ПРЕДИСЛОВИЕ
ДИНАСТИЯ РЮРИКОВИЧЕЙ
Федор Иванович – старший сын Ивана Грозного и Анастасии Романовны
Юрьевой-Захарьиной. Родился в 1557г. Царь всея Руси с 1584 по 1598г.г.
Жена – Ирина Федоровна Годунова (сестра Бориса Годунова) с 1580 по 1598г.г.
Дмитрий Иванович – младший сын Ивана Грозного и Марии Федоровны Нагой.
Родился в 1584г. Убит при загадочных обстоятельствах в Угличе в 1591г.
Дмитрий Иванович (Лжедмитрий) – Юрий (в монашестве – Григорий) Отрепьев –сын Ивана
Грозного и Марии Федоровны Нагой. Родился в 1583г. Царь всея Руси с 1505 по
1506г.г. Жена - дочь Сандомирского воеводы Юрия Мнишека - Марина Мнишек с 8 мая
1606 по 16 мая 1606г.г.
ВРЕМЕНЩИКИ
Борис Годунов – сын боярина Федора Ивановича Годунова. Родился в 1552г.
Царь всея Руси с 1598 по 1605г.г. Жена – Мария Григорьевна Скуратова-
Бельская с 1580 по 1605г.г.
Федор II Борисович Годунов – сын Бориса Годунова и Марии Скуратовой-
Бельской. Родился в 1589г.
Царь всея Руси с 14 апр 1605 по 10 июня 1605г.г. Василий IV Иванович Шуйский – сын князя Ивана Андреевича Шуйского.
Родился в 1553г. Царь всея Руси с 1606 по 1610г.г.
ДИНАСТИЯ РОМАНОВЫХ
Михаил Федорович Романов – сын Федора Никитича (Патриарха Филарета),
внучатый племянник жены Ивана Грозного, Анастасии Романовны.
Родился в 1596г. Царь всея Руси с 1613 по 1645г.г.
Я говорил вам как-то о своем знакомом,
Человеке глупом, вздорном,
Который ранее собак лечил
И в этом что-то находил.
Потом вдруг ради спорной славы,
Не отыскав другой забавы,
Историком себя великим возомнил
И, хоть признания заслуг не получил,
Искренне поверил сам,
Что ему талант от Бога дан.
И он наличие его всем сразу доказал,
Как только «Сагу об Иване Грозном» написал.
И вот, трудом своим воодушевленный,
Самим собою восхищенный,
Не сумев шквал мыслей в голове сдержать,
Стал продолжение «истории» писать…
После смерти Грозного царя
Смута средь бояр пошла,
Оставил царь после себя немного:
Младенца Дмитрия и слабоумного Федора.
Кому из сыновей наследовать престол,
Как выбрать крепкий древа ствол?
Одни бояре слабоумного Федора предлагали,
Другие за младенца Дмитрия стояли.
Средь них была и Дмитрия родня,
И Бельский – последний фаворит царя.
Меж князем Бельским и противником его
До столкновения открытого дошло.
Партия Мстиславских и Шуйских победила
И Федора на трон отцовский посадила.
А Бельского, чтоб не волновать народ,
Сослали воеводой в Нижний Новгород.
Младенца Дмитрия с матерью его
Подальше в Углич сослали на житье.
Там и провел все детство Дмитрий,
С ранних своих лет грубостью ранимый.
Характером он, как и отец, жестоким обладал
И никому ни в чем не уступал.
Случалось, в кухне он головы цыплятам обрывал,
Как в прошлом и отец его боярам головы срывал.
Однажды со сверстником своим, играя во дворе,
Они фигурки из снега сделали себе.
Внешностью они бояр напоминали,
Тех, что вокруг трона Федора стояли.
И вдруг царевич не стерпел,
Вспыхнул, от злости покраснел
И неожиданным шашечным ударом
Стал головы рубить снеговикам-боярам.
«Вот так я с вами поступлю,
Как только я на трон взойду!»
А в Угличе его давно царем признали
И в восхищеньи предрекали:
«Вот настоящий царь растет,
Он точно по стопам отца пойдет,
Среди бояр порядок наведет,
Всю нечисть твердою рукой сметет.
Ведь нынче распоясались бояре,
Всю власть в стране к рукам прибрали»
Народ российский по мере своих сил
Власть твердую всегда любил!
Ни для кого в народе не было секретом,
Что царь российский был «с приветом»
И средь бояр велась упорная борьба
За власть и за влияние на глупого царя.
Вначале ближе всех к царю стояли
И никого к нему не подпускали,
Шуйские, Мстиславские, брат матери Романов
И лишь за спинами их только – Годунов.
А царь сам находился под влиянием жены,
Ирины – сестры Бориса Годунова.
И это помогло ему войти
В доверие безумного царя Федора.
Взяв в руки свои власть, негласно,
Он стал вершителем судеб государства.
Князей Ивана и Андрея Шуйских,
Колычевых, Головиных и Воротынских
По ложному доносу захватили
И в государственной измене обвинили.
Одних пытали и распяли,
Других по городам России разогнали.
Влиятельных князей, Борису неугодных,
Татевых, Урусовых, Быковых
И знатных их друзей
Лишили привилегии своей.
Мстиславского Ивана Борис велел схватить
И монахом в Кириллов монастырь определить.
Борис бояр почти два года усмирял,
Пока внезапно сам не осознал
Незримый час души тревоги:
Война со шведами стояла на пороге.
Шведы еще при Грозном захватили
В Прибалтике города исконные России
И Годунов, как истый патриот,
Решил вернуть России сам Иван-город,
Капарье, Ям, Карелу и все другие
Старинные города России,
В которых горожане столько лет
Проклятьями клеймили божий свет.
Выступив в поход российские войска,
Шведов разгромив, восславили себя,
Все города России возвратили
И перемирие на год заключили.
Пока на севере с соседом шла война,
В Угличе случилась страшная беда:
Царевич Дмитрий погиб средь бела дня -
Сын младший Грозного царя.
