.
Берёзы шелест
не помешает слушать мне.
Я так хочу в себя поверить.
Мне душу песнями залей.



РОМАНС

Пой, цыганочка, играй –
ноченька разбужена.
За дорогу выбегай.
Нынче я твой суженый.

Мне скорее на коне
прилететь бы к милой,
только все дороги мне
травушкой закрыло.

Видно, нужно обождать.
Знать, не вышло время.
Кто-то громко хохотать
начинает в небе.

Ну и пусть.
Зарю мою
не задушит плесень.
Я цыганочку люблю
за шальные песни.











***
Что лаешь, пёс?
Я так же точно беден
и так же нищ в своей судьбе, как ты,
но никому не жалуюсь на свете,
не вою воем в чёрные кусты.

Твои глаза печальными звездами
в меня впились, тоскливо голося.
Поверь, что легче нам с тобой не станет,
когда в тоске залаю вдруг и я.

Но если б знать, что голос сиротливый
услышан будет сердцем дорогим,
я б голову на спину запрокинул
и зарыдал бы лаем в неба синь.

Да нет его. Оно ушло навеки,
откуда не придёт, как ни зови.
Лишь клён склонил печально свои ветки,
у родника, что след любви залил.

Что лаешь, пёс?
Я так же точно беден
и так же нищ в своей судьбе, как ты,
но никому не жалуюсь на свете,
не вою воем в чёрные кусты.






***
Мы далеко с тобой от Родины.
Она, чем дальше, тем милей,
и я твою целую родинку –
напоминание о ней.

Волос я нежностью касаюсь
так, словно это русский лён,
что зарождает свою завязь,
российским духом напоён.

Косу волос в мои ладони
я осторожно подобрал,
и вдруг почувствовал, как стонет
наш свежий ветер средь дубрав,

когда колышет на поляне
волну зелёных сочных трав,
что пряностей заморских пряней,
и посильнее всех отрав.

Я уронил слезу на груди.
Они восторженно белы,
как пена, что прибоем крутит,
родного моря глубины.

Ты шепчешь ласки, будто степи
дохнули нежное тепло,
и нам постели ветер стелет,
а ночь - волшебное стекло.



В России ночью, люди бают,
луна застенчиво бледна.
Пою тебе я "баю-баю".
В тебе мне Родина видна.

О чём тебя ни попроси я,
мне чудится, что ты Россия.

Мы далеко с тобой от Родины.
Она, чем дальше, тем милей.
И я твою целую родинку –
напоминание о ней.





















СПАСИБО, МИЛАЯ, ЗА ЧАЙ!

Не шла ли кошка между нами
С пилюлей холода в зубах?
Висят задумчивые дали.
Твоих ресниц задумчив взмах.

Театра занавес опущен.
Я снова приглашён на чай.
И снова мне не нужен ужин.
Смотрю, смотрю в твою печаль,

В твою измученную душу
стреноженного в ночь коня.
Нет, никогда ты не задушишь
в своих объятиях меня.

Здесь всё молчит,
а где-то в небе
в последнем, может быть, рывке
ещё не умер белый лебедь,
не замечаемый никем.

И крик в моё ворвался сердце.
Спасибо, милая, за чай!
Берёшь посуду, полотенце…
А я смотрю в твою печаль.






Ты всё не в том, что видеть хочешь,
не там,
не с тем,
не для того.
Прожить боишься МЕЖДУ ПРОЧИМ,
собой оставив "НИЧЕГО".

Бессилен.
Жизнь свивает кольца.
Твоя судьба в одном из них.
Ты кружишь в жизни по околице,
не находя путей иных.

Но лебединый крик со мною.
Мне не сказать ему "прощай!"
Я помогу.
Я успокою.
Спасибо, милая, за чай!















ИРКУТСКОЙ БАЙКАЛОЧКЕ

Байкал.
Не оторвать глаза от аквы.
Твои глаза – зелёно-голубые.
И губы яркие.
«Что, милые? Ну, как вы?»
Я сам гадаю, чтоб вы ярче были.

Что линии руки?
Зачем неправда?
Я по глазам с Байкала глубиною
всё вижу: что влечёт, чему не рада,
и по чему душа устало ноет.

Байкал суров, а солнышко ласкает:
«Ну, как же так?
Смирись! Уймись! Люби!»
И вот уж вместо серых волн на скалы
плеснуло синевою из глубин.

И ты смеёшься,
и стакан – под волны,
хрусталь воды подносится к губам.
А воздух голубым большим поддоном
застыл над озером и в глубину упал.

Я пью Байкал из твоего стакана.
Он так прозрачен, как твои глаза.
Ты про Байкал мне что-то не сказала.
Я тоже главного, быть может, не сказал.


***
Неверно мир устроен нынче,
коли в душе не вольны мы.
Мешают правила, обычай
тогда, когда мы влюблены.

Когда один волнистый локон,
дрожь губ заметная едва
к мирским законам рушат стойкость,
чтоб стойким быть в любви всегда.

Ради неё, любви лучистой,
любви единственной навек,
на жертвы, что бы не случилось,
готов влюблённый человек.

Я весь тобою взят в полон,
и счастлив я, что так влюблён,
когда и в самый день ненастный
всё в мире кажется прекрасным,
а ночь, когда так звёздам тесно,
собой любви рождает песню.

Я счастлив: есть ты в мире где-то.
Уж тем душа моя согрета.
Но я несчастен: мне любимой
мелодий не играть на лире
и не шептать, что не устал
любить нектар в её устах.




Судьба любовь в нас родила
и тут же порознь развела.
Так счастье и несчастье рядом,
косясь, друг друга мерят взглядом,
живут во мне, как ни сердись.
Ну, до чего же странна жизнь!

Я  верю – там живём ли, здесь ли –
с тобой мы будем всё же вместе.
























***
Ты боишься меня, синеглазая,
прячешь синь в бахрому ресниц.
Пред тобою я в ноги падаю.
Ты прости эту слабость. Прости!

У дороги печали ивовые
сиреневой тишиной
распаляют сердец жаровни.
Потому я, наверно, твой.

Но не рваться огню наружу:
не пускают твои боялки.
Сам боюсь, что покой нарушу
без того беспокойной хатки.


















***
Это и не надо.
Разве можно взвесить
поцелуев радость,
поцелуев прелесть?

Только надо, надо
видеть, чтобы верить,
поцелуев радость,
поцелуев прелесть.

Надо их почувствовать.
Надо их понять.
Надо поцелуями
чаще даровать.


















ЛЮБОВЬ И ДЕМОН
(Баллада)

Ночь по небу скользила
всё быстрей и быстрей.
На распластанных крыльях
Демон мчался за ней.

Вились волосы следом,
грохотала гроза.
Исподлобья глядели,
сверкая, глаза.

Он на травах пахучих
ухватился за ночь…
Что хочет?
Что хочет?
Демон дьявольский, прочь!

И рассыпался хохот.
Рвутся струны гитары.
А на крыльях широких
пальцы-крючья лежали.

И под ними,
белою шалью обвита,
рыдая, лежала красавица Рита.






Девушку Демон в ночи укрыл
от парня, который ей изменил.

Жутко было, на крыльях летя,
но лучше, чем с тем, кто любовь потерял.

Слёзы
срывались на всём пути.
Звёзды
остались за нею светить.























***
Нет, теперь строка не слушается.
Небо стелится слезами.
С каждой каплей рифмы рушатся.
Дождь всё счастье горем залил.

Он по лужицам рассеял
отраженьями глаза.
Я стою средь них, робея,
и уйти никак нельзя.

Ветер их покой хрустальный
встрепенул и бросил в дрожь.
А ресницы заморгали:
никуда, мол, не уйдёшь.

Ты ушла.
Звенят рассветы.
Закачался в небе пух.
Счастье, счастье,
где ты? Где ты?
В ста шагах иль, может, в двух?

И поэтому не пишется:
рядом нет моей мечты.
Пусть привиделось.
Пусть слышится,
но сегодня счастье – ты.





***
Что случилось?
И кому на радость
ранним утром, в лебединый лёт
на щеке слезинка задержалась,
словно уж никто меня не ждёт?

Отчего рассветы загрустили?
Так печально вытянулась синь,
будто я в огромном этом мире
одинок средь елей и осин.

И во сне ли, стиснутый до боли,
я из плена вырваться хочу.
А сквозь окна, из-за сине моря
солнцем жёлтым брызнуло на тюль.

Мне и день не кажется уж милый.
Да и ночью кто-то по земле
рассыпает серебристый иней,
украшая травы, да не мне.

Вот и спрашиваю я, кому на радость
ранним утром, в лебединый лёт
на щеке слезинка задержалась,
словно уж никто меня не ждёт?






