Представляю читателю цикл стихов Инны Лиснянской "ГИМН". Публикую с ее разрешения из книги "Инна Лиснянская. ШКАТУЛКА", Издательство "Русский мир", М., 2003. Выбор данного цикла - мой.
Портреты Инны Лиснянской и Семёна Липкина - компьютерная графика
А.Н. Кривомазова
Александра Плохова
ИННА ЛИСНЯНСКАЯ
ГИМН
В ГЛУХОМАНИ
Почитающий доблесть и равнодушный к славе,
Запустил в моё сердце амур не стрелу, а пулю, —
Как служивый солдат на забытой всеми заставе,
Я бессменно твой сон и явь твою караулю.
От мифической пули розой становится рана,
А шипы — охраной любви. В преклонные годы
В этой птичьей глуши — я тебе антенна, мембрана,
Телефонная связь, и даже — прогноз погоды.
Ничего, что о нас забывают друзья-собратья, —
Бремя общих тревог бесконтактным делает время, -
И когда бытию устаю раскрывать объятья,
Пуля в сердце моём проникает в моё же темя, —
Ни за что не даёт мне расслабиться, а тем паче
Не даёт поглупеть. Оттого и зрение зорче, —
Вот и вижу, что мы одни на бесхозной даче,
Что строка всё длиннее, а жизнь — короче.
2001
В ВАННОЙ КОМНАТЕ
Я курю фимиам, а он пенится, словно шампунь,
Я купаю тебя в моей глубокой любви.
Я седа, как в июне луна, ты седой, как лунь,
Но о смерти не смей! Не смей умирать, живи!
Ты глядишь сквозь меня, как сквозь воду владыка морей,
Говоришь, как ветер, дыханьем глубин сквозя:
Кто не помнит о гибели, тот и помрёт скорей,
Без раздумий о смерти понять и жизни нельзя.
Иноземный взбиваю шампунь и смеюсь в ответ:
Ты, мой милый, как вечнозелёное море, стар...
На змею батареи махровый халат надет,
А на зеркале плачет моими слезами пар.
2001
В ЛЕСУ
У тебя в глазах вековечный растаял лёд,
У меня в глазах вековая застыла темь,
По-научному мы как будто — с катодом анод,
По-народному мы — неразлучны, как свет и тень.
Я — жена твоя и припадаю к твоим стопам, —
Увлажняю слезами и сукровицей ребра,
Из которого вышла, а ты, мой свет, мой Адам,
Осушаешь мой лоб, ибо почва в лесу сыра.
Много тысячелетий прошло с тех эдемских пор,
Лишь любовь не прошла, потому что одна она —
Суть пространства и времени. А троянский раздор
И война, как и ныне, — из-за золотого руна.
Прежде — шерсть золотая, теперь — золотой песок...
Ради красного слова любовь называли певцы
Всех несчастий причиной (любовь возвышает и слог),
Но от лжи и у римской волчицы отсохли сосцы.
И певцы — ни при чём. За словцо я цепляюсь сама,
Как сейчас уцепилась за клюквенные персты...
Ах, мой свет, твоя тень не умрёт от большого ума,
А беззвучно исчезнет, как только исчезнешь ты.
2001
У ЯФФСКИХ ВОРОТ
Я — твоя Суламифь, мой старый царь Соломон,
Твои мышцы ослабли, но твой проницателен взгляд.
Тайны нет для тебя, но взглянув на зелёный склон,
Ты меня не узнаешь, одетую в платье до пят,
Меж старух, собирающих розовый виноград.
И раздев, не узнал бы, — как волны песка мой живот,
И давно мои ноги утратили гибкость лоз,
Грудь моя, как на древней пальме увядший плод,
А сквозь кожу сосуды видны, как сквозь крылья стрекоз.
Иногда я тебя поджидаю у Яффских ворот.
Но к тебе не приближусь. Зачем огорчать царя?
Славен духом мужчина, а женщина — красотой.