На крики матери сбежались все гурьбой
Во двор царицы вдовой Марии Нагой.
Увидели в крови, лежащего безвольно под крыльцом,
Мертвого царевича с горлом перерезанным ножом.
Мать в исступлении безудержно рыдала,
Людей Бориса Годунова обвиняла,
Присланных сюда, чтоб под охраной царицу содержать
И за семейством ссыльным наблюдать.
Следствие по приказу Годунова провели
И, естественно, виновных не нашли.
Смерть Дмитрия народ российский поразила,
Уж слишком явной выгода была,
Мечтавшему приблизиться к престолу
Боярину Борису Годунову.
Как отпрыск Рюрикова рода,
Царевич Дмитрий любимцем был народа,
И смерть его он не сумел боярину простить,
Как ни пытался тот его заставить Дмитрия забыть.
И все постигшие Россию беды,
Помимо семейства Годуновых смерти:
Смуты, разоренья, несчастья все другого рода,
Все виделось в воображении народа,
Как возмездие, как кара Бога
За убийство царского сынка,
Отпрыска великого царя.
А Годунов в то время вряд ли знал,
Что Господь Бог в судьбу ему вписал
И он, смеясь, лишь руки потирал
И втихомолку про себя шептал:
«Теперь уж я наверняка
Наследую и трон Великого царя.
Рюрика династия исчезнет навсегда,
Возникнет новая, татарская: Мурзы Чета».
Меж тем во внешнем мире
России вновь войной грозили.
С севера к Москве тихонько шведы подбирались,
А с юга татары крымские к ней рвались.
Шведов вскоре Годунов остановил
И мирный договор поспешно заключил.
С татарами пришлось побольше повозиться,
С их силами громадными пришлось сразиться.
И все же русские войска татар остановили,
Усилием громадным спесь с них сбили
И ход событий резко повернули,
Разбив полки татарские близь Тулы.
Загнав в поспешке множество коней,
Бежал позорно хан Гызыл-Гирей.
Покинув в страхе непокорный край,
В простой телеге ускакал в Бахчисарай.
И молвил про себя самодовольный Годунов:
«Закон истории не любит дураков,
Напрасно рвались на Москву бахчисарайские татары,
Ведь мы, ордынские, давно ее к рукам прибрали».
Он много времени делам российским отдавал,
Свои поступки, зачастую, с расчетом сочетал.
Знаменательным событием в России
Стало учреждение своей Патриархии.
Царь Федор, по наущению Бориса Годунова,
Избрать заставил в Патриархи митрополита Иова.
Борис уже тогда вперед смотрел
И словом Патриарха заручиться захотел.
Пытаясь заслужить расположение народа,
Им помощь он оказывал любого рода:
В неурожаи хлеб народу раздавал,
Погорельцам при пожарах помощь слал…
И, тем не мене, не любил его народ,
Не видел в его предках царский род,
Да и убийство Дмитрия не мог ему простить,
Никак царевича не мог забыть.
В тысяча пятьсот девяносто восьмом,
Забывшись кротким, мирным сном,
Ушел царь Федор в мир иной,
Не попрощавшись с верною женой.
(Здесь стоит пожалеть его жену, Ирину,
Чесавшую ему ночами, вместо ласки, спину).
Угас последний сын великого царя,
Служивший куклой долгие года.
Прервалась Рюрикова ветвь,
Правившая Русью шесть с лишним сотен лет.
И в завершение, друзья,
Я опишу вам точный облик бывшего царя,
Который у меня сложился
Пока я в исторических архивах рылся.
Он был черняв и глуп, как пробка,
Одутловат, приземист, небольшого роста…
Когда дела в боярской Думе он решал,
Всегда многозначительно молчал,
С блаженной лишь улыбкой из носа что-то доставал
И всем без исключения боярам раздавал.
Немало времени он в церкви проводил,
Но более всего он развлечения любил:
Кулачные бои, с медведями потехи,
Шутовские забавы и прочие утехи.
Вот так и жил несчастный сын великого царя,
Не давший миру ничего, кроме себя.
После похорон несчастного царя,
Оставшись словно без руля,
Разбушевалась вновь Москва,
Как в половодье горная река.
Чтобы страну в порядок привести,
Необходимо было нового царя найти.
Кинулись бояре и народ к Ирине Годуновой
С просьбой стать для них царицей новой.
Но от престола Годунова тут же отказалась
И в Новодевичий свой монастырь подалась,
На девятый день в инокини постриглась
И под именем Александры возродилась.
И вновь в народе паника поднялась,
В Кремль толпа орущая ворвалась:
«Мы не допустим правления бояр!
Скажите, кто нам будет царь?»
Тогда воскликнул громогласно Иов:
«Царем пусть будет нашим Годунов!»
Поддержал он Годунова словом решающим одним,
Поскольку был ему обязан патриаршеством своим.
Годунов решил немного покривляться,
Чтоб скромником в глазах народа показаться:
«Помилуйте, друзья, не царского я рода,
Я не могу царем стать русского народа!»
А сам, в усах своих, тая усмешку,
В глазах людей ища поддержку,
Молвил тихо, про себя:
«Да не оставит Бог меня!
Тень Грозного меня усыновит
И Русью править повелит».
Патриарх всех православных христиан собрал
И крестным ходом к Годуновой их послал.
«Помилосердствуйте о нас, благочестивая царица,
На царство дайте брата своего, Бориса».
«Ради Пречистой Богородицы и Бога,
Даю вам брата своего родного.
Пусть станет вашим он царем,
Пусть будет вам государем».
«Да будет твоя воля, Господи, спаси,
Послужу я в меру сил своих Руси».
Род Годунова – любимца Грозного царя -
Шел от татарского мурзы – Чета,
Принявшего в Орде крещенье от Петра –
Митрополита Захария.
После смерти Грозного царя
Восемнадцать лет судьба
Земли российской связана была
С личностью Бориса Годунова.
