Присмеркові сутінки опали,
сонну землю й душу оплели.
Самоти згорьовані хорали
геть мені дорогу замели.
І куди не йду, куди не прагну —
смерк сосновий мерзне угорі.
Виглядаю долю довгождану,
а не діжду — вибуду із гри.
Аж і гра: літають головешки,
зуби клацають під ідіотський сміх.
Регочу на кутні — буде легше
(а як буде важче — теж не гріх).
Що тебе клясти, моя недоле?
Не клену. Не кляв. Не проклену.
Хай життя — одне стернисте поле,
але перейти — не помину.
Дотягну до краю. Хай руками,
хай на ліктях, поповзом — дарма,
душу хай обшмугляю об камінь —
все одно милішої нема
за оцю утрачену й ледачу,
за байдужу, осоружну, за
землю цю, якою тільки й значу
і якою барвиться сльоза.
X.1968
Сумерки вечерние опали,
сонным ядом душу оплели.
Одиноких, горьких дней хоралы
все мои дороги замели.
Даже если я идти пытаюсь -
сумрак сосен мёрзнет в вышине.
Я своей свободы дожидаюсь,
не дождусь – тогда не жить и мне.
Вот игра: летают головешки,
щёлк зубов под идиотский смех.
Я смеюсь сквозь слёзы – будет легче
(ну а тяжелее – то не грех).
Что мне проклинать тебя, судьбина?
Не проклял, быть может, на беду.
Жизнь – скалистый путь, а не долина.
Всё равно - не обойти - пройду,
дотяну до края. Пусть руками,
на локтях, ползком, через весь свет,
пусть с душой, израненной о камень -
всё равно нигде милее нет,
чем вот та, с которой встречи жду я,
дымом боли съевшая глаза,
та земля, которой лишь живу я
и которой полнится слеза.
V.2009