От объятий твоих остывая и вновь горя,
Наслаждалась я песней не меньше, чем плотью тугой,
Ведь любовь появилась Песне благодаря.
Ах, какими словами ты возбуждал мой слух,
Даже волос мой сравнивал с солнечным завитком...
Для бездушной страсти сгодился бы и пастух.
Но ведь дело не в том, чтоб бурлила кровь кипятком,
А чтоб сердце взлетало, как с персиков спелый пух.
Я вкушала слова твои, словно пчела пыльцу,
Неужели, мой царь, твой любовный гимн красоте,
До тебя недоступный ни одному певцу,
Только стал ты стареть, привел тебя к суете, —
К поклоненью заморскому золотому тельцу?
В стороне от тебя за тебя всей любовью моей
Постоянно молюсь. И сейчас в тишине ночной
Зажигаю в песчаной посудине семь свечей,
Раздираю рубаху и сыплю пепел печной
На седины: Царя укрепи, а тельца забей!
2001
В НОВОМ ИЕРУСАЛИМЕ
И ещё любви своей осознать не успев,
И ещё кольца обручального не надев,
Повторяла тебе стихи твои нараспев,
На распев ребристого времени, на мотив
Синеструнного моря и златострунных нив,
На мелодию ветра и серебристых ив,
На железную музыку транспортных средств и на
Колокольную музыку, что мне была слышна
Лишь в стихах, прорицающих лучшие времена, —
Я с печальной надеждой внимала твоим словам,
Что ещё доживём, что ещё доведётся нам
Лицезреть, как взойдёт на Руси многолюдный храм
Из глубин сознания, из Валаамских купин,
Из церквей обезглавленных, из тюремных годин,
Где законов — тьма, а человек один.
Нет, не в полной мере твои прорицанья сбылись,
Ибо скорость паденья стремительней скорости ввысь,
Да и дело всякое медленнее, чем мысль.
Всё же добрые помыслы — это тоже дела,
И об этом как раз извещают колокола,
До которых ты дожил и я с тобой дожила.
Наши дни с тобою — то пиршества, то — посты.
Я молюсь на тебя, а Богу молишься ты,
Потому-то меж нами тремя нет пустоты, —
Есть шмелиный бас на дико растущих цветах,
Соловьиный тенор на вековых верхах,
Под которыми чувства учусь умещать в стихах.
Ничего из любви и в старости не ушло, —
Ты, как прежде, нежности шепчешь мне на ушко, —
И как Парка вдевает нитку судьбы в ушко,
Так в кольцо обручальное я продеваю строку. —
И восторг прикрепляю к фирменному узелку:
Не встречала прекрасней тебя никого на своём веку!
2001
НА САДОВОЙ СКАМЕЙКЕ
На садовой скамейке средь буйного сорняка
Дотемна в подкидного режемся дурака.
Старосветских помещиков в возрасте перегнав,
Что ещё могут делать два старые старика
В одичалые дни посреди некультурных трав?
Наши дни одичали от всяких бессильных забот —
Чем и как подпереть крыльцо и створки ворот,
Как дойти до аптеки, на что лекарства купить?
Всё же будь старосветскими — мы бы варили компот
Иль взялись подоконник геранью красной кропить.
За день мы устаём от чтенья газет и книг,
Но особенно от газет, где столько пиарских интриг.
Вот и режемся в карты. Но вот, дорогой, беда —
Ты в игре, как и в жизни, проигрывать не привык,
И ловчу, чтобы в дурочках мне пребывать всегда.
Ты, проигрывая, глядишь, как раненый тигр.
И война для мужчин, знать, одна из азартных игр
На аренах времён... Слава Богу, ты вышел живым,
Хоть попал в сталинградский в кровокипящий тигль..
Но ты к глупостям не прислушивайся моим.
Дама бубен — с цветком, с сердечком — дама червей,
Я трефовая и — твой лучший в судьбе трофей,
Хоть досталась легко, ты и в этом — козырный туз.
Вечерком мы играем, но утро-то — мудреней, —
По утрам мы сдаёмся на милость печальных муз.