Восшествие на трон нецарственного рода
Ознаменовалось послаблением для русского народа:
Крестьян от податей на год освободили,
Пошлины купцам на два года отменили,
Заключенных из острогов на свободу отпустили,
Служащие жалованье двойное получили.
Не видела Россия раньше никогда
Такого деятельного, доброго царя.
Вполне он мог оставить память о себе,
Как о блестящем, мудром, заслуженном царе.
Недаром он пытался для народа школы завести,
Боярских сыновей к культуре привести.
И тем не мене, не любил его народ,
Не видел он в нем царский род,
Не воспринимал его, как Богом данного Государя,
И совершенно не боялся, как раньше Грозного царя.
Через два года, в тысяча шестисотом,
Добившись твердой власти над народом,
Борис желал теперь лишь одного:
Убрать противников престола своего.
То были Романовы, стоявшие у власти,
Родичи пресекшейся династии.
Они законно могли претендовать на трон
И эта мысль тревожила Борису сон.
Александра, Василия, Ивана, Михаила
Служба Годунова в измене обвинила.
Федора – отныне Филарета – насильственно обрили
И в Антониево-Сийский монастырь надежно заключили.
В обычной жизни Годунов
Был не любитель громких слов,
Живя в каком-то ином мире
И фанатичный словно Мцыри,
«Он знал одной лишь думы власть,
Одну, но пламенную, страсть».
Как червь, в нем мысль одна жила:
Увидеть в сыне – русского царя.
Сам, не получив почти образованья,
Старался лучшее дать сыну воспитанье,
Приставив к сыну грамотных людей,
Он лучших выписал ему учителей.
При жизни он хвалить его не уставал,
«Великим государем» называл.
«Учись, мой сын, наука сокращает
Нам опыт быстротекущей жизни…
Учись, мой сын, и лучше и ясней
Державный труд ты будешь постигать».
(Не мог точнее уловить
Ход моих мыслей тот пиит,
Он словно в душу мне глядел
И лучше подсмотреть не смел).
А в это время, в Украине, в тишине,
В Чудовском заброшенном монастыре
Росла, лишенная родного крова,
Боль головная Бориса Годунова.
А то был отрок одиннадцати лет,
Не знавший толком божий свет,
И в довершение всего,
Не помнил отрок детства своего,
Когда его как будто бы убили
И поповичем каким-то подменили.
Когда он в келью к летописцу заглянул,
Тайну своего рождения узнать не примянул.
Монах ему нательный крест отдал,
Перстень золотой и царские бумаги передал,
Из кельи своей, молча, отослал
И строго-настрого отроку наказал:
«Отныне должен ты молчать, сынок,
Твое молчание пойдет тебе лишь впрок,
Заговоришь, тебя, наверняка, найдут
И сразу же, без жалости, убьют».
Совет монаха Григорий осознал
И… годы долгие молчал.
Спустя три года в келье в карты он играл
И свою рясу, к сожаленью, проиграл.
И, чтоб избегнуть наказанья,
Он плюнул на свое монашеское званье
И в одних трусах от настоятеля сбежал,
И где он только позже не бывал…
Средь богомольцев в Киеве таился,
У гайдамаков делу ратному учился,
В школе Гощинской уроки брал
И даже в Сечи Запорожской побывал.
А дале, он исчез, идя путем заветным,
И уже в тысячу шестьсот третьем
Он объявился в Брагине в качестве слуги
Князей Вишневецких, доверенной родни.
Недолго, впрочем, он у них служил,
Заразу вскоре где-то подхватил.
Когда Григорий заболел и при смерти лежал,
Он пастору все о себе чистосердечно рассказал
И попросил похоронить его достойно,
Как сыну царскому пристойно.
«Кто я – ты вскоре из бумаг узнаешь,
Как только под кровать мою заглянешь.
Не дал мне Господь жить и умереть без сожаленья
Согласно моего высокого происхожденья».
Иезуита признание не могло не удивить
И князю Вишневецкому он тайну поспешил сообщить.
Из бумаг заветных князь узнал:
Царевич Дмитрий от убийц не пострадал.
От рук убийц в тот день невинный
Угличский царевич Дмитрий
Спасен был дьяками Щелкаловыми
И другими верными боярами.
Несчастной жертвой злобы Годунова
Пал малолетний сын священника Истова.
Изумленью князя не было предела,
Когда безвольная рука слуги кольцо ему надела,
Полученное им в детстве от крестного отца,
Известного всем князя Мстиславского Ивана.
И внешностью своей слуга
Весьма похож был на отца,
Такой же цвет волос
И тот же хищный нос.
Приметы сходились и все прочие:
Одна рука другой короче,
И бородавка на одной щеке,
И пятнышко родимое на кривой ноге,
И взгляд упрямый синих глаз,
И даже… ногти на ногах.
Князь немало на лечение потратил
И вскоре на ноги поставил.
Однажды среди челяди Сапеги,
Немало поживший на свете,
Московский перебежчик оказался,
Среди поляков он Петрушкой звался.
Ранее он, вроде, в Угличе служил,
Семью царицы бывшей сторожил.
Его на опознанье в Брагин привезли,
Чтобы случайно с Дмитрием свести.
Дмитрий, ловко обойдя ловушку,
Сразу же узнал Петрушку
И у поляков на глазах
Петрушкой признан был тотчас.
Быть не могла случайностью такая связь,
В спасенье Дмитрия поверил польский князь.
Увидев в глазах Дмитрия немой укор,
Отвез его князь к тестю своему, в Самбор.
Войдя впервые к воеводе в дом,
Он пышностью его был поражен,
А дочери его, Марины, красота
В мгновение с ума его свела.
Марина при красоте своей расчетливой была:
«А почему бы мне не стать женою русского царя?!
Хоть некрасив он, но хорошо сложен.
Лицо, хоть круглое, но, кажется, умен.
Красивы темно-голубые у него глаза,
Но, как назло, вся рыжая по цвету голова.
Но вряд ли мне удастся лучшего найти царя,
Нет, я окрутить, обворожить его должна,
И дом отцовский покинуть навсегда».