***
А вдруг слова – одни слова?
Не любит и любовь сама?
И сотни влюбчивых берёз
изменят в шутку и всерьёз…

Но звёздами ночь хороша.
Выходит месяц, не спеша,
и окунает в реку рог,
и освещает рядом стог.

Дремотно гукнул где-то сыч.
Так хочется с любовью жить.
Скрываясь в лес, метнулась тень,
да тенью быть я не хотел.

И к чёрту сотни разных "вдруг"!
Без них довольно в жизни мук.
Люблю – и небо поперёк!
Люблю – и лето на порог!

В лесу душистая постель
сокроет жар влюблённых тел.
Ночь будит дальний голос сов.
Когда любовь, не нужно слов.








***
А горят в небе по ночам – звёзды.
Хороши глаза твои, милая – в вёсны.

Не растут в зиму – ландыши белые.
Круглый год твои губы – спелые.

Напоила ты их, наполнила.
А моя-то вся жизнь – ты, любовь моя.

А моя-то вся жизнь – ты, горячая.
Разливай же себя, растрачивай.

И сгорим мы огромным факелом.
Так и надо нам.
Так и надо нам.

















***
За рекой, на ниве
заалели росы.
Я своей любимой
задавал вопросы.

Ты ли не обманешь?
Ты ли не разлюбишь?
Ты ли утром ранним
парня не загубишь?

А она в туманы
прошептала с ветром:
- Никогда не надо
спрашивать об этом.

Если любишь, верить
нужно, как берёзам
бесконечно белым,
а на солнце розовым.













БЕЗ ТЕБЯ

Без тебя стали ночи длиннее.
Нынче я у земли где-то с краю.
И когда за окном вечереет,
сам себе по руке я гадаю.

Мне бы поле да сена охапку,
да ресницы твои с небесами,
да гитару, да ночи бы жаркие,
да любовь бы мне сильную самую.

Ничего не ушло, не забыто.
Я по-прежнему смелый и робкий.
Никому свою душу не выдам,
спрячу в травах зелёных высоких.

Подожду – станут ночи короче,
и опять ты ударишь по струнам,
всё во мне всколыхнувшись захочет
отдаваться твоим поцелуям.












***
Ты говоришь, что всё у нас не так.
Боишься ты, что лучше и не будет.
Мне часто говорят, что я чудак.
Ну что ж, привет тебе от Чуды-юды.

Я верю в жизнь. И, значит, потому
большой успех, что при плохих погодах
я сохранил на сердце синеву,
и, может быть, умру ещё не скоро.

А если так, к чему нам горевать.
Поставь на стол букетик незабудок,
ложись в застеленную осенью кровать
и помни – есть на свете Чудо-юдо.


















ЗВЁЗДНАЯ ПЕСНЯ

Звёзды с неба к нам под ноги катятся.
Мы с тобой одни на свете, кажется.
Мы с тобой идём дорогой млечною.
Каждый шаг любви звездой отмеченный.

Припев:
Помни наш этот вечер.
Помни его всегда.
Милый мой человечек,
светит любви звезда.

Счастлив я, что ты сегодня счастлива.
Надо быть под звёздами почаще нам.
Много дней ненастных, много ветреных.
Надо помнить звёзды, надо верить в них.

Припев:

Слышишь, сосны тихо что-то шепчут нам?
Звёзды к ним приходят тоже вечером.
Звёзды светят всем, кто любит искренне,
у кого душа сияет искрами.

Припев:
Помни наш этот вечер.
Помни его всегда.
Милый мой человечек,
Светит любви звезда.

 
; ДИАЛОГИЧЕСКИЕ
МОНОЛОГИ

МОИМ ДРУЗЬЯМ ОДНОКУРСНИКАМ,
ПЕРВОМУ СИМФЕРОПОЛЬСКОМУ
УНИВЕРСИТЕТСКОМУ ВЫПУСКУ

Студенты - друзья любимые!
Сброшен последний пуд.
Влились мы в великолепную лигу
окончивших институт,
забравшихся в неизведанное,
себя до вершин подняв,
запомнивших незабвенные
часы экзаменационного дня.

Нам повезло несказанно:
свидетели бурных лет
вступили в институт однажды мы,
а закончили университет.

Росли мы, и рос, и крепнул
тот храм, что наукой кличут.
И мы посильную лепту
внесём в него каждый
лично.

Клянёмся,
что будем дальше
растить у науки крылья!
Клянёмся,
что будем старше,
но молоды,
как и были!

Клянёмся
друг друга помнить
и не предавать любовь,
любовь к науке,
в которой
должна течь и наша кровь!

Последний экзамен сдали.
Прижимая диплом к груди,
вспомним,
что самый главный
экзамен
у нас впереди.

И мы,
как лихие кони,
безудержные рысаки,
всё старое перегоним,
до нового долетим.

Но только, друзья по курсу,
вы видите, что у каждого
сердце утопает в грусти,
болью разлук окрашенной.

Клянёмся,
что будем верными
нашей священной дружбе,
как верны красавицы вербы
зелёной лесной своей гуще.

Часы просипели хрипло
последний студенческий час.
Дверь, скрипя, приоткрылась,
в жизнь выпуская нас.

Мы выйдем,
но что-то наше
в душах рождалось здесь.
Поклонимся молча
каждый.
Здесь –
наши разум и честь.

Здесь –
наши преподаватели.
Здесь –
наши слёзы и смех,
надежды и обязательства,
забыть которые
грех.

Студенты,  друзья любимые,
нам не забыть тех лет,
когда мы вливались в лигу
закончивших университет.

МЫ ПЕРЕВОДЧИКИ

Мы, переводчики -
связные мира.
Мы всё решаем с другими
миром.
Когда над миром
снаряд закружит,
Тут переводчик
уже не нужен.

Многоязыки,
многоголосы,
мы правду сердца
до всех доносим.
Мы объясняем:
поймите, люди -
У всех и всюду
путь жизни труден.

И если б каждый
друг друга понял,
Пришёл бы, может,
конец всем войнам.

Зачем же в ярости слепой
метаться?
Есть переводчики,
чтоб разобраться.

Сам говорящий, порой, не сразу
Поймёт закрученную
свою же фразу.
Иной запутается,
а переводчик
найдёт понятней путь
и покороче.

Мы полюсные аккумуляторы.
Заряды всех сторон
нам в души спрятаны.
Мы трансформируем
чужие мысли,
Пуская каждую
сквозь наши призмы.

И было б здорово,
что б призмы эти
Все были б добрыми
на белом свете.
















СОБАКЕ

Ты чего в окно глядишь, дружище,
разбивая в стёкла хриплый лай?
На дорогах что-то ветер ищет,
заметая след твой невзначай.

У тебя к нему какое дело?
Да, конечно,
с ветром вы друзья.
Или просто лаем захотелось
жизнь тоскливую свою за горло взять?

Слушай, друг,
пожалуйста, подвинься.
Ты грустишь,
и у меня своё.
Ожидание весны в душе повисло,
а на улице осенний дождь идёт.

Но смотри,
раскосою девчонкой
грудями прекрасными наверх
изогнулась радуга в сторонке,
изогнулась в разноцветный смех.








Дай, открою окна на распашку.
Это же она.
Я ждал её.
Побегу за ней по спящим пашням,
Утопая в самое жнивьё.

"Слушай, - я скажу ей, обнимая
землю, реки, небо, поезда, -
ты прости меня, весенним маем
я тебя увидеть опоздал".























СПАСИБО!

Люди говорят "спасибо"
за помощь.
За подарки
тоже благодарят.
Иные
вместо "спасибо!" говорят:
Вот ещё!
Чего ради спасибо?
Он мне обязан и так.

Пришла однажды девушка ко мне
почти с косич-ками,
чтобы узнать и рассказать всем правду...
Какими буквами
и где,
чтоб видно было,
высечь
мою
за это
ей
благодарность?

Корреспондент не дал ни грамма прибыли.
Не занял я ничей
ответственный пост.





Меня не били,
не ругали,
не обидели.
Просто поднял я
очень важный для всех во-прос.

Темнела луна.
Печалились звёзды.
Простое и ясное стало сложным и трудным.
Хотели мы правду поднять выше сосен,
А сил хватило
только до ближайшей урны.

И пришла девушка
почти с косичками,
Подняла к солнцу
нашу общую правду.
Километровыми буквами
в небесах хочу высечь
мою
за это
ей
благодарность.









АЛЁНЕ

Шестнадцать лет промчались, как минута.
И в жизнь твою уже ворвалось утро
любви, тревог, надежд и ожиданий...
А что из них придёт и не обманет?

Что станет песней и поможет выжить,
стремясь, как стебель, с каждым часом выше?
Что не собьёт, не свалит с пол дороги,
не помешает многим быть для многих?