2001
РЕВНОСТЬ
В уходящую спину смущённо смотрю из окна...
Твоя ревность и трогательна и смешна, —
Неужели не видишь, что я и стара и страшна,
И помимо тебя никому на земле не нужна?
Ну какая тут трогательность и какой тут смех?
Ты от нашего крова, одетого в мшистый мех,
И от быта, сплошь состоящего из прорех,
Так и рвёшься, ревнуя, отвадить буквально всех.
А приходят к нам исключительно из доброты —
С крыши мох соскрести, кое-где подвинтить винты,
Да ещё приносят мне молодые цветы
В благодарность, что жив и мной обихожен ты.
А ещё и тайная есть корысть у гостей,
А вернее, мечта, — до старых дожить костей
И любимыми быть, и на склоне преклонных дней
Слушать гимны себе, что свежей любых новостей.
И ревнуют меня к тебе как любви пример,
Так что ты свою ревность бездумную поумерь,
Чтобы в мире, где столько зла и безумных потерь,
Всяк входящему я открывала с улыбкой дверь.
2001
ПОСЛЕ ЗИМЫ
Небо щебечет птицами выше небес,
Реки лепечут притоками ниже земли,
Я говорю о данной весне не без
Явной гиперболы. Ибо после зимы,
Что, как седой мой волос, была долга,
Как мне ещё говорить тебе о весне,
Чьи незабудки, как танцовщицы Дега
И веселей репродукции на стене.
К ним присмотрись — увидишь меня молодой,
Как я плясала в шубке цвета огня,
По голубому снегу, обданному водой,
То каблучком, а то и серьгой звеня.
Что ещё спеть, мой ангел, тебе после столь
Долгой зимы^ где болел ты, впадая в бред?
Знаешь, любовь огромней, чем эта юдоль,
В случае данном преувеличения нет.
2001
НАША ВСТРЕЧА
Дятел долбит по коре, - легко ль червяка добыть?
Я поднялась на заре и медлю тебя будить.
Своё ты отвоевал - у каждого свой мороз, -
Ты ладожский лед целовал и по волжскому полз.
А в морге был мой мороз, - пошла сирота в санчасть
Тянуть погребальный воз, чтоб с голоду не пропасть
Есть сокровенный смысл в стыковке судьбы с судьбой, -
Чтоб разморозить жизнь, встретились мы с тобой.
2001
СОЛОВЬИНЫЕ СВАДЬБЫ
Тяжело мне смотреть, как твой тяжелеет шаг,
Тяжело мне слышать, как дышишь ты тяжело,
Выходя на участок в семь соток, в поющий сад, —
(В нашей бедной стране только сад не нищ и не наг), —
Я хочу невозможного, — как бы время ни шло,
Был ты каждому утру, как чести и славе, рад.
И, пожалуй, впервые сейчас сожалею о том,
Что моложе тебя всего на семнадцать лет, —
Что я грелкою стать не смогу, как Давиду была
Ависага-нимфетка: собой, то как смоквы листом,
Утепляла седины царя, то, как солнечный свет,
Согревала аорту, то маком у ног цвела.
Я бы рада была в твой сад Ависагу привесть,
Как царица Вирсавия сделала некогда, но
Мы — не царского племени, да и не те времена.
Но от молодости кое-что сохранилось. В «Атланте» есть -
В холодильнике то бишь, вполне молодое вино,
А в саду соловьиные свадьбы и сваха-весна.
2001
ВЕРБНЫЙ ДЕНЬ
О, Русь моя! Жена моя!
Блок
Создал Бог небеса из белых своих одежд,
Создал землю из снега, снег во прах превратив.
А Лилит создана внутри адамовых вежд, —
Этот огненный сон для мужчин, конечно, красив,
Этот сон, как измена супруге, бывает свеж.
Повезло мне, — Господь обошёл тебя сном о Лилит,
Вот и верен ты мне, как отчизне своей патриот,
И сетчатка твоя о Лилит никогда не грустит,
Лишь меня неизменно ты видишь все сны напролёт
Как желанный до дрожи, хотя не запретный плод.
