По моим впечатлениям, история современной московской поэтики начинается с творчества поэтов постахматовского периода, как то: Иосиф Бродский, Анатолий Найман, Александр Кушнер. Причём только один из них не стал апостолом затяжной депрессии: улыбаться старался только Кушнер. Естественным образом столичный депресняк - не могу подобрать другого слова для определения московского сплина - передался и нашим с вами современникам. Невзирая на то даже, что в Москве сегодняшней можно встретить произведения практически любого стиля, от академического до наивного и даже готического. Даже сторонники России исторической привыкли жаловаться на жизнь, много больше своих языческих предков. Ещё немного - и Москва уступит место Петербургу. А уж там "живые спят, мертвец поёт из гроба.... бессильная в груди клокочет злоба и перья торжествующе скрипят". А. Блок.
Нетрудно заметить и сродство с москвичами Евгения Рейна, друга Бродского. Однако петербуржане не позволяли себе такое обилие штампов между строк изнутри: из латыни, особенно Горация, наивных, из жизни современной деревни, - коего не избежали столичные нытики и патриоты.
Многоуважаемому читателю наверняка известен такой феномен, как Современный русский сериал. Ну чем, простите, не Вера Павлова?.. А кто из них не горазд Горация спрягать, да в четырёх стенах под низким потолком! Большинство москвичей, кстати, даже поэтов, превозносят Гребенщикова как первого русского поэта, не преминув вздохнуть при этом, что большего Бог не послал. Без сомнения, представителям современной московской поэзии не мешало бы поучиться скромности у своих коллег-петербуржан. Конечно, без исключений, к счастью, не обойтись, и не будет преувеличением сказать, что именно из таких исключений и состоит "тёмная сторона" московской лирики. Некоторые из таких счастливых исключений есть и на этом сайте: Дмитрий Артис, Константин Кедров и другие.
Впрочем, довольно о плохом (общем фоне) поговорим о Метафизической школе русской поэзии наших дней. Главные представители этого направления: Аркадий Драгомощенко, Игорь Винов, Лариса Березовчук, Виктор Летцев, Алексей Парщиков. Они как никто другой заслуживают того, чтобы их называли элитой современной русской поэзии, невзирая на то, что один живёт в Киеве, другой - в Германии, третий - в Голландии. Да! забыла упомянуть Татьяну Зиму, примыкающую к их объединению. Не прибегая к "песенным" и "унылым" штампам, они сочетают тотальный постмодернизм выражения с хорошей классической повествовательностью. И чтобы не быть голословной, в заключение, приведу одни из лучших, на мой взгляд, стихотворений современной русской московской поэзии.
Аркадий ДРАГОМОЩЕНКО
КОНДРАТИЙ ТЕОТОКОПУЛОС ПИШЕТ СЫНУ -
Сегодня ночью
ты мне приснился. Шли сумерки.
Люди сосредоточенно плыли.
Мы находились в машине,
и ты - совершенный младенец...
скорее, нечто,
не обретшее пока очертаний, но занявшее
в моих мыслях определенное место.
Мы были вместе,
как в древнем мире, где суть не нуждалась
в отчислениях вести, и планеты двигались безнаказанно
в овечьих орбитах ранами спектра.
Однако сон разматывал вместо речи разлуки немую нить,
хотя мы оба сквозь сумерки приближались к строению -
оно было вполне незнакомо.
Поставь рядом дерево, проведи мелом дорогу,
а на поля введи - exit.
И все же, в этом медленном и непреложном не-мире,
но приближении, которое сравнить легче с безветрием,
нежели с вихрем, смерчем, метущим подобно дервишу
рукавами времени в кругах сора и пыли -
оканчивалось наше знание - у ног полудня тень,
завершающая служение -
поскольку будущее захлопывает свою дверь,
представая привычно разуму
либо ветошью горящей сально,
оправленной стронциановым льдом,
либо доопытным камнем в доброцветении форм. И что,
несомненно, есть порождение слабости, испытание сном,
а также обучение миру уподоблений, когда
одно исчезает в другом - не превращение,
ибо о нем суждено только слышать...
Но, возможно сказать:
желанием оправдания. Оправдания чего?
Не торопись. Взгляни на красную черепицу,
просто взгляни.
