С годами стёрлось в моей памяти имя добрейшего толстяка-сокурсника, осталась только его студенческое прозвище, на которое, в прочем, он не обижался, – Амбал. Голубоглазый, белокурый, кучерявый, богатырского телосложения, высокий, он внешне напоминал ангела-переростка.
Для определенного контингента своего микрорайона Амбал действительно стал ангелом на время. Именно тогда, когда приглашал домой отведать свежего продукта за дарма. Самогон почти до краёв заполнял чугунную ванну, в которой люди имеют обыкновение мыться.
Известно, земля слухами полнится. Вскоре к дому, где проживал экспериментатор, потянулась череда жаждущих и страждущих. Когда Амбал освободил свой балкон от годами копившейся посуды, убрал аппарат в надежное место, напоил всю округу, вымыл ванну, к нему пришёл участковый.
Двигаясь по участку, блюститель закона не мог взять в толк: отчего столько пьяных сегодня? Ведь не праздник, не получка, а на каждом шагу его клиент со счастливой улыбкой на лице, то забор обнимает, то за стену держится, а иные, не найдя опоры, сползают прямо на скользкий асфальт или в сугроб. Участковый спросил у местного ханыги, сияющего, словно начищенный пятиалтынный,– «Иваныч, где набрался, на чьи гуляешь, премию, что ль на заводе отхватил?» – « Ага, от них дождёсся!» – ответил тот. А дальше, подражая Пугачёвой, запел:– « Ну что сказать, ну что сказать? Желаю знать,
желаю знать…» Он поведал участковому об аттракционе неслыханной щедрости. Последний не поверил и пошёл разбираться.
Милиционер подозрительно осмотрел Амбалово жилище, потянул носом, в воздухе действительно пахло самогоном. «Разведка донесла, гонишь, не отпирайся, по запаху чую! По чём продаешь?» – спросил участковый. – «Да ни почём! За спасибо», – «Это почему же так-то? Ты ведь деньги тратил на продукты?!» – он искренне удивился. – «Да вот, задал себе вопрос: а слабо ли мне простому советскому человеку дать людям, то, что они хотят и ничего не попросить взамен? Понял, не слабо». – «Крамолу говоришь. Ишь, благодетель выискался!»
Не найдя состава преступления и улик, изобличающих подозреваемого в противоправных действиях, блюститель закона все-таки предупредил Амбала, что при повторении подобного, непременно отыщет соответствующую статью и посадит его в назидание другим. Как знать, может слишком правильным был тот представитель закона, а может он сожалел, что не удалось ему самому продегустировать предлагаемый продукт…
На следующий день Амбала в районе стали называть по имени и отчеству, а кое-кто при встрече с ним неуклюже снимал головной убор.
Со временем тяга к самого-но-варе-нию у Амбала не пропала. Он почти пропевал это слово, щурясь, будто вспоминал, как в детстве ел, спрятанное матерью вишневое варенье.
В конце августа третий курс института, где учился «благодетель», послали на уборку картофеля под Москву. Студенты жили в помещениях пионерского лагеря. Однажды, кто его знает где, скорее всего в деревне, Амбал раздобыл пятидесятилитровый бидон из-под молока, и поставил в нём брагу на радость студенческому братству.
Вероятно от сглаза начальства и поближе к небу, для благославления доброго дела, бидон водрузили на крышу вентиляционной шахты столовой. Шахта находилась как раз над плитами, где готовили еду. Для подъёма на уровень примерно трёхэтажного дома существовала пожарная железная лестница, но она была какая-то неуверенная, сильно прогибалась и скрежетала. Амбал сам поднял бидон наверх и после часто справлялся о ходе процесса, пробуя брагу на вкус. «Хороша, идёт»,– говорил он. Но, когда продукт дошёл до кондиции, опустить бидон не смог. Таская мешки с картошкой, он сильно растянул ногу. Амбал попросил Петра поработать на общее дело. Парень не без труда снял тяжеленный бидон, случайно немного всколыхнув содержимое, но вечером пить не пошёл и подругу свою отговорил. Дескать, колхоз – дело добровольное, но незачем за компанию делать глупости, последствия от которых могут быть гораздо серьезнее, чем думаешь.
Целый вечер парочка целовалась в резной деревянной беседке среди белевших в сумерках берез. Похолодало, и он грел её руки своим дыханием. Расставаться не хотелось, но неумолимо приближался «отбой» .
На пороге в спальный корпус им встретился Колька Ломоть. «Мужики», – обратился он к Петру. – «Трубы горят! Куда б налить? Стране нужна ёмкость и побольше!» Пётр в шутку посоветовал отвинтить осветительный плафон в туалете. На дверь туалета, чтобы какой-нибудь охламон не зашёл и не застукал его, Николай повесил бумагу с надписью «ремонт». Быстро справился с необходимой деталью, вымыл её.
С шуточками в адрес «Кулибина» приятели наполнили оригинальную посуду. Ломоть отпил приличную порцию браги без закуски.
В сельпо водилась только водка, да и то до обеда. Из остального – «стратегический запас» – вековые вафли с конфетами-конфетюрами студенты уничтожили в первые недели их «несладкого» пребывания в лагере.
Круглое дно большой плафонообразной посудины с веселящим тошнотворным напитком не давало возможность Ломтю поставить её, и бедняге пришлось держать этот «верх инженерной мысли» перед собой, пока сосуд не опустел.
Прощаясь с подругой у открытой двери, Пётр увидел в окне верхнюю половину Ленки Шиловой. «Ребята, я такая пьяная!» – сказала она. Парочка помогла ей удачно катапультироваться. «Развяжите мне шнурки, я не смогу», – пролепетала Ленка и тут же уснула. Её уложили на кровать, задрав ноги повыше, чтобы бражка меньше давала о себе знать. К двум часам ночи подгребли и остальные соседки по комнате.
Когда Пётр пришел к себе, уже в коридоре истошно воняло сивухой, а на его кровати заливисто храпел неопознанный субъект, как потом выяснилось, один из шофёров, отвозивший картофель в хранилище.
Петру предложили чайник браги, но он сказал, что завязал, и намерен провести ночь в своей постели без посторонних. Водителя растолкали и куда-то увели.
Утром девушки нехотя проснулись от стука в дверь. «Девочки! Пора вставать!» Ах, что за прелесть этот деликатный Виталий Петрович – доцент кафедры «Машины и оборудование…»! Он всегда будил своих подопечных, не входя в комнату.
«Вечевой колокол в голове!» – будто деревянынным языком сказала Ленка. Её мысли медленно перекатывались комком от вчерашнего вечера к сегодняшнему утру. «Надо же, и есть не хочется. А только пить, пить, пить,– и тут она икнула.– Во рту, словно кошки нагадили. Картошку убирать, нагибаться…», – последнее слово бедная бледная Ленка простонала.
С того самого раза Амбал уже не пытался осчастливить, того, кто попал в его поле зрения. Наверно повзрослел.
Апрель, 2005
Рассказ из кн. "Стихия", "Московский Парнас" , 2008