А проснёшься — страдаешь, что так изменилась я,
Хоть твердишь, что былой не утратила красоты.
Посреди раскроя империи и вранья
Ты сберёг для меня прозорливой вербы кусты,
Потому что — жена я твоя, Россия твоя.
Желтопёрая верба цыплячий разинула рот,
Неужели способен благовестить птенец?
Но поёт, что Христос воскреснет и к нам придёт
И поможет снять с головы заржавелый венец,
И в одно соберётся рассеявшийся народ.
Снег сгорел, превратившись в питающий почву прах,
И над нами одежды Господние подсинены, —
Этот миф я узнала из книг и от певчих птах...
Ах, спасибо тебе, что веришь в красу жены,
Что Лилит не ночует в твоих сокровенных снах!
2002
НАД ПРУДОМ
Милый мой, пусть хозяйки думают о зиме,
Ну а мне ни к чему, когда — вот здесь и сейчас
Все травинки, листочки и ряска, жизнью сочась, —
На зелёные буквы похожи в синем письме.
Может быть, из Одессы тебе, а мне из Баку
Есть привет, как бывало... И хоть за нами — Москва,
Мы грустим. А трава выводит «ква-ква».
Мы грустим. А листва выводит «ку-ку».
Да, империя откуковала, и там, где мы
Родились, совершенно другие страны уже, —
Это мне не строкой, а осокою — по душе,
Это мне не оскомина от незрелой хурмы.
Там уже не цветёт на каштанах русская речь,
И по-русски уже не говорит инжир...
Некрасиво грустить, что распался имперский мир,
Но и чувством распада немыслимо пренебречь.
Так что кстати пришлись о запасе к зиме слова, —
И тоску мою твой усекает душевный нерв,
Прежде чем затоскую... Не бойся — распада червь
Не коснётся меня — пока с тобой и жива.
Гул волны черноморской — в раковинах ушей
У тебя, а в моих — каспийской волны прибой,
Но печальную оду заканчиваю мольбой:
Хорошей, земля, из последних сил хорошей!
2001
ПОД ПЕРЕПЛЁТОМ
Семену Липкину
Если ты можешь проникнуть в мой сон, то смотри:
Вспышки зари, одуванчиков фонари...
Я проживаю в книге, светящейся изнутри,
В книге зелёной, поющей каждым листком
И треугольно поставленной вверх корешком.
Так в ней шумят письмена, что птицы живут тишком!
Что подступает вплотную и что исчезает вдали?
Слушают птицы, жуки, стрекозы, шмели
То, что поют изумрудные стены грешной земли
На языке есенинских зябких осин,
И на цветаевском выкрике красных рябин
О переплёте событий, где случай всему господин.
В книге зелёной живу, и синий её переплёт
Мне намекает, что гибель — тоже исход,
Что если нашим дыханьем растенье живёт,
То почему не считать, что пророков закланная кровь
Не перешла в зелёные жилы... Даже иван-да-марьи любовь
Жертвенно сеет в землю свою лиловь.
Тем уж чудесна земля, что небо — есть нимб её.
Ах до чего же призрачно в книге моё жильё,
Где я латаю иголкой еловой твоё бельё.
Но понимают и птицы, что дух не нищ и не гол,
Если есть Осип Эмильевич — лучший на свете щегол.
В книге бытую, где пух одуванчиков выстелил пол.
2002
Из книги "Без тебя"
Памяти Семена Липкина
* * *
Ты всегда говорил мне: Молись и верь!
И талдычил как на беду:
«Всё, что надо мне, чувствую, будто зверь» -
И нашла я тебя в саду.
Ты бесшумно ушёл, как уходит лев,
Не желая почить в норе.
И нашла я тебя между двух дерев,
Я нашла на снежном дворе.
То ли первый снег, то ль последний снег..
Смерть не знает про календарь.
Ты пришёл на землю как человек
И ушёл как праведный царь.
2003