Никто не знает этого в шестнадцать.
Как важно, выйдя в жизнь, не растеряться,
не оступиться, сделав шаг свой первый,
а если уж споткнулся, стать на верный.

Ты так ждала свои шестнадцать лет,
когда ты, наконец, получишь паспорт
и сбросишь покровительственный плед
нравоучений разных мамы с папой.

Ну, что ж, свершилось.
В добрый час пиит!
Пора пришла открыть дверь в жизни тайны,
сказать другим, что на душе болит,
что поняла сквозь годы испытаний.






Пусть слог не подведёт и рифма рушится
не по закону – а по сердца голосу.
И пусть поэма вырастет, получится,
как из зерна росток полезный колоса.

Хочу, что б ты дарила людям радость
всю жизнь с апреля до апреля
и отраженье в сердце ярких радуг
снимало тяжких мыслей бремя.
























***
Дочери в семнадцать лет
Опять мне пальмы неизвестности
сокрыли ясных мыслей свод,
и ощущенье бесполезности,
как червь шелковицу, грызёт.

В тебе, я знаю,
от рождения
душа пожаром занялась,
и пляшут в небе отражения,
ведя борьбу в душе за власть

над мыслями непокорёнными,
непокорённым чудаком,
над ненадетыми коронами,
над всем, что будет чуть потом.

Стихи становятся привычными,
но необычны всякий раз.
Я рад, что у тебя в столиччине
огонь не только не угас,

но разгорается, карабкаясь
рутинным древом бытия,
рвясь пламенно туда, где правда есть,
где, верно, должен быть и я.




ИРИНЕ ЖЕРНАК

А Вы наплюйте, Вы наплюйте
на всё в туманах сгоряча
и ласковой, как утро, будьте
с росою белой на плечах.

Возьмите на руки Россию
и покормите от груди.
Ведь Вы, наверно, очень сильная,
Вы ей поможете расти.






















КОРОЛЕВАМ НЕБА

Э-гей!
На кране!
Девчонки-пани!
Взмывают в небо крюки, крюки…
Миры над вами,
миры под вами,
и между ними живёте вы.

Пуды и тонны
руками тонкими
сквозь лета жаркие
и вьюги стон
несёте в воздухе
чужие подвиги
и сами в подвиге
со всех сторон.

Вы среди неба.
Вы – королевы.
Я дни и ночи
у ваших ног.
Я дам вам сердце,
а вы мне – небо,
что под ресницами
найти я смог.






СЕРГЕЮ ОСТРОВОМУ

С огромной разницей в тридцать лет,
рассыпанных в море жизни,
мы с Вами становимся во фрунт ракет,
летящих средь дат и чисел.

И мы становимся в те ряды
униженных и убогих.
И нам помогают судить и рядить
Поэзии нашей боги.

Вы смотрите в железные свои стихи
сквозь девяностолетние линзы,
как будто и не было дней плохих
в огромной тяжёлой жизни.

Как будто и не было войн и слёз,
походной тоски и пыли,
хулителей Ваших,
шипов у роз…
Но все они были, были.

А Вы, перешагивая через года,
столетие, тысячелетье,
стучите на машинке своим богам
живые строки бессмертья.






Вы им говорите: «Люблю я вас.
Люди, вы тоже боги.
Пусть выпрямит спины вам мой Парнас,
чтоб не были вы убоги.

Взгляните очами земли окрест –
все жившие в мире тленны,
но есть указующий жизни перст –
не преклонять колени!»

И Вы стучите свои стихи,
стоя всю жизнь у машинки,
чьи-то отстаивая грехи,
чьи-то собирая пожитки.
 
 

















ЮЛЕ

Дарю альбом тебе
о зимних днях.
Я весь в твоей судьбе,
что крыльев взмах:
взлетел и не спущусь.
Я так хочу.
Земли нет, ну и пусть –
там мало чувств.

Пол жизни, как полёт,
как песнь, как стих.
Не всех достиг высот,
но я у них.

Ты смотришь каждый раз
из-под руки,
как я лечу, кружась,
крутя круги,
где каждый, может быть,
последний миг.
Но я хочу так жить
и видеть мир.

Мне б только долететь
до тех вершин
и громко песню спеть,
что сам сложил,
что б поняли мой взмах
в твоей судьбе.
Альбом о зимних днях
дарю тебе.
БРАТУ АРТЕМИЮ

Мне снился сон:
мы выросли из книжки
такой же доброй, как и наша мама,
что нам читала, чтоб мы в люди вышли
и горя всем на свете было мало.
Страницы сказок раскрывались смирно,
нас уводя в страну чудесных снов,
где братец Кролик к Лису скачет с миром,
где нет убийств и нет для них основ.

А что же наяву? На самом деле
всё удивительно наоборот:
клочок земли поделен, переделен.
Миг отдыха на тысячу забот.

Мир разделён на верных и неверных.
Прав для одних - ошибочен другим.
И в параллельность параллелей мы не верим,
и вряд ли правильными делаем круги.

Одно лишь верно - всё идёт к закату,
чуть только зародится на земле.
Не спрашивай - ты в кадре иль за кадром.
Живи, пока навечно не сомлел.

Ты всюду на виду, ты как раз нужен
одной, другой ли, третьей стороне.
Живи, пока ты жизнью той разбужен,
учёный новый или старовер.


У каждого своё предначертанье.
Оно и в генах, и течёт в крови,
но и снега порой за ночь растают,
и шубу не сошьёшь, коль не скроил.

Шить жизнь свою приходится всей жизнью.
И даже в самый свой последний миг
желанье жить в тебе фонтаном брызжет. Замолк источник – и фонтан поник.

А я говорю: "Ни черта!
Это ещё не черта,
это ещё не предел.
Хоть волос наш поредел,
хоть голос слегка осип,
хоть много одежд сносил,
но будет ещё пурга
петь нашу песнь труда,
будет ещё в свирель петь нашу песнь апрель,
будет сверкать гроза
молниями в глазах.

Кони не сбавят прыть.
И нам ещё долго жить.








ВОПРОС ПРЕЗИДЕНТУ

Что, Путин,
как там жизнь в Кремле
у Спасской башни?
Вы всё летите на крыле
надежд вчерашних?

Вы всё надеетесь, что вам
помогут боги?
Чечня проиграна на срам.
Бедлам в итоге.

Никто не любит нас в Чечне…
а время помню:
я не рискуя там ни чем
гулял по полю,
ходил в горах и пил вино,
дружил с Кавказом.
Как это было всё давно.
Сломалось сразу.

Война нужна была не нам
и не чеченцам.
Но мы с войсками были там –
не отвертеться.

Солдаты падали.
Несли
их под брезенты.
А кто-то землю не месил –
шёл в президенты.

Что, Путин,
как там жизнь в Кремле
у Спасской башни?
Вы всё летите на крыле
надежд вчерашних?

Сегодня в Усть-Куте замёрз
Бобков Никола.
Его в России сжал мороз,
смертельный холод.

Не в поле бранном, не в буран –
в своей квартире
войны великой ветеран,
он умер в мире.

Не потому, что заболел,
что стар годами,
а потому, что беспредел
нуждою давит.

Войны великой ветеран
скрипел зубами,
когда повсюду тут и там
снаряды рвались.

Летели роем сотни пуль -
привычна смерть им.
Нелёгок был солдатский путь.
Уж вы поверьте.

Но шёл он смерти вопреки,
врагов сметая,
чтоб не серчали старики,
что жизнь пустая,
чтоб знали: будущий покой
им всем положен,
и что судьбой своей такой
гордиться можно.

Защитник наш солдат Бобков
замёрз в квартире,
и не помог ему никто
в подлунном мире:
ни президент, ни МЧС,
ни губернатор.
Ни обязательный собес
не спас солдата,
когда тот в комнате лежал
и, умирая,
молил, от холода дрожа
в дверях у рая.

За что он жизнью рисковал
в войне великой,
сжигал солдатский свой накал
победной битвой?

Мы к вечному огню несём
живые розы.
Солдата старого живьём
едят морозы.

Что, Путин,
как там жизнь в Кремле
у Спасской башни?
Вы всё летите на крыле
надежд вчерашних?

У нас взрываются дома,
подлодки гибнут,
сгорает вера вся  дотла,
надежда сгнила.

Чеченский след в Москве, в Кремле
берёт всех дрожью.
Кого хотим мы одолеть?
И кто заложник?

В стране гуляет алчных рать,
играют страсти.
Народ у нас давно опять
заложник власти.

И до тех пор, пока лежит
народ замёрзшим,
пока живёт он на гроши
и всеми брошен,
смешно нам ожидать побед,
что, впрочем, грустно.
Есть указатель на столбе
со стрелкой в пусто.