Не пришлось ей тратить лишних сил –
Царевич Дмитрий ее сразу полюбил.
И Мнишека устраивал альянс такой,
То путь был для него прямой
Стать тестем русского царя
И заслужить похвалу короля.
Такая мысль его давно прельщала
И к действиям решительным толкала.
Поскольку Мнишеки католиками были,
В католицизм они и Дмитрия поспешно обратили.
И вскоре Вишневецкий с воеводою, одни,
Цели общие преследуя свои,
Царевича в глубокой тайне в Краков отвезли
И с польским королем Сигизмундом свели.
Король признал его царевичем московским,
Но, обладая умом практичным, тонким,
Публично признавать его не стал,
Но содержанье в сорок тысяч злотых дал.
Помочь войсками явно он не мог,
Но воеводе предложил в короткий срок
Частным образом собрать народ
И с Дмитрием послать их всех в поход.
Взамен царевич королю пообещал,
И даже клятву ему дал,
Вернуть Сигизмунду, по крайней мере,
Смоленск и Северские земли,
А в будущем они содействовать должны
В объединении Польши и Москвы.
Весть о спасении сына русского царя,
Словно шквалом Польшу обошла
И вскоре докатилась до Москвы,
Встревожив и народ, и боярские умы.
В страхе Годунов Шуйского к себе призвал
И доложить все об убиенном приказал:
«Тебя, Василий, Богом заклинаю,
Скажи по совести мне правду, умоляю.
Сними мне камень с встревоженного сердца,
Скажи, узнал ли ты убитого младенца?»
Шуйский постарался успокоить Годунова:
«Нет никаких причин для беспокойства нам такого.
Да, государь, узнал, не мог я ошибиться,
Такого не могло со мной случиться.
Там во дворе тринадцать тел лежало
И челядь вся его тот час признала.
Недаром я тогда дознанье проводил
И Вам тот час же, своевременно сообщил.
Пусть сердце Ваше не болит
Царевич наш давно в могиле спит».
«Я верю! Но народ меня тревожит,
Ведь сам он правды знать не может,
Он верит, что царевич к нам идет,
Как успокоить мне народ?»
«Помилосердствуй, государь наш славный!
Я поддержу Вас в час ужасный,
На площадь выйду и на Лобном месте,
Я, Шуйский, не роняя Вашей чести,
Громогласно извещу народ,
Что не царевич, ирод к нам идет!
Царевич настоящий был давно убит
И ныне под плитой могильною лежит».
«Князь Шуйский, тебе я доверял всегда,
Пусть Бог благословит тебя!»
Когда вернулся воевода с Дмитрием в Самбор,
Торжественно их встретил двор
С Мариной Мнишек во главе
С цветами яркими в руке.
Ей Дмитрий свою руку предложил,
Такой пассаж Марину возмутил:
«В драме Пушкина, насколько помню я,
Ты, стоя предо мною у фонтана,
И о любви меня моля,
Руку у меня просил
И сердце свое страстное дарил.
А тут, вдруг, просто руку предложил
И обещанья все свои забыл.
Вижу я, отшибло память у тебя,
Да ладно, так и быть, согласна я.
Но свадьбу нам придется отложить,
Я думаю, нам некуда спешить
До твоего восшествия на трон,
Чтоб соблюсти приличия закон».
Царевич вынужден был с нею согласиться,
Хоть и хотел немедленно жениться.
Собрал воевода для зятя своего
В владениях польских сброда всякого.
Желающих таких две тысячи набралось
И столько же с казаками собралось.
В августе тысяча шестьсот четвертом,
Ставшим Годунову грозным роком,
С армией в четыре тыщи человек,
Прославить чтоб себя навек,
Дмитрий выступил в поход,
В Москву, где с нетерпеньем
ждал его народ.
«Мой час настал, верну я трон отцова
И скину наглого татарина с престола».
(Любил я Пушкина всегда,
Недаром написал он за меня:
«Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы возмутила
И в жертву мне Бориса обрекла…»)
И вот, покинув спешно Краков,
Царевич с Курбским и толпой казаков,
К границе русской подойдя,
Промолвил мрачно, опустив глаза:
«Вот Рубикон мой – литовская граница,
Теперь придется нам сразиться.
Кровь русская, о Курбский, потечет
И нам на голову падет».
Сын Курбского, воспитанный в изгнаньи,
Не мог забыть отцовские страданья.
Когда-то Грозный отца его изгнал
И в родине ему навеки отказал.
Чтобы за смерть отца в изгнаньи отомстить,
Давно готов был Курбский кровь пролить.
«Там Родина твоя, царевич, там Русская земля!
И там твоя держава, твой трон и там твоя Москва!
Там ждут тебя, царевич, верные сердца,
Там и мое Отечество, незнавшее меня.
Готов я, Дмитрий, меч свой обнажить,
Чтобы тебя и трон твой защитить».
В первых приграничных городах России
Дмитрия признать скорей спешили
И даже воевод своих вязали,
Когда они сдаваться не желали.
Так сдались Путивль, Чернигов, Северский Новгород
И толпами валил к Дмитрию народ.
Пятидесятитысячную армию Борис собрал
И с Мстиславским навстречу Дмитрию послал.
У Дмитрия пятнадцать тысяч сабель было,
Но сил неравенство его нисколько не смутило.
Выступив пред боем, нашел он нужные слова,
Уверенностью в правом деле он ободрил войска.
И царевич Дмитрий Мстиславского разбил,
И передышку в Путивле он дать себе решил.
Увидев столько трупов с русской стороны,
Плакал Дмитрий, и слезы не скрывал свои.
Тем временем, в последний для Бориса год,
Покоя он не знал от множества забот:
Царевич Дмитрий в Путивле засел
И множество сторонников имел.
И сила его с каждым днем росла -
Видел в нем народ законного царя.
Мстиславский самозванцу битву проиграл
И под ударами поляков отступал.
И князь Голицын от него уже отрекся,
И с самозванцем Дмитрием сошелся.
И Шуйский постоянно крутит,
Народ московский тайно мутит.
