Яблоня была молода и родила в тот год одно единственное яблочко, оно гордо висело почти на самой верхушке. Её любимое дитя нежилось под тёплыми лучами летнего солнышка, доверчиво подставляя по очереди то правый бочок, то – левый, весело поблёскивая.
Старушка, при всей своей расторопности и юркости, взбираться на стремянку уже не рисковала, а дети и внуки, которых она по очереди вынянчила и воспитала, на дачу не ездили. Распугала она их властным
характером, крепчавшим в непростое время, мрачным взглядом на жизнь, тоном, отравленным постоянным недовольством. Жизненные приоритеты её из-за нужды, испытываемой страной, семьёй, видимо сызмальства, были расставлены неверно. Во главу угла всех дел и рассуждений всегда ставилась вещь, а не человек с его болью, переживаниями и чаяниями, даже самый близкий. Страдала она сама, не осознавая этого, и заставляла страдать окружающих. Их тошнило от её любимого словечка «Надо!», и они уже не спорили, точно была она давно и безнадежно больна, в противном случае, их общение вызывало душевную тоску. Невозможно жить, постоянно объясняя свои поступки и оправдываясь, не чувствуя за собой никакой вины.
Кому, зачем надо? Не велика ли цена? Ответ был ведом только ей одной.
В обширном дачном посёлке из старейшин она осталась одна. Ровесники год от года постепенно уходили на вечный покой. Сперва, сосед с северной стороны ; столяр-модельщик. Он сам построил дом из досок, выловленных из Москвы-реки. Потом – соседка с южной стороны, хозяюшка-хлопотушка, по осени одаривавшая многочисленную родню отличными консервами – стали историей и памятью.
Соседка с запада, еще нестарая женщина, потеряв мужа, продала садовый участок молодым, от которых для земли и растений, как ей казалось, был бы больший толк.
Старики через дорогу ушли один за другим, предоставив полную свободу действий детям, а точнее внукам, не желавшим ютиться в городе на коммунальном пятачке. Молодежь выстроила двухэтажные хоромы, а сад свела до размеров детской площадки, английского газончика и альпийской горки.
Старушка в свои восемьдесят с гаком отлично помнила ту давнюю эпоху
конца сороковых годов, когда «великий вождь всех времен народов» на карте Москвы и Московской области очертил карандашом круг и сказал:
«Вокруг Москвы должны цвести сады…»
И тут же началась кампания по раздаче участков заводским людям.
Ей с мужем достался – огромный, изрытый корнями спиленных вековых деревьев земляной надел в восемь соток. Начальство распространило среди садоводов перечень необходимых посадок на «дармовых» сотках. Появились чертежи с описанием утлых хибар – мест предлагаемого обитания и складирования садового инвентаря. Они были без печей, отопления, электричества, воды, без «излишков» площади, дабы не дать возможность «куркулям» иметь побочный заработок.
Трудности преодолевались благодаря энтузиазму, молодости, тому блаженному времени, когда боль в суставах не выворачивала ноги и руки. До немощи ещё далеко, а на себя можно было положиться. Тогда она засыпала уставшая, но счастливая, не долетая до подушки, и не вставала, как сейчас по несколько раз за ночь, мучимая кошмарами и дурными предчувствиями. Дети были маленькими, а жизненные проблемы – решаемыми, хотелось жить и работать.
Треснувшая дверь давно некрашеного дома, скрепленная скобами, иначе в трещину виднелся окружающий мир, а если присесть на корточки, то – постоянно хмурое небо, дверь не унималась: «Смажь! Пора!» Но старушка не дотягивалась до верхней петли, а встать на табуретку не могла, ноги не слушались, голова кружилась.
Прогнившие перила крыльца качались, да и сама его крыша, служившая долгое время промокашкой частым осенним дождям, грозила свалиться прямо на голову хозяйке. Столько они вложили сил и здоровья в этот сад! С уходом мужа она чувствовала ответственность за поддержание всего хозяйства в надлежащем порядке, но силы таяли, а помощники отдалились, да и сама она давным-давно осознала, что слишком тяжела её ноша.
Яблони первой посадки корявились бесформенными кронами, узловатыми ветками, покрытыми паршой точь-в-точь, как натруженные, с вздутыми венами, руки старого человека, устало копошащегося в земле.
Хозяин посадил яблоньку неудачно. Тогда он был ещё в силе, а болезнь притаилась, как дикий зверь, и не показывала свои острые зубы. Он решил, пересадить дерево следующей весной, да не успел… Так и росло оно, будто падчерица, упираясь в общую водопроводную артерию, грозя вот-вот упасть и оставить огромный массив без воды на месяц, а то и на всё лето.
Соседские ребятишки, даже встав на цыпочки, не могли дотянуться до яблочка, мечтавшего вырасти большим, налиться соком и предстать во всей красе, как на выставке, на всеобщее обозрение. Ему вообще нравилось возвышаться, и его вовсе не заботил короткий срок яблочной жизни. Как известно, плоды летних сортов яблонь портятся быстро: гниль поражает их прямо в самое сердце, туда, где живут детки- семечки в ячеечках-квартирках. Сердцевина становится коричневой и горькой на вкус.