Что, Путин,
как там жизнь в Кремле
у Спасской башни?
Вы всё летите на крыле
надежд вчерашних?


; ПОЭМЫ

ТАКАЯ ЖИЗНЬ

Незаказная социальная поэма-размышления над знаменитым афоризмом Николая Островского

Отбурлила юность, отметелила.
Словно в стужу сбросив два крыла,
редко вспомнишь:
где ты, оголтелая?
И куда ж ты, юность, уплыла?

А дороги мчат прожекторами,
пяля глаз асфальта в горизонты.
Смертью дышат рокеры и ралли.
Жизнь – пустое слово для кого-то.

«… Самое дорогое у человека – это жизнь. Она ему даётся один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое…»

О, подлости, заброшенные в прошлое!
Через какие только не пройдёшь.
Быть честным до конца –
мечта хорошая.
А проживёшь?

Прошу прощения за обращение
к Андрею Вознесенскому

Алло, сенсация!
Физкульт-привет!
Шлю стихо-рацией
стихо-портрет.

Простите,
Андрей Вознесенский,
если хотите,
ответьте.

Я тоже пишу стихи.
У Вас не сдираю ни строчки,
но нравится мне Ваш стиль:
такой размашистый,
прочный.
Словно конь, закусив удила,
мчит по пашням,
а Вы, слегка
отклонившись назад,
поводья бросив,
швыряете взгляд
то в зиму,
то в осень.
И где ни вздохнёте,
там рифма cпадает.
Следующая не напротив,
а где-то подале.
И стих Ваш мечется,

но сквозь него
падает кречетом
конская дробь.

А почему я Вас никогда не видел,
хоть Вы часто бываете в Ялте?
Я в обиде,
но дело не в этом.
Представьте:
мне хочется просто сказать «спасибо!»
за то, что стиль Ваш
размашисто прочный.
Вы точки ставите
предельно точно.
За Вами скачем мы
конём норовистым
путём ухабистым
по сложным прописям.

Но на минуту
глазами открытыми
рванёмся круто
сквозь параллелепипеды,
параллелограммы
стихов Ваших сбитых.
Посмотрим прямо
на то, что закрыто.

Мне кажется, чёртом
влезая в сенсацию,
теряем мы что-то
для всех обязательное.

Пусть форма,
пусть рифмы
необыкновенны.
Пусть слон давит рифы
могучим коленом,
и солнце раскатится
смехом занозистым,
пусть это сенсация,
но что-то не сходится.

Коперник смотрел
на людей изумлённо.
Открытие сверх
было сенсационно.
Но он открывал
не ради сенсаций
вращенья овал,
вращенье галактик.

Залпом раскатистым
плевала «Аврора»
не ради сенсации,
а ради народа.
Тот выстрел
сенсацией
стал вековою.
Жизнь им разрывалась,
рождаясь другою.

Чистому – чистое,
доброму – доброе.
Должно получиться,
чтоб все счастье добыли.

Для этого строчка
сенсационно умело
должна быть точной
с «Авроры» прицелом.

Пусть стих будет пушкой
и бьёт не касательной,
а прямо по душам,
не ради сенсации.
Чтоб он не Озу
заставлял обмозговывать,
а выбил слезу,
чтоб от стресса расковывать.
Чтоб в век технократно
смертельной опасности
мы не были б ватными
в строках неясности.

Стихом ли таращиться
в архитектуре
в последнем решающем
сражения туре?

Нам нужно стеною стать
против мерзавцев.
Нам не до сенсаций,
не до сенсаций.
 
«Самое дорогое у человека…»

Мчатся МАЗы, Язы, КРАЗы…
Смерть всем шорохам.
Празднуем,
празднуем,
празднуем
тихим похороны.

Безмолвным – делать нечего!
Безмолвным – смерть обеспечена!
Безмолвным  - и свет не свет.
Счастья безмолвным нет.

Рисуйте,
рисуйте плакаты
привычным уже накатом.
Штампуйте
миллион на метр.
Штампуйте во все газеты.

Плакат
от бюрократизма.
Заявка
от замминистра.
И подпись:
Плакат получен.
И надпись:
Плакат прикручен.

Штампуют мысли плакатами…
А выполнять их надо ли?





Вопрос к Красной площади

Красная площадь –
сердце народа,
сердце России,
откуда мы родом.
Отсюда мы шли на врагов,
если лезли.
Отсюда мы шли
на народные съезды.

Красная площадь,
как кровь наша красная,
души людей красным  духом окрасила.

Красное исстари значит  прекрасное
честью и смелостью
Пугачёва и Разина,
Тех, что родили рабочих Пресни,
поднявших молот
под революционные песни.

Красная площадь,
ты самая честная.
Скольких героев народ тобой чествовал?
Скольким
тобой жить в бессмертье повелено?
Красная площадь,
ты площадь Ленина.

Сюда,
вырываясь от бурности дней,
приходим впитать необъятность идей,
приходим проверить
революционный шаг,
по компасу Ленина крутить земной шар.

Красная площадь -
сердце народа,
сердце России,
откуда мы родом.

Но что же молчишь ты,
Красная площадь,
когда по тебе
грязным духом
полощут?
Когда по тебе загуляли скандалы,
А с ними пришли
демократы-вандалы.

О памятнике Дзержинскому
на его же имени площади

Его снесли безумной ночью,
страшась немного темноты.
К земле сползали тени, корчась
от боли и от немоты.

В прожекторах подъемных кранов
в шинельке серенькой своей
плыл над землёй и думал:
«Рано
сошли со сцены мы, ей-ей!
Как много их ещё осталось
буржуев, пятящихся вспять,
что за кусок сытнее сала
готовы Родину распять».

И мэр Попов указом личным –
а был недавно демократ –
команду дал убрать с поличным.
Ломайте все, кто будет рад.

Лже-демократы утром вышли,
кто с топором, кто с молотком.
Был стук вандалов долго слышен,
вздымая ненависти ком.

Куски откалывались плохо:
гранит не так легко сломать.
И постамент тихонько охал:
- Ну, что с них взять?!

Он был самодержавья узник,
тащил детей из подворотен.
Он сам поляк, но жил для русских
в том смысле, что для всех рабочих.

Для тех, кто праздность не лелеял,
кто честно жил своим трудом,
кто, хлеб по всей России сеял,
не спекулируя притом.

Не потому ль его стащили
враги России тёмной ночью,
чтоб не пришли, не защитили
его
крестьянин и рабочий?

Но их по всей России толпы.
Любовь людей
рублём не купишь.
Истории стальные стропы,
срубивши памятник,
не срубишь.

И продолжаются размышления

Смерчами МАЗы, КРАЗы…
С конвейера унитазы…
В бешеном темпе жизни
на поворотах визги.

А может быть,
только тише,
подарок начальству свыше
в газетку?
А из газет:
«Взяточничеству – наше нет!»
Привет газетам!

Людям шестнадцать лет.
Смотрят на белый свет
вздёрнутыми носами,
растопыренными глазами.

Роберт Рождественский обращался к пар-ням с поднятыми воротниками, а я писал Роберту Рождественскому и его парням вот о чём:


Парни,
Не надо стоять с поднятыми воротниками.
Вы
на углах улиц
ничего не выстоите,
только поразвозите лужи ногами,
ничего не найдёте
и умрёте
быстро.

Истории самой
назначать свидание
несподручно.
Многовато всех
на одну историю.
Любишь? -
Возьми её собственноручно
и веди вперёд за собою.

А то покрепче найдутся парни,
отобьют
и поведут в другую сторону.
Историю
держать нужно
обеими руками,
как девушку милую,
самую хорошую.

Помните,
стояла
Софья Перовская,
на мосту историю свою встречая?
Взмахнула белым платочком
просто –
и месть свершилась
людей отчаявшихся.

Её товарищи
вполне возможно
стояли с поднятыми воротниками,
но каждый из них
свою жизнь
подытожил.
Все
на отлично
историю свою знали.

Стояли на углах
посты революционные.
Подозревали тогда
любого
на улице.
Все стоящие на углах
в любую минуту
готовы были
отдать
всего себя
за дело революции.

Сейчас
история топчется на одном месте:
шаг ступнёт -
и поворачивает обратно.


Многим
стиляжистым на углах
мир кажется неинтересным.
Мы с Вами, Роберт, тоже
в этом немножечко винова-ты.

Говорим правду,
но не полностью.
Не научились
до конца рубить.
Ходим по проволоке
прямо над подлостью,
с трудом удерживаемся,
чтобы не свалиться.

Другие -
под проволокой,
кто где может.
Через подлость хотят пройти
к коммунизма вышке.
Стоять на углу
просто так -
это то же,
что идти,
увязая в пыли
по самые подмышки.