Видишь, облако было ближе. а теперь оно там, где огни,
где градирня - где испаряется город.
Но как ответить тому, что только место в мысли? -
если и руки, говора шелест ведущие неуследимо
по бесстрастной бумаге, не сознают сроков странствия -
призрачны, хотя не утратили очертаний.
Слишком страстно настояние было
(которое перенимаешь
неизвестно откуда) продлить длительность яви
собственными глазами.
Чрезмерна была и печаль, не имущая причины,
но, к счастью, ток чей перестал согревать сна жилу
и слух, стоявший нагой фигурой на пороге деления:
будущее, настоящее, прошлое.
Час этот не имеет границы,
подчиняясь порою рассудку
либо тому, что именуют любовью,
или (по достижению возраста) стяжением веры.
Много разного проходит сквозь нас,
достоверность чего не вызывает сомнений. Впрочем,
и это уже не имеет значения.
Даже незнанием не станет это.
Остается сказать: возрадуйся в юных лесах песка,
в галактиках реликтовых множеств,
в диком таяньи выворачивающих себя,
в котором, черту разделения преступая всегда, мы
раскалившие память дотла, приближаясь,
не сдвигаемся с места.
Свободны от прошлого...
Искусству научены обращенья с конца
полуднем, сжигающим уподобления, как
в кварцевом шепоте говора,
петляющем, словно тьма.
http://www.vavilon.ru/texts/prim/berezovchuk4-1.html
Лариса БЕРЕЗОВЧУК
ПУТЬ "Z" ТРАМВАЕВ #12
4 (туда: остановка на разъезде)
Матушка сказала, что нужно ехать в госпиталь прямо сейчас – отец ждет. Уже была четверть десятого – значит, я останусь там ночевать. Кроме систем, ампул и кофе, которые я должна была принести, меня осенило взять два кусочка булочки, остатки огурца и помидора, не съеденных в поезде, насыпать в поллитровую банку черники, ведро которой я купила на остановке в Белоруссии, упаковку легкого масла и настрогать рыбы на бутерброды. Больше в доме ничего не было, а купить что-то по дороге я не могла из-за отсутствия пунктов обмена поблизости. К счастью, пришел с работы сосед: он одолжил мне три гривни на бутылку минеральной воды и дорогу. Трамваи #12 в это время уже ходили редко – нужно было спешить. Я напялила просохшие джинсы, надела блузку от летнего костюма и сменила туфли на более легкие. На улице была душегубка. Я долго ждала троллейбуса. В конце концов приехал не тот, который пересекал маршрут #12. Мне пришлось бежать до трамвайной остановки два длинных квартала. И правильно сделала: почти сразу со стороны Подола показался красно-желтый вагон, идущий именно в Пущу-Водицу. Народу уже было мало, и я уселась на свободное место, тупо уставившись на задворки промышленной зоны, проплывавшие за окном. Ни о чем не думалось. Через четыре остановки трамвай остановился. Знающие сказали, что в это время он может очень долго ожидать встречного на разъезде перед площадью Шевченка. Смеркалось. Люди вокруг говорили, что из-за жары в этом году быстро отходит клубника, а черники в лесу – мало. Я смотрела на то, что жило своей жизнью под снова вставшей колом тканью: задние конечности замерли в неподвижности, и только легкая судорога сводила нижнюю фалангу
но все равно больно. Не надо,
не надо этого знать!
Хоть для каждого уже построены последние стены,
уже отсчитан восход, которым не дано согреться,
и наливают горечью
с цикутой несравнимый – неиспитый
глоток. А те, кто смотрят еще,
– получают диплом
в школе вечно юных и новых харонов.
Как их вокруг много... – их – всего лишь туристов:
сдают бесконечно экзамен
по знанию топографии
для всех одного маршрута.
Трамвай резко тронулся. По тому, что начали выделывать мои нижние конечности, я понимала: вагон движется по совершенно иному рельефу, нежели тот, который виднелся в окне трамвая.
Нет, не от Бога наука неистово дни и ночи считать.
***
Мой субъективный тон "писем издалёка" менее всего претендует ставить точку в этом вопросе, если таковой вообще имеет место быть. В конечном счёте, остаётся только радость. А радость и есть смысл бытия.
http://stihi.ru/2009/09/17/3295