«Что делать? Какой мне сделать ход?
Ведь главное – не верит мне народ.
Что будет с дочерью моей?
С царевичем и моей женой?
Все! Все против Годунова рода!
Не я ль все делал для народа?!
И нет в душе покоя мне,
Мне снятся ужасы во сне:
То мальчики убитые в глазах,
С предсмертным воплем возятся в ногах,
То Грозный пальцем мне грозит,
Убраться с трона мне велит.
То самозванец горе мне сулит
И в злодеяниях корит,
То ханом я сижу в Орде,
То грешником горю в огне,
То Грозного жена, Нагая,
В кровати у меня лежит нагая
И, словно смертоносная змея,
Клыки пытается вонзить в меня…
Кошмар! Живая власть народу ненавистна,
Ему лишь мертвых почитать привычно.
Напрасны все мои потуги,
Не оценил народ мои заслуги!
В делах мне не хватало царского размаха,
Да, тяжела ты, шапка Мономаха!*
Не смог я власти суть понять,
Теперь уж нечего мне ждать»
В апреле тихо, без прощальных слов,
Внезапно занемог и умер Годунов
И бренные его останки вскоре
Были похоронены в Архангельском соборе.
После смерти Годунова,
Москва без ропота и спора
Федора своим царем признала,
Хоть ничего хорошего не ждала.
Федор – черноглазый, полный, рослый,
Умом глубоким от природы одаренный,
В дела державные отцом заране
посвященный,
И к действиям решительным способный,
Руководство армии решил сменить
И более решительным главою заменить.
Слабого Мстиславского в Москву он отозвал,
А ему взамен Басманова послал.
Не пользовался Федор популярностью в войсках,
Имя Дмитрия царило в их устах.
Поверил и Басманов новому царю
И вскоре с войском присягнул ему.
В июне прибыли в Москву послы,
Плещеев с Пушкиным,
и грамоту с собою привезли.
В ней Дмитрий извещал всех о своем спасеньи
И объявлял всему народу о прощеньи,
* Владимир Всеволодович Мономах (из рода Рюриковичей) – князь Ростовский, Смоленский, Черниговский, Переяславльский (1066-1113гг).
Великий князь Киевский (1113-1125гг).
Поскольку люди в невиденьи пребывали,
Когда безродным Годуновым присягали.
А в заключенье Пушкин объявил,
Что Дмитрий передать просил:
«Друзья! Вы лучшей жизни не имели
И очень много претерпели –
Труда жестокого, бесчестья и позора
От узурпатора престола.
Царевич ваш все это знает
И благоденствия вам обещает,
И просит челобитчиков прислать к нему,
Своему законному царю,
Чтобы царем своим признать
И свою верность доказать».
Поднялась паника и стали все кричать:
«Шуйского на площадь к нам прислать!
Бояре заварили кашу эту,
Василия призвать к ответу,
Нечего от нас скрывать,
Уж он, наверно, должен знать,
Точно ли убили Дмитрия бояре,
Или он жив и нам наврали».
Шуйского на место Лобное подняли
И правду сообщить народу приказали.
И Шуйский громогласно сообщил народу:
«Не удалось царевича убить Борису Годунову,
К счастью нашему, царевича спасли
И в тайне в Польшу увезли.
Попова сына взамен царевича убили
И под плитой могильной схоронили».
Тогда толпа неистово взревела –
«Долой семейство Годунова!»
И бросилась вся в Кремль толпой
По пути, сметая все собой.
Стрельцы, что были в карауле,
Без боя, молча, отступили
И безудержная тогда толпа
Ворвалась в покои своего царя.
Царь на престоле в палате Грановитой
С сестрой и матерью-царицей
Сидели, молча, с образами,
С полными от слез глазами.
Толпа стащила Федора с престола,
Не причинив ему вреда иного,
И с матерью-царицей и его сестрой
Отправила на водовозе в дом родной.
А вскоре появилися в столице
Командующий Дмитрия – Голицын
И князь Рубец-Мосальский –
Бывший воевода царский.
Они свергли патриарха Иова
С патриаршего престола
И отправили забыть весь мир
В Богородицко-Старицкий монастырь.
В тот же день в дом Годунова
Явились втайне от народа
Дворяне, и по приказу одному,
Задушили царскую семью,
А утром всенародно заявили:
«Царь с царицей себя ядом отравили».
В живых осталась Ксения одна –
Иная у нее была судьба.
А в заключенье, мой читатель,
Таланта моего надежный почитатель,
Я тайну вскрою Вам одну:
Послами Дмитрия в Москву,
Были (из описания это видно)
Плещеев с Пушкиным каким-то,
Возможно с родичем поэта,
Я сам не знаю точно это,
А если родич, то с материнской стороны,
С отцовской негры были лишь одни.
Пожалуй, Пушкин неспроста
(Жаль у него спросить нельзя!)
За драму Годунова взялся
И так в ней достоверно расписался…
Скорее тот и передал ему поздней
События тех давних дней.
А может, он Карамзина читал
И от себя все написал?
Подумайте, друзья, об этом,
Насколько этот факт является секретом,
А я пока к царевичу пойду
И достоверно изложу его дальнейшую судьбу.
А между тем, царевич двигался к Москве,
Встречая лишь почтенье и любовь к себе.
В Туле царевич немного задержался,
Как государь, делами общими занялся,
Челобитчиков, прошенья принимал,
Грамоты повсюду рассылал.
А армию с Голицыным в Москву послал
И подготовить ему встречу наказал.
Тут прибыли к нему дворянские послы,
Братья Шуйские с Мстиславским, из Москвы.
Сухо принял он посольство от бояр:
Слишком долго ждал он их «бесценный» дар.
Посольство, прибывшее кстати,
Привел к присяге архиепископ сам – Игнатий.
Затем он снова двинулся к Москве,
Повсюду говорил с народом о его житье,
За любовь и верность народ благодарил
И льготы в будущем сулил.
Двадцатого июня тысяча шестьсот пятого
Встретила столица вся царя настоящего,
Въехал царевич торжественно в Москву
И низко поклонился народу своему.