История сама
никогда не обманывает.
Обманывают нас лица
случайные в ней.

Нужно нам в этом
хорошо разобраться.
Учите этому, Роберт,
наших парней.

Не успел я этого
сказать лично Роберту.
Он ушёл из жизни,
не додышав.
Но пусть помнят стиляги
и тот, кто был рокером,
Как в знамя красное
Роберт гордо дышал.

Думаю, что Роберт, жил, памятуя слова:
«…чтобы не жёг позор за подленькое и ме-лочное прошлое…»

Ему за прошлое не приходилось стесняться.
Только вот подлых эти слова почему-то не жгут.
И всё же я хочу сказать:

Чёрное небо
имеет прекрасные звёзды.
Что небо без них?
Представьте себе на минутку.
Огромная пасть кита.
Чёрная бездна.
Пропасть.
К земле прижимает и давит.
Жутко.

Страх
ножом ковыряет сердце.
Лежишь расплющенный.
Земля и ты.
Кругом ни души,
кто бы помог согреться,
избавиться от страха и немоты.

Если бы не звёзды –
не жить бы людям.
Откуда бы поэты тогда появлялись?
Наплывает на небо
облаков серый студень,
пропадают звёзды –
поэзия исчезает.

Так и человек со своим характером.
У каждого звёздочки есть свои.
Иногда их не видно, но найти надо,
а не просто с плеча
по голове рубить.

Обращение в прошлое
к корреспонденту «Комсомольской правды»
Вике Сагаловой

Вика, Вам очень и очень трудно:
Вас обнимает слякотью утро,
Пред Вами на шпалах дождливая осень.
Я понимаю –
Вам трудно
очень.

И карандаш над блокнотом растерян.
Жизнь трудновата для нашего времени.
Но Вы задумались:
Что же верно?
И Вы узнаете.
Я Вам верю.

Вика, поймите:
мне тоже трудно,
но если Вы всё-таки правды добьётесь,
готов быть для Вас постоянно
трибуной,
с которой Вы,
может быть,
в космос взовьётесь.

Бороться с дрянями,
ложью провяленными,
очень трудно корреспонденту.
Я Вам обещаю:
когда, не знаю,
но тоже возьму себе
трудность эту.

Быть прокурором человеческих судеб
трудно, но здорово,
и Вы им будьте.

Я сам растерян.
Одни вопросы.
В душе – Есенин.
В делах – Маяковский.

Вика, Вика, мне вот что странно.
Вам бы сейчас целовать тюльпаны.
Вам бы охапками целыми розы
получать от влюблённых
смущённо розовых.
И Вам бы слушать рулады весенние,
подаренные, может, самим Есениным.

Мне очень жаль, Вика,
что, встретив поэта,
у Вас одни беспокойства от этого.
Меня Вы назвали идеалистом.
Но тот не поэт,
чья душа не искриста.
И тот не поэт,
чья строка боится
смело,
не спрашивая,
в жизнь протиснуться.

В жизни всегда нужно быть героем
простым и честным,
живя для боя.
И если Вы пишете,
каждое слово
должно быть шагом
смелым и новым.

Вика, поверьте:
в душе я Есенин.
Я очень люблю закаты, капели.

Луна побледнела,
любовью полна,
я чувствовал телом
и сердцем понял.

Кричу я ветру:
- Сильнее дуй!
А ночью любимой шепчу:
- Целуй!

И эта влюблённость совсем не мешает
мне в лузу вгонять бильярдный шарик,
чтоб каждый взрывался,
летя ракетой…
Хочу я быть
и борцом,
и поэтом.

Вика, Вам очень и очень трудно:
Вас обнимает слякотью утро.
Пред Вами на шпалах дождливая осень.
Я понимаю:
Вам трудно
очень.

И всё же, Вика, я верю –
когда-то
Вы скажете:
- Женя,
ты прав.
Так надо.


Иначе, зачем мы живём на свете?
Ведь будут у каждого из нас дети.
И будем учить их
во всём быть правдивыми.
Пишите, Вика!
Путь Вам счастливый!

И я обратился к моему преподавателю анг-лийского языка Канн, прекрасной женщине, со словами искренней исповеди о смысле моей жизни:

Исповедь

Вы меня учите.
Вам тяжело.
Вам кажется – студент я с ленивцей.
То совершенно не знаю слов.
То произношение не английское.

И Вы вздыхаете.
Наверное, Вам
хотелось бы со мною и с Толькой
говорить о жизни,
о любви,
о стихах,
но на английском только.

Я отвечаю, слегка бледнея.
Знаю, Вы скажете:
- Ужас! Ужас!


Вы ещё молоды,
и Вам, несомненно,
друг настоящий хороший нужен.

А студенты уходят выпуск за выпуском.
Тают снега, белизну теряя.
Трудно настоящего друга выискать.
Не всегда надёжна любовь мужская.

Вы меня слушаете.
Нервы... нервы...
Уверены, могу отвечать сильнее.
Кто-то зовёт Вас "Иллана", "Элла",
а я и по отчеству назвать робею.

А я не решусь просто взять Вас под руку,
когда загораются в небе искры,
но не потому, что не хватит пороху,
а потому,
что не знаю английский.

Но если б Вы видели,
как это трудно
стоять в самом центре
дорог сплетений,
когда тебя тянет к жизни бурной,
а дороги
одна другой труднее.

По всем бы пройти.
Ведь не знаешь точно,
которая к сердцу ведёт России.

И я ношусь,
как по трассе гонщик,
пытаясь все расстоянья осилить.

В четверг
с комсомольцами политзанятия.
Хорошая это штука – учить политике.
Меня там называют Евгений Николаевич,
и я им говорю о настоящей критике.

Ах, как мне хочется обнять девчонок.
Они так мило мне улыбаются.
Но я с ними строг –
может быть, не скоро,
но эра новая с них начинается.

О, я политик.
Это тоже хобби.
А вы верите –
стихи без неё не получатся?
Ну, как же можно,
любя Родину,
не знать,
что в ней
и где
закручивается?

И я учу их.
А вечером, в пятницу
нужно идти мне на репетицию.
Я выступаю в народном театре.
Всем это кажется удивительным.

Ведь я работаю агентом снабжения.
Учусь в институте у Вас заочно.
Мне говорят:
- Ну и дурень ты, Женя.
Ты же не артистом работать хочешь?

Нет,
но представьте:
Сцена, как колокол.
Вы облучаетесь сотнями взглядов.
И вы, как язык,
и сейчас ваше слово
вдруг загремит...
его ждут...
так надо.

А сколько,
услышав его в этот вечер,
с души постараются счистить копоть,
чтоб был Человек,
а не человечек?
Да,
ради этого
стоит работать.

Вы меня учите.
Вам тяжело.
Вам кажется – студент я с ленивцей.
То совершенно не знаю слов.
То произношение не английское…



Начался отпуск.
Вчера собрание.
Нужно выпустить газету стенную.
А на завтра
(мы договорились заранее)
собираем когорту
литературную.

Да, я по-прежнему пишу стихи.
Вы говорили, что они Вам нравятся.
И это тоже моя стихия,
с которой никак невозможно справиться.

Но Вам-то что до моих занятий?
Вы исполняете
государственный долг.
Вам нужно выпустить преподавателя,
притом, чтоб был
хоть какой-то толк.

Вы спрашиваете, зачем я учу английский?
Хватит, мол, мне и литературной нагрузки.
А я Вам скажу
совершенно искренне:
хочу учить ещё и французский.

Вот ведь никак не могу поверить,
что с англичанином  или французом
в лицо
я не смогу говорить о Твене,
Ромен Роллане
и Пикассо.

И только для этого,
кончив с делами,
когда ни работы,
ни выступлений нет,
я со всех сторон обкладываюсь словарями
учить Ваш и мой
очень трудный предмет.

А Вы говорите –
я студент с ленивцей.
Это неправда.
Уверяю Вас.
Я учу
и буду учить английский
и жить для всех,
как живу сейчас.

Так было в прошлом

Пробуждение тяжко.
Будущее не ждёт.
Причём здесь смирительная рубашка?
На лбу холодный пот.

Разминаешь руки...
Нет, всё движется.
Показалось.
Почему же не пишется?

И вспоминается, как я говорил своим быв-шим соратникам по комсомолу


Товарищам бывшим

Я комсомольский работник.
Простите, из "бывших".
Это слово ножом в моё сердце врезается.
Сколько таких
окончательно выбывших
из-за каких-то подлецов и мерзавцев?

Сколько вас,
правду  вранью уступивших,
разбросано по земле,
рассыпано?
И сколько сейчас ещё правду ищут?
Никто пока не подсчитывал?

Начитался в детстве
книжек умных.
Думал:
вырастешь – будешь честным.
Вырос,
попробовал,
и оплеуху
кто-то по детству твоему  треснул.

