Я уронил дрянное слово
На сердце родины моей,
На прядь седую тополей,
Под шпоры рьяных кобылиц,
Что за колосьями страниц,
Ложатся в руки серым хлебом,
Чернила расплескал под небом,
Которое меня ласкало.
Я вылил правду на начало,
Забытого, но всё ж меня.
Дождавшаяся веры полынья,
Не разойдётся в грязном льде
И слово, кругом по воде,
Не побежит в плену холодном.
Во сне нелепом, пьяном, потном,
И черт попробуй разбери,
Хоть бесом душу раздери,
Из сита вытряхнет посла,
Посадит в лодку без весла,
Годов разбитых девяностых.
На бритвах ржавых, но всё ж острых,
Лежит полыни одеяло,
Что по рукам меня вязало,
Сквозь вату голос не слыхать.
Суровой ниткою стегать
Сквозь тело – шили грамотея.
Теперь, вон вишь – стихи писать умею,
Да хаю свет, на чём стоит.
А фраза матерно першит,
Гадая о предназначенье.
Сомнительные, гнусные творенья
Выходят из-под дерзкого пера.
Назойливая мошкара
Роится в тексте, на бумаге.
А что же сердце? Просит влаги,
Поддержки и простой любви.
Невежа, чёрт меня возьми,
Засел в прокуренном и рыхлом теле.
То, что страна дала, давно поели,
И требуя добавки, в стол стучим
Немытой ложкой. Боле не молчим,
Взывая к нежности от одеяла.
И глядя на меня, страна рыдала,
Ведь я, как все, её неблагодарный сын.
– Прости! Прости меня! – Твердим,
Как только станет худо.
Который раз я говорю, – Не буду,
Тебя словами обижать. –
И ты простишь! Ведь ты же – мать.