При криках радостных всего народа
Спешился царевич у Успенского собора,
Затем он, опустивши долу взор,
Вошел в Архангельский собор
И, приложившись к гробу Грозного-царя,
Заплакал так, что окружавшая его толпа
Уж боле усомниться не могла,
Что истинный он сын великого царя,
Как ранее и шла о нем молва,
Он – Дмитрий, младший сын государя.
Под крики радости и колокольный звон
Пошел царевич в Кремль пешком.
Войдя с друзьями во дворец,
Устав от поздравлений, наконец,
Вспомнил он о матери родной,
Узнице, инокине Нагой.
И он велел за ней послать,
И первым кинулся встречать.
В селе Тайнинском, при стечении народа,
В молчании, не проронив ни слова,
Изваянию подстать,
Встречал царевич свою мать.
В карете прибыв, мать, Нагая,
Во всеуслышанье рыдая,
Бросилась в объятья к сыну своему,
Так неожиданно воскресшему.
Дмитрий, спешившись с коня,
Прикрыв от слез рукой глаза,
Контроль теряя над собой,
Уткнулся в грудь ей головой.
Возгласами радости встретил сей исход,
Наблюдавший встречу их простой народ:
Ведь не могла родная мать
Единственного сына не узнать!
И ликованью не было конца,
Народ поверил в своего царя.
И всю дорогу до Москвы
Под крики дружные толпы
За каретой матери, пешком,
Шел Дмитрий с радостным лицом.
Их колокольным звоном встретила столица,
К карете было не пробиться.
Тем временем в Москве про заговор узнали,
Братья Шуйские за ним стояли.
Василий против Дмитрия интриги плел
И тайные с боярами беседы вел.
«Бояре! Нам одуматься пора,
Ведь мы – природные князья
И с Рюриком одной мы крови
И доказать все в нашей воли.
Никак нам самозванцу отдавать нельзя
И трон, и бармы* Грозного царя.
К тому ж, негоже нам смотреть
И польских шляхтичей терпеть,
Когда они, войдя во вкус,
Топчут сапогами Русь!»
* Бармы – царская накидка
Как только заговорщиков раскрыли,
Их сразу же сослать решили,
А главаря их не простили,
На площади казнить постановили.
Но Дмитрий, сам себе во зло,
Решил помиловать его.
Тридцатого июля того же года,
При всеобщем одобрении народа,
На царство Дмитрия венчал
И венец царский передал
Патриарх Руси Игнатий,
Архиепископ ранее Рязанский.
А Шуйские, и те дворяне,
Что заговорщиками стали,
Все были прощены
И в Москву возвращены.
Царь всем имения и званья возвратил
И свою дружбу предложил:
«Чтоб царствовать, два способа дано,
Я выбираю лишь одно –
Не казнью и суровостью,
А щедростью и мягкостью!..
Я Богу дал такой обет
И помнить буду его век:
Кровь подданных не проливать,
А лаской их любовь снискать!»
В своих поступках он всегда
Был искренним и честным до конца.
Однажды кто-то Дмитрию, желая подслужиться,
Дурным о Годунове решил с ним поделиться.
Слушать его Дмитрий далее не стал,
Резко отвернулся и в ответ сказал:
«Когда он жив был, вы кланялись ему,
Теперь он мертв, вы, честь забыв свою,
Так хулите его, как будто вы его не знали,
Когда царем своим законным избирали».
Он много изменил, что было до него:
Бесплатным стало судопроизводство,
Крестьяне от помещиков свободны стали,
Для переездов все запреты сняли,
Чтоб увеличить крестьянские посевы,
Он вдвое увеличил помещичьи наделы…
«Я свежую внесу струю -
Торговлей я обогащу страну.
И никого я не хочу стеснять,
Свободными должны мои владенья стать».
Присутствовал царь часто в Думе
И, слушая там споры всуе,
Смеялся иногда и говорил:
«Вас слушать нету боле сил,
Часами говорите без умолку
И, к сожаленью, все без толку».
И сам в минуту разрешал всегда
Самые сложные для них дела.
Как все в ту пору грамотеи,
Любил он приводить примеры
Из истории народов разных
И убедить мог несогласных.
По средам и по всем субботам
Встречался он с простым народом.
У них прошенья принимал
И их проблемы разрешал.
По улицам он без охраны шел,
Беседы частые с народом вел.
Простой в общении с народом,
Не лез к себе в карман за словом.
Подобно Грозному, и Дмитрий
Знаток религий был отличный,
Но речи его были несколько новы
Для обитателей Москвы.
«У нас, друзья, поймите Вы,
Известны лишь одни обряды,
А смысл подлинный укрыт,
Духовной тайною покрыт.
Посты свои Вы соблюдаете всегда,
Не понимая самой веры существа.
Поверьте, иноверцы-лютеряне
Такие же, как греки, христиане.
И веруют они, как мы, всегда
В единого для всех Христа».
И, тем не менее, в соединении церквей
Дмитрий, зная мнение людей,
Будучи в душе согласный, Папе отказал,
Как только тот вопрос столь каверзный поднял.
Как истый сын великого царя,
Продолжить он решил политику отца,
Начать с татарами и турками войну,
Чтобы избавить от хищников страну.
На Пушкинском дворе стали пушки отливать,
Для учений крепости и земляные валы создавать.
Дмитрий сам неоднократно пушки проверял
И делу ратному людей сам обучал.
И первый лез на земляные валы,
Где часто с ног его сбивали.
Он лихо на коне скакал,
Он ловкостью всех поражал.
(Не кажется ли вам, друзья,
Что чем-то он напоминал Петра?!
Недаром Рюрикова ветвь у нас
С Романовской пересеклась).
Как истый патриот Руси,
Переосмыслил он все обещания свои:
Все, что ранее он полякам обещал,
Теперь решительно во всем им отказал.
«Отдавать Смоленск и Северские земли нет нужды,
Самой Руси они нужны!»