И растерялся.
И засопливел.
Против ветра не плюнешь, думаешь.
Беда вся в том,
что мы очень раздвинулись,
в себя попрятались
честные люди.

Я получал
 и не раз
 пощёчины,
но становясь только злее от этого.
Шагаю по зимам.
Шагаю сквозь осени.
Сам  сыплю оплеухи направо, налево.

Бывает воздерживаюсь,
когда бесполезно,
когда не хватает
одной моей силы.
Товарищи бывшие,
давайте вместе
под старые песни
кулаки свои сдвинем!

А в голове плывёт алым парусом:

«... чтобы не было мучительно больно...»

Больно.
Уже больно.
Кулаки мы свои не сдвинули.

Какими мы были
в прошлые годы?
Влюблялись не в были,
в поэтов сегодня.




О кумире прошлого

Стоят зеваки,
рты разиня.
От удивления повылазили очи.
В маленьком городке,
в книжном магазине
Евтушенко в очереди...
Евтушенко в очереди!

Евтушенко в очереди?
Где? Покажи.
Голову не морочь,
не дребезжи
Книга поэта
продаётся в очередь,
и каждому это
хочется очень.

Прошу, продай!
В кассу плати!
Евтушенко?
Да.
Пустите!
Пусти!

Прекратите повторять:
Евтушенко моден был.
Могли часами дни терять,
За книгой его в очереди.

Где? Где Евтушенко?
Вон, на прилавке.
Хватай, не мешкай,
со всеми добавками.

Дайте, пожалуйста, ну одну.
Я из Союза писателей.
Не писатель, но буду,
Буду обязательно.

Пол потрескивая
каблучками дробными,
из кулинарного треста
девчоночка модная:

А читали вы о Разине?
Разве нет?
Смелым головы отрезали,
И привет.
А у Разина, скатившись в сторону,
но жива,
хохотала над царём  в глаза и в бороду
голова.

Пусть других гримаса сводит.
Евтушенко моден, моден.
Но история запомнит –
с тем и сказано –
как хохочет голова Стеньки Разина.
И другие будут так же
хохотать,
на царей глазами страшными
сверкать.


Прекратите говорить мне:
Евтушенко моден был.
Я за его книгами
в очереди, в очереди!

Модно петь одно и то же.
Модно вылезти из кожи,
но вложить заряд в слова,
но будить колокола,
разрезать тоску распилом
и толкать кого-то в спину:
Мимо, мимо не пройди!
Не умри на пол пути!

Дело здесь совсем не в моде.
Шаг вперёд
живёт
в народе.


Так писал он,
но кумир
поменял войну на мир.
Потянул богатства запах,
и уехал сам на запад.
Призывать других-то легче.
Свой же стыд прикрыть уж нечем.

И опять вспоминается:

"...чтобы не было мучительно больно..."

нам и за других уже больно.

Несколько слов моему брату,
с которым мы родились в один день

Мы родились.
Земля страдала болью.
Уже тогда,
в году сороковом,
она нутром предчувствовала бойню
и плакала мычанием коров.

Обрушилось.
Смешалось небо с пеплом.
Не солнце – кровь
окрасила закат.
Всё, что родиться к этим дням успело,
крушилось танком,
сапогом солдат.

Зачем рождалось?
Чтоб познать печали?
Чтоб мучиться в агонии огня?
Чтоб в пепел
бухенвальдскими печами?
Чтоб вечер
веру в утро изгонял?

Нет!
Нет!
И нет!
Любовь дана природой,
чтоб человек был счастлив на земле,

чтоб жил,
её любя,
а не уродуя,
чтоб зверь был дик,
а человек – не зверь.

Но были звери средь людей,
да, были.
И уходила почва из-под ног,
взрывая в небо
вместе с тонной пыли
любовь и счастье,
и надежды клок.

Нам повезло –
успели переправиться
туда,
куда снаряд не долетел.
И в детской памяти
прошла эвакуация
лишь голодом шатающихся тел.

Мы выжили.
- Но для чего? –
я спрашиваю, –
чтоб небо разрывал, гудя, набат?
Чтобы из космоса
ракетой ошарашивало
играющих в лапту моих ребят?

Чтоб всё пропало?
Чтобы всё померкло?
Ушло в туман галактик неземных?
Когда слезы не будет больше терпкой
лишь потому,
что никого в живых?

Нет!
Нет!
И нет!
Мы выжили сквозь горе,
сквозь все страданья,
плач,
несчастий вой,
чтоб, как слюда,
прозрачны были зори
и никогда не знали люди войн.

У мира широки луга,
спокойны,
но зарыдает вдруг сирены рёв,
и кажется мне,
словно перед бойней
разносится мычание коров.

И размышления не кончаются

Нет, не могу сегодня согласиться,
что не был честным я вчера,
что мыслей праведные ситцы
кроить ещё не начинал.

Лет тридцать я живу в тревоге.
Я словом бил и бью в набат.
Сегодня звуки перестройки
сиреной прежних слов звучат.

Разве не говорил я мастеру слова
Вадиму Арбенину?…

Быть на переднем крае – весело.
Быть на переднем крае – здорово.
Вадим Андреевич,
прочитайте нам Чехова,
расскажите Шолохова!

Вадим Андреевич,
ударьте Рождественским!
«Реквием» в сердце вонзите каждому!
Быть на переднем крае весело
только отважному.

Сцена артиста – не залп «Авроры»,
но кто сосчитал,
сколько душ перевёрнуто,
сколько взметнулось от Вашего слова
знаменем подвига?

Вы живёте на сцене,
а в голове одно:
«Что они думают там,
за рампой?
Понимают ли слово моё?
Понимают ли правду?»

Слова раскалённые
разбрасываете гранатами.
Читаете Маяковского
взрывного, как атом.

Ваша аудитория –
любые слушатели:
в зале,
в конторе,
в семье,
на улице.

Быть на переднем крае весело
тому, кто честно
всего себя отдаёт народу
нашему
хорошему.

Весело это и трудно.
Мы Вас не забудем.
Мы – люди.
Будьте всегда на переднем крае,
и мы с Вами.

Сцена артиста – не залп «Авроры»,
но кто сосчитал,
сколько душ перевёрнуто,
сколько взметнулось от Вашего слова
знаменем подвига?

Размышления или действия по поводу…

Я рву контракт насекомых.
Плюю на бумаги дважды.
Снова взрывной мой порох...
Полно,
а что же дальше?

«...Самое дорогое у человека – это жизнь...»

Но вот пустили с молотка
Остатки чести Бердичевские .
Капитализма злой оскал
оскалил зубы из Манчестера,
из Вашингтона,
из Парижа,
с разнузданных нью-йоркских улиц.
Я зубы собственников вижу,
вгрызающиеся в революцию.

Давайте торголюбам волю.
Всю правду им распродадим,
чтоб после,
где-нибудь
с тоскою
явилось в памяти,
как дым:

«...самое дорогое у человека...»

Что?
Неужели деньги?
Но человек ли ты тогда?
Может всего лишь раб купюры?
Не даёт мне покоя набат

Из-за границы услышали колокол –
это Герцен ударил в набат.
И вот уже
каждый тревоги полон
по всей России колокола звонят.

Забили тревожно в едином гуле.
Язык качается вперёд, назад.
Ветер дует – быть буре.
И вылился гул в революции залп.

Подумал однажды я,
мыслью ранен,
вспомнив тот колокольный звон:
а кто же сейчас беспокоить станет,
чтоб нечисть новую выгнать вон?

Ужели для этого,
как и герцены,
нужно покинуть Россию нам?
Нет, никогда нашу власть советскую
я никому на поруки не дам.

Не побегу под защиту Америки,
не захриплю под израильский вой.
Сколько их
томных,
истошных
истериков
то за границу,
то снова домой?

Здесь,
только здесь начинать канонаду
прямо,
открыто,
в упор,
в лицо.
Пора хоронить навсегда плеяду
вросших
в российскую власть
  подлецов.

Только себе,
побольше и лучше.
Карьера,
связи,
знакомства,
блат…
Как в эти мозги
сквозь обвисшие уши
сунуть
герценовский набат?

Как предотвратить
растерзанье России?
Как предупредить
наползающий мрак?
Как объединить
все могучие силы
в один
богатырский
народный
кулак?
И ещё слово о революции

Тысяча девятьсот семнадцатый:
земли резануло слух.
«Авроры» залп,
как атомный,
услышал и тот,
кто глух.

Чей-то проломан хрящик.
Пролился свободы свет.
Луч счастья его ярчайший
увидел и тот,
кто слеп.

То –
Революции пламя.
То –
Революции гром.
Выше
народное
знамя!
Сломан
сатрапов
трон.