В мечтаньях таял день за днем. И вот однажды в спелую яблочную мякоть бесцеремонно врезался червяк. Как раз тогда, когда соседские дети спорили, кому из них достанется яблоко, по очереди отчаянно тряся дерево, пока старушка находилась в доме. Они пытались сбить плод камушком, но промахивались, а черешок плотно сидел на материнской веточке.
Но вот однажды, яблоко, подчиняясь закону притяжения, начало падать под весом собственной тяжести. Оно вдруг сильно испугалось высоты и тихонько запищало. Никто ничего не услышал: старушка была глуховата с детства на одно ухо, а дети громко кричали, играя на своем участке.
Яблоко упало на землю, отбив бочок, забрызгало соком раскрытые листья подорожника. Тот крякнул, толи от неожиданности, толи от сочувствия к несчастному. Трясогузка, бодро скакавшая по перекопанной огуречной грядке, остановилась и, перестав трясти точеным хвостиком, скосила головку на бок, вопросительно уставившись своими бусинками глаз на яблоко.
«Что это еще за манна небесная?» – вопрошал её удивленный взгляд.– «Наконец-то!» – послышался злорадный мышиный писк из-под куста смородины. Там, в глубокой норке, вдали от посторонних глаз, жила мышиная семья. Окрестные коты после «вискасов» и нескольких походов к норке, как в супермаркет, в сытости своей, привыкли к такому обитанию по соседству и, вконец обленившись, имели только дружеские намерения.
«Теперь оно, красивое, не висит высоко, всем на зависть», – продолжала мышь, подбегая поближе. По-хозяйски оглядев яблоко, она обрадовалась:
«Замечательно! Ещё и с мясом». Червяк к тому времени достиг околосемячкового пространства – самого нежного и вкусного места. Мышь, чуть надкусив плод, чмокнула от удовольствия. Яблоко категорически запротестовало: «Подождите, подождите! Не так быстро. Меня хотела попробовать хозяйка и соседские дети!» – «Знаю я этих детей, от них только шум и гам, да беда от воды, которую они повадились лить из шлангов в наши норки, устраивая потоп. Сколько мышиного народа погибло. А хозяйка, и говорить нечего. Потравила в прошлом году всех моих племянничков зерном с мышьяком!» – пропищала рассерженная мышь.– «Чушь мелешь, серая!» – падая, прошуршал сухрй лист. Достигнув земли, он замер.
«Вы для людей завсегда вредителями были, от вас урон хозяйству. Чего зубами клацаешь, шушера серая? Кто в середине хозяйкиного платья дыру проел, а у молоденькой вишни корни подгрыз?» – с досадой проскрипел высокий столб, поставленный ещё хозяином для вертушка. На верхнем конце столба был укреплен выструганный из дерева и покрашенный самолетик с пропеллером, крутившемся от легкого ветра. Мышь, испугавшись, что старый столб упадет от переживаний и придавит её, спешно ретировалась в норку.
Выслушав чужую перебранку, яблоко укатилось в траву. Оно лежало и мечтало, что хозяйка найдёт его, срежет место ушиба и след от мышиных зубов, а из оставшейся части сварит вкусный компот или просто съест, а может быть, его найдут дети и полакомятся, ведь оно ещё весьма неплохое.
Ночами стало по-осеннему холодно. Ребята уехали в город учиться.
Время шло, но яблоко продолжало лежать на прежнем месте, потеряв счет дням, всё меньше и меньше веря в свою счастливую судьбу. Забарабанили холодные дожди. Рядом с яблонькой образовалась большая лужа, смотрясь в неё по утрам, яблоко с грустью отмечало новые морщины и темные пятна на кожице. Оно понимало, что так и погибнет никому ненужное.
Спустя пару недель, хозяйка, с трудом передвигала ноги, убирая сад к зиме. Она наткнулась на чёрный шарик в жухлой траве и вспомнила, что это было именно то, единственное яблочко с молодой яблоньки у трубы.
Невольно на ум женщине пришло сравнение со своей жизнью, которую она привыкла ассоциировать со временами года. Сейчас наступала зима: холод, одиночество и горькое разочарование. Неблагодарные дети, взяв от неё всё, что могли, оставили доживать мать одну в квартире. Подруг у неё нет, муж умер. А внуки уже не нуждались в её советах, да и устала она от их грубости. За долгие годы старушка разучилась плакать, она только сжимала своё сердце в твердый комочек, сглатывая невесть откуда появлявшуюся горечь во рту. Она корила мать за то, что та дала ей несчастливое имя, а значит и – судьбу. Пеняла мужу, за то, что рано ушёл. На детей и внуков затаила долгую, саднящую душу, обиду – не захотели они жить по её правилам. Часто вспоминала о Боге, в которого прежде не верила…
С досады она бросила безнадежно испорченный плод на компостную кучу.
«Все там будем!» – ясеневидный клён, словно сигнальщик с большого корабля, дал отмашку маленькому пароходику-яблоку, начинавшему впадать в предзимнее беспамятство.
Октябрь 2002
Фото © Ольги Пономаревой
Рассказ из кн. "Стихия"," Московский Парнас", 2008