Он образован был, умен и смел,
Широкий кругозор имел.
Прекрасно зная истории уроки,
Он был прозорлив для своей эпохи.
Царь Дмитрий веселым от природы был,
Забавы, пьяные компании любил.
Не раз случалось за столом
Пьяный дым стоял столбом.
И до женщин он был падок,
Женский пол ему был сладок.
Любовниц много он имел,
Капризы их всегда терпел.
Средь них красавица одна,
Дочь Годунова, Ксения, была.
Внешне Грицацуеву она напоминала,
Ту, что замуж выскочить за Бендера мечтала.
Недаром он от страсти задрожал,
Как только Ксюшу повстречал.
«Бугры Венеры» на Ксюшиной груди
На «сопки» формой походили
И в красоте своей они
«Запасы чудные любви и нежности в себе таили».
Однажды, когда он с красавицей очередной,
С какой-то там боярскою женой,
Только лишь роман завел,
К нему вдруг SMS пришел:
«Ну, ты, козел, - писала ему Мнишек,
Ты превзошел дозволенный любовниц список.
Как ты посмел, скажи мне, как
Полячку променять на русских баб?
Ты что, забыл обеты у фонтана,
Где сердце я тебе отдала?
Ну, погоди! В Москве я скоро объявлюсь
И русской скалкой по тебе пройдусь!»
И воевода Сандомирский намекнул ему,
Коль дочь обидит, то потеряет всю страну,
Поляки не станут ему боле помогать,
Коль обещания свои не будет выполнять.
Угрозы воеводы Дмитрий испугался
И поспешил восстановить с ним мир,
С любовницей своею распрощался,
Отправив Ксюшу в монастырь.
Где позже, как гласит молва,
Она ему и сына родила.
А между тем по всей Москве
О новом их государе
Слухи разные ползли
И будоражили умы.
Одни царя превозносили,
Другие яростно хулили.
«Он в иноземном платье ходит
И дружбу с шляхтичами водит.
Ест и пьет, и веселится с ними,
Музыку завел, постов не соблюдает ныне!
Тратит без толку казну,
Затевает с турками войну.
Польскому Сигизмунду в угоду
Жениться мыслит без разбору,
Поганую полячку решился привести
И католичество в стране ввести».
Во главе всех недовольных,
Ненавистью злобной ослепленных,
Стоял сам князь Василий Шуйский,
Претендент на трон великорусский.
В январе ближайшие к Василью лица
Составили свой план цареубийства.
Главарем Шерефединов выбран был,
Тот самый, что ране Годуновых задушил.
Убийцы совсем прошли уж во дворец,
Но шум поднял один стрелец.
Сбежалась царская охрана
И заговорщиков у входа взяла.
Главарь и еще двое скрылись,
Остальные, пав на колени, повинились.
Вышел царь и, не роняя честь свою,
Всех стрельцов созвал к крыльцу:
«Мне жаль, пошто вы так грубы?
Пошто в вас нет ко мне любви?
Зачем заводите вы смуты,
Что будоражат вам умы?
Нет у земли российской единенья!
Вы, что хотите довести ее до разоренья?
Я жизнь свою на грань опасности поставил
И Русь не ради своей выгоды возглавил,
А чтоб народ от нищеты избавить
И зло боярское исправить.
Так в чем вы обвиняете меня?
Что я – не Дмитрий? Я – не сын царя?
Мои дела и мать – свидетели мои.
Я вам – не враг, бояре - вам враги».
И тут толпа упала на колени
И завопила в возмущеньи:
«Царь-государь, помилуй нас!
Скажи, кто оговаривает Вас?
Кто зло на Вас таит,
Кто погубить нам Вас велит?»
«Басманов! Выведи сознавшихся стрельцов.
Взгляните вот на этих молодцов!
Поговорите с ними, рассудите
И правду вам сказать велите.
Я ж лично умываю руки,
Судите сами, как хотите.
Разбирайтесь с ними сами, наконец,
Я не мешаю вам, отправлюсь во дворец».
И тут под крики яростной толпы
Виновных разорвали на куски.
Царь Дмитрий никого сам не казнил –
То было выше его сил.
Зато народ, не зная царской ипостаси,
Стоял на страже его власти.
Простой народ царя любил
И всячески его боготворил,
Но стоило сказать ему, что царь не настоящий,
Он сам мог разорвать его на части.
Такая у народа мания была,
В далекие от нас, в ту пору времена.
В конце апреля в столице появились, наконец,
С толпою знатных панов, Марина и ее отец.
Восьмого мая Марина Мнишек, волею царя,
Царицей коронована была.
Гостей на праздничный, торжественный обед
Собралось более двух тысяч человек.
Царь Дмитрий, сам любовью упоенный
И красотой своей царицы восхищенный,
Казалось, обо всем уж позабыл,
И в танцах, и в манерах всем примером был.
И все же, с царицы не спуская глаз,
Он Ксюшу Годунову вспоминал подчас.
Народ вполне привык к своеобразию царя
И к новым заведенным им порядкам,
Но, почитая и любя царя,
Он ненавистью пылал к полякам.
Их беспринципность, наглость и крикливость
И к православию России нетерпимость,
Повсюду раздражала русских,
Обиженных в их чувствах лучших.
Да и царица не очень нравилася им:
Ни внешностью, ни высокомерием своим.
А католичество ее
Не воспринималось им давно.
А в это время по Москве,
Как будто сами по себе,
Слухи вновь недобрые пошли
И будоражили умы.
За слухами все те же Шуйские стояли,
Но путь они теперь другой избрали:
Народ с поляками стравить
И в суматохе Дмитрия убить.
В среду, четырнадцатого мая,
У Шуйских собралась группа небольшая:
Служивые, бояре и прочий подлый сброд,
Готовых на любой задуманный исход.
И там пометить те дома решили,
В которых поляки на постое были,
А утром рано бить в набат,
Чтоб весь народ поднять подряд
И с криком «Бей поляков, не щадя,
Они убить хотят царя!»,
Отвлечь обманутый народ,
Чтобы самим уж без хлопот,
Проникнув в тайне во дворец,
С царем покончить, наконец.