«Самое дорогое у человека – это жизнь...»
А какая она сейчас?





Я говорю об этом
со своими одноклассниками

На улице Пушкинской выплывают из памяти
под платаном развесистым дворик, Роза, уют.
Мы гурьбой поднимаемся по лесенке старенькой
выпить звонко шампанское Севастополя брют.

Пёсик чёрненькой мордочкой в ноги ласково тычется.
Все растерянно топчутся: сколько лет уж прошло.
В школе было полегче нам – всё там было привычное:
Парты, окрик учителя:
- Всем сидеть хорошо!
 
Там мечтали безудержно стать людьми настоящими.
Каждый был в этом смысле друг на друга похож.
Там неведомо было нам, что такое «халявщики»,
что увидим нежданную личность странную – бомж.

Становились шеренгами и равнялись по знамени.
И равнялись по времени гордо грудью вперёд.
Нас растили не доллары.
Нянькой были нам знания,
что давал нам учительский замечательный род.

На улице Пушкинской, выплывая из памяти,
под платаном развесистым дворик маленький есть.
Мы гурьбой поднимаемся по лесенке старенькой
те, кто в Ялте учились в школе с номером шесть.




Роза, губки чуть вытянув, приглашает застенчиво:
- Ну, давайте расскажем же друг о друге себе.
Я умею компьютером все болезни излечивать.
Шепчет мне:
- Если нужно, мы поможем тебе.

Ах, моя одноклассница!
Ах вы, милые медики!
На душе моей раны.
Как мне их излечить?
Подключайте компьютеры.
Отчего же вы медлите?
Как, привыкшему к доброму,
в мире злости прожить?

Брат мой вышел в учёные.
Доктор он в экономике.
Я ему про Зюганова, он – про новый налог.
И не знаем мы, спорить нам о политике стоит ли,
если в ней, как в коммерции, балом правит подлог.

Ира, ты журналистка.
Расскажи нам о гласности.
Сколько стоит сегодня правда в частных руках?
Кто из честных правдистов доживает до старости?
Кто убит, кто повержен, кто низвержен в умах.

Нона, наша красавица, стала модницей в Ялте,
одевала в одежды, что кроила сама.
А теперь жарко борется за российское братство,
как не борется, видно, к сожаленью, страна.

Тот развёлся, тот спился, кто-то свёл счёты с жизнью,
тот уехал в Америку или Израиль.
Кто свихнулся, застрелен,
а кого страх притиснул.
Кто купился, продался, кто душу изранил.

Держава распалась, разъехались школьники.
Мы гурьбою собрались, но класса-то нет.
Нона, где же теперь наши славные спорщики?
Помнишь, как мы всем классом поносили весь свет?

Где Римма любимая по литературе?
Где образ героя в литературе и жизни?
Она в США, на жаргоне, в натуре.
А героев-то нет.
Их никто и не ищет

Что думал физрук – ГТО обязательно –
когда нас учил прыгать вдаль и повыше?
Споткнулась страна о барьеры предателей.
Мы не перепрыгнули эту планку у жизни.

На улице Пушкинской выплывают из памяти
под платаном развесистым дворик, Роза, уют.
Мы гурьбой поднимаемся по лесенке старенькой
выпить звонко шампанское Севастополя брют.

Ах, какая же она всё-таки дорогая  такая жизнь!






СВЯЗЬ ВРЕМЁН
(поэма)

Сажусь за стол писать письмо.
В Карачи снова беспокойно.
У мусульман всё время войны.
Пророком так заведено.

Но наш посол сказал:
- Тут дружбу
нам укреплять сегодня нужно.
И есть проект электростанции.
Та сталь, что варим, будет кстати.

Так значит, мы ещё полезны.
Завод построен не напрасно...
Ах, мысли, мысли,
вы полезли,
как конь слепой,
в коровьи ясли.

Письмо пишу я патриарху
семьи могучей, словно роща,
где все по-своему хорошие
деревья выросли с размахом.

В наш век, где всё так неустойчиво,
как чудо, есть такие семьи,
в которых у любви не сточены
колонны
и не взяты плесенью.


Подумать только, что мой папа
родился ещё в прошлом веке,
когда последнему из картотеки
царей (теперь в библиотеке)
народ не дал ещё по лапам.

Это были годы непонятного.
Это были годы неизвестного.
Напролом кто лез,
кто на попятную.
Годы, переполненные стрессами.

То было время ураганов,
разъединенья душ встревоженных.
Как много судеб разогнало,
подстёгивая страха вожжами.

Не все в те годы выживали.
Но те, кто напрягая силы,
понять старались и вживались,
росли,
растя с собой Россию.

Мой дед служил в именье управляющим.
Он Зимний –
что придумывать? –
не брал,
но оказавшись в революции пожарище,
как кот трусливый, от неё не удирал.

Хотели его к стенке, как помещика,
да тут вступился за него народ:
Он добрый был.
Он не давал затрещин нам.
Он не кривил на нас в презренье рот.

- А брат его Лександра Николаевич
в Сибири, социал, слышь, демократ.
Он должен возвернуться.
И мы, стало быть,
письмо подпишем все, чтоб в аккурат.

И вот оно письмо передо мною.
Корявым почерком, неграмотной рукой.
За деда моего стоят горою
желтеющей от древности строкой.

Крестьянин знал, кому какие почести.
Неграмотен, да враз не проведёшь:
Великодушен к тем, кто не был порченным,
и лют к тому,
кто въелся, словно вошь.

Для тех, кто ныне,
эти дни уроками
должны служить и в памяти засесть.
Жизнь каждого народной ниткой соткана.
Не помня этого, не смей ни пить, ни есть.

Вращаю ручкой-кием над бумагами,
пытаюсь словом, как шаром ударить в цель.
Горят машины наизнанку бензобаками
в Карачи, разрывая в клочья тень.

У них волнения необъяснимо сложны.
Кого-то кто-то по несчастью задавил.
Суд хочет вешать.
Все кричат: не можно,
ведь будет трудно ездить остальным.

Колотит парень по кабине ржавой:
- Как ездили без правил, так и пусть.
А виноваты здесь супердержавы –
они нам не дают к свободе путь.


Нелёгок круг, очерченный Кораном.
Исламский спрут сжимает всем мозги.
Но я о прошлом.
Я про бабку мою Анну.
Меня не знала.
Не вязала мне носки.

Но я-то есть.
Часть крови её катится
в системе головы,
сердечных мышц моих.
Судьба её рождения мне кажется
чудной
и стоит многих непростых.

Отцом её был Александр Урбан.
Да чех,
и в Чехии он в молодости жил.
Тогда под Австрией
пришлось всем чехам трудно.
Их император жал
последний сок из жил.

Но Александр вышел не из робких,
писал на стенах "Император - мышь.
Долой из Чехии немецкого подонка!
Всех в тюрьмах не сгноишь, не истомишь!"

И всё-таки пришлось бежать в Россию,
где был родным по духу человек.
В письме на родину оттуда попросил он
любую девушку приехать жить на век.

И вот одна,
подумав иль не думая,
помчалась, может, голову сломя...
Любовь, видать, была довольно бурная:
большая чехов выросла семья.

Кто стал поэтом,
кто изобретателем,
леса сажая по России-матушке.
А Анна,
продолжая род старательно,
родила нам отца и стала бабушкой.

Не все в те годы выживали,
но те, кто напрягая силы,
понять старались и вживались,
они росли,
растя Россию.

Время,
включи свои стоп-сигналы!
Время,
останови на мгновенье бег!
Давай присмотримся,
что с нами стало
после революционных
тревог и бед.

Нам нет нужды телескопов линзы
вставлять в окуляры своих очков.
Огромные контуры нашей жизни
Мы без труда увидим,
прочтём.

- Ты, быть может, слегка устала
от шумной суетной улицы.
Расскажи мне немного, мама,
сегодня о революции.

Проплывает звезда по небу
мимо лунного жёлтого паруса...
- Я героиней-то не была.
Уж ты извини, пожалуйста.

Мне было всего лишь восемь,
когда выстрелы где-то хлопали.
У нас вкусно пахло осенью
в небольшом городке Симферополе.

Грязные мальчишки по улицам
бегали, прося хлеба.
И я, дочка учительницы,
боялась их, страшное дело.

Позже было много странного.
Я помню – умишком детским
не знала, почему все разные,
люди все разноцветные.

В город приходили белые,
синие, зелёные, красные.
И все нам казались смелыми,
и все казались опасными.

Мы с няней боялись выйти,
если у нас на площади
вдруг начинался митинг.
Кто знал, чем он может кончиться?

А после с моим братишкой,
сестрёнкой или друзьями
читали о революции книжки
и в революционеров играли.

Мама говорила: "Шурёнок,
жизнь – это штука славная.
Учись хорошенько в школе.
Теперь это самое главное.

Страсти тогда кипели,
выступления были яркими.
Девушки с обнажённым телом
выходили,
а мы в них яблоки.

Людям хотелось нового.
Мало кто знал, чего именно.
Рождение было долгое.
Дорога такая длинная.

Война.
Эвакуация.
Голод.
Я мать четверых.
Нет-нет,
Не забуду,
как  старший сын Рома
стал взрослым в одиннадцать лет.

Воспитывал вас, своих младших.
Папа на фронте, как все.
А он отдавал свою кашу,
со мною встречая рассвет.

Кто-то умел вертеться,
умел проявить свою прыть,
очки втирать и втереться,
а мы не хотели так жить.

И после войны, так часто
рубля не хватало нам,
но как же смеялся каждый
игрушке, что сделал сам.

И радовались каждой булке,
что брат иногда приносил.
То время давалось трудно.
Казалось, не хватит сил.

Но выросли всё ж.
За границу
ты ездишь, как дипломат.
Как рада, что это не снится:
беды ушли назад.

В семье у нас есть редактор,
мастер и инженер.
Все смелые вы ребята,
для внуков моих пример.

Не любите вы, чтоб шли вам
в чём-то наперекор.
Кажется, всё по силам
и нет перед вами гор.

И ты, словно в небе кречет,
бьёшься – душа горяча.
Хотя революция, конечно,
учила рубить с плеча.

Шесть лет твоей дочке исполнилось,
как мне шестьдесят тому.
Она говорит: "Я в историю
войду и её поведу".

И поведёт, я уверена,
если уже сейчас
для неё революция Ленина –
азбука, первый класс.

И, может быть, только сегодня,
прогуливаясь с внучкой в лес,
Я действительно, поняла
той революции вес.

И потому я счастлива,
что дети мои и внуки,
живут по-настоящему,
зная, куда деть руки.

Сама я в героях не была.
Мы с папой давно на пенсии.
Мы революции дело
видели в работе честной,

в том, что бы вас вырастить
честными и простыми.
Счастливы, что вы выросли,
счастливы, что такими.

Проплывает звёздочка где-то
мимо лунного жёлтого паруса.
А, может, это ракета
со знаменем ярко-красным.

Время,
если матери счастливы,
горды за своих детей –
это революции счастье нам,
и за это спасибо ей!








Содержание

ОТ АВТОРА 3
; ЛЮБОВЬ МОЯ – РОССИЯ
РОССИЙСКАЯ ГЛУБИНКА 5
"Кто может обвинить весну" 7
"Небо рассветом румянится"… 8
"Люблю я слушать тишину" 10
"Тропой, теряющейся в снеге" 11
"Ночь. Тишина. Над лесом" 12
"Воздух наполнен зельями" 13
"Лес под утро хмур и стыл" 14
"Уставшим ночь перины застелила" 15
"Закат окрашен алой кровью" 16
"Глаза причалили к печали" 17
У ОЗЕРА 18
"Листьев медные тарелочки" 20
БУРЯ 21
ПОЛЯРНОЕ СИЯНИЕ 23
"Белый снег, ни точки чёрной" 25
"Здесь тучи белой бородой" 26
ПОДЛЁДНЫЙ ЛОВ 27
НОЧЬ ЗАПОЛЯРНАЯ ШПИЦБЕРГЕНА 28
ВЬЮГА 29
МЕТЕЛЬ 30
ЭЛЕГИЯ ГОДА 31
ПОД ПОЛЯРНЫМ СИЯНЬЕМ 32
ШПИЦБЕРГЕН 33
ГИМН РОССИИ 35
МОСКВА МОЯ! 37
"На площади Кудринской" 38
"Эх, Москва!" 39

; МНЕ ЯЛТА – МАТЬ, ЛЮБОВЬ, ПОДРУГА
"В краю инжиров и маслин" 40
"Когда пусты ночные пляжи" 41
"И вот уж солнце протянуло" 42
"Вдоль по набережной пальмы" 43
ПТИЦА-ЧОМГА 44
"Я здесь, у этих синих волн" 46
ЗАЗДРАВНАЯ 47
ПЕСНЯ О ЯЛТЕ 48
ШИПЫ И РОЗЫ 49
; ШИПЫ
ДИСГАРМОНИЯ 50
"Закавычистые «демократы»" 52
"Мы теряем людей" 53
ДРУГАЯ ВОЙНА 54
СЛУХИ ГЛУХИ 56
"Я в России стал эмигрантом" 57
"Летают по небу голуби" 59
"Судьба, спаси последнюю слезу! 60
ЛОЖЬ 62
РЕВНОСТЬ 63
ПЕСНЯ ПРО САНЧО ПАНСА 64
"Рыдают струны, а им бы петь" 65
; ЭТО Я
ВЕРЕТЕНО 66
"Девушка, вам нравится Есенин?" 67
"Дождь барабанит в мои ворота" 68
ГРОЗА 69
ЖЁЛТЫЙ ЛИСТ 71
ЗАЛ ОЖИДАНИЯ 73
"Спуталось небо с путами ночи" 75
"Троллейбус ползёт" 76
ЭТО ХОРОШО 78
ЯЛТИНСКИЙ ПОЭТ 79
"Когда опустел наш идейный корабль" 80
АНТИ-Я 82
"Не люблю я галстуки" 84
"За бутылкой нетронутой с вечера осени" 85
ПЕСНЯ ПАЦИФИСТА 86
"Наконец-то хоть в этой осени" 88
"В немодных стареньких штанах" 89
ТУ-154 91
АВИАТОРЫ 93
МУЗЕИ 94
СУДЬБЫ ЗИГЗАГИ 96
РОК 98
ТРАГИЧЕСКАЯ БАЛЛАДА 99
; РОЗЫ
"Я знал и немало прекрасных женщин" 101
"Ты пой любовь" 102
РОМАНС 103
"Что лаешь, пёс?" 104
"Мы далеко с тобой от Родины" 105
СПАСИБО, МИЛАЯ, ЗА ЧАЙ! 107
ИРКУТСКОЙ БАЙКАЛОЧКЕ 109
"Неверно мир устроен нынче" 110
"Ты боишься меня, синеглазая" 112
"Это и не надо. Разве можно взвесить?" 113
ЛЮБОВЬ И ДЕМОН 114
"Нет, теперь строка не слушается" 116
"Что случилось? И кому на радость" 117
"А вдруг слова – одни слова?" 118
"А горят в небе по ночам – звёзды" 119
БЕЗ ТЕБЯ 121
"Ты говоришь, что всё у нас не так" 122
ЗВЁЗДНАЯ ПЕСНЯ 123
; ДИАЛОГИЧЕСКИЕ МОНОЛОГИ
МОИМ ДРУЗЬЯМ ОДНОКУРСНИКАМ, 124
ПЕРВОМУ СИМФЕРОПОЛЬСКОМУ 124
УНИВЕРСИТЕТСКОМУ ВЫПУСКУ 124
МЫ ПЕРЕВОДЧИКИ 127
СОБАКЕ 129
СПАСИБО! 131
АЛЁНЕ 133
"Опять мне пальмы неизвестности" 135
ИРИНЕ ЖЕРНАК 136
КОРОЛЕВАМ НЕБА 137
СЕРГЕЮ ОСТРОВОМУ 138
ЮЛЕ.………………………………………..140        БРАТУ АРТЕМИЮ………………………..141
ВОПРОС ПРЕЗИДЕНТУ 143
; ПОЭМЫ
ТАКАЯ ЖИЗНЬ 147
    Андрею Вознесенскому 148
    Вопрос к Красной площади 153
    О памятнике Дзержинскому 154
    Вике Сагаловой 161
    Исповедь 165
    Товарищам бывшим 171
    О кумире прошлого 173
    Несколько слов моему брату 176
    Вадиму Арбенину… 179
    Не даёт мне покоя набат 182
    И ещё слово о революции 184
    Моим одноклассникам 185
СВЯЗЬ ВРЕМЁН 188



Редактор Л.К.Котюков
Тех. редактор М.Л. Вьюнник

Некоммерческое литературно-художественное издание






Евгений Николаевич Бузни

ДИАЛОГИЧЕСКИЕ МОНОЛОГИ
СТИХИ И ПОЭМЫ







ISBN 5-7949-0208-6
Свидетельство о регистрации № 015877 от 21 марта 1997 г.
М: Московская организация Союза писателей России, 2004 г., 202 с.






Сдано в набор 04.01.04
Подписано в печать 13.03.2003-03
Формат 60х90 1/16
Печать офсетная. Гарнитура Таймс
Тираж 150экз.
Отпечатано в МЦ МПО