(Здесь я напомнить вам не прочь:
Вы помните «Варфоломеевскую ночь?»
Как видите, у Шуйского Медичи эту мысль украла
И в историю свою кровавую вписала).
В четверг, пятнадцатого мая,
Группа русских, тайну соблюдая,
О заговоре Басманову сообщила
И донести царю об этом попросила.
Басманов тут же доложил царю,
Но не поверил тот ему:
«Не верь, Басманов, в эту клевету,
Я этого и слышать не хочу.
Доносчиков я у себя не потерплю,
Не верить я народу не могу!»
В пятницу, шестнадцатого мая,
Немецкая охрана, возможную измену сознавая,
Подала Дмитрию короткое письмо
С просьбой незамедлительно прочесть его.
В нем все об измене сообщалось
И меры срочно принять предлагалось.
«Да, вздор все это, - возмутился Дмитрий.
Не нужно ваших мне открытий.
Не верю я. Не буду я его читать,
Не может верный мне народ моей особе угрожать».
И ни Басманов, ни сама Марина
Дмитрия никак не вразумила:
Вечером он вновь созвал гостей
И ублажал их танцами и музыкой своей.
А в это время Шуйский именем царя
Убрал стрелков немецких из дворца
И заменил большую часть из них
На верных заговорщиков своих.
А на рассвете Шуйский тюрьмы отворил
И всем преступникам ножи и топоры вручил.
С восходом солнца на Ильинке ударили в набат,
А вскоре зазвонили и во всех церквях подряд.
Хоть сами звонари ничего не понимали,
Но бить в колокола не уставали.
Услышав колокольный звонкий переплет,
На площадь Красную сбежался весь народ.
А главари с согласья князей Шуйских,
Голицын и Татищев верхом в сопровождении подручных
На Красной площади собрались
И с криками к народу обращались:
«Внимайте, люди! Подлая Литва
Собирается убить нашего царя.
Скорей идите бить Литву,
Царя спасайте и страну!»
И бросился народ поляков бить,
Чтобы царя родного защитить.
А Шуйский, подлостью избавившись от них,
С толпой убийц-сторонников своих,
В Кремль въехал через Спасские ворота
И здесь, колени преклонив, Василий Шуйский,
С подлостью ему присущей,
Жестом властным ко дворцу
Послал орущую толпу.
Царь, услышав колокольный звон,
Прервал свой беспокойный сон
И кинулся из спальни во дворец,
Чтоб положить сему конец.
Его там встретил Дмитрий Шуйский,
Под возгласы толпы орущей
Стал успокаивать царя,
Стараясь отвести глаза:
«Пожар в Москве, не беспокойтесь,
Все меры приняты, не бойтесь».
И тут неистовые крики,
И выкриков отдельные отрывки
У самого дворца раздались
И в окна угрожающе ворвались.
Басманов первый кинулся к окну,
Чтобы спросить орущую толпу:
»Что надо вам? Что за тревога?»
Ему ответили: «Отдай нам Гришку-вора!
Не царь он нам, а польская свинья,
Укравший трон у Грозного царя».
«Ахти, мой государь, Вы нам не верили тогда,
А нынче вся Москва собралась на тебя».
А алебардщики, стоявшие на входе у двери,
Увидев многочисленность толпы,
Покорно молча отступили
И заговорщиков в палаты пропустили.
Дмитрий, схвативши алебарду, побежал к дверям:
«Прочь! Я – не Борис и жизнь свою вам не отдам».
Но тут Басманов кинулся вперед,
Чтобы закрыть толпе проход
И от убийц царя спасти,
Но пал пред ним с ножом в груди
От Татищевской безжалостной руки.
А Дмитрий, двери заперев наспех,
Кинув алебарду, по переходу бросился наверх,
Где коридорами пройдя в конец,
Попал в свой новый, недостроенный дворец.
Проникнув в комнату одну,
Он бросился к ее окну,
Поскольку двери были заперты
И дале не было пути.
Пока внизу там дверь ломали
И громкие проклятья слали,
Царь выскочить в окно решился,
Чтоб по строительным лесам спуститься.
Тем более что там, внизу, невдалеке,
Стрельцы стояли во дворе.
Он криками стрельцов призвал,
Но оступился и упал.
И удержаться не сумев,
Пятнадцать сажень пролетев,
Он зацепился за забор
И пал ничком на житный двор,
Где грудь свою он в кровь разбил
И ногу правую в колене повредил.
Стрельцы, что рядом в карауле были,
Его водой холодною облили
И на фундамент положили.
Лишь царь в сознание пришел,
Он стал упрашивать стрельцов:
«Стрельцы! Спасите! Я – ваш царь родной,
Изменники-бояре гонятся за мной».
Внесли стрельцы царя в пустой дворец,
Уже разграбленный в конец.
Как только заговорщики царя хотели взять,
Стрельцы из ружей начали стрелять.
- Отдайте нам его, он – вор, - бояре закричали.
- Царицу надобно спросить, - стрельцы им отвечали.
За Марьей следует послать,
Чтобы доподлинно узнать,
Действительно ли он царь-Дмитрий
Иль самозванец невезучий?
Коль скажет нам она, что он ее не сын,
То будет с ним лишь Бог один.
Пока они все Марью ждали,
С побоями к царю бояре приставали:
«Кто ты? И кто твой есть отец?
И родом ты откуда, наконец?»
«Да, знаете вы все и без обмана
Я – царь ваш, сын Грозного Ивана.
Спросите обо мне у матери родной,
Жены Ивана Грозного – Нагой».
Тут вдруг явился князь Голицын
И заявил, что был он у царицы,
Она сказала, что сын ее был в Угличе убит,
А это – самозванец, польский паразит.
И сразу отовсюду раздались голоса:
«Да, бейте вы, рубите подлого вруна».
Тут сын Валуева толпу пробил,
Выстрелил в царя и громко заявил:
«Довольно слушать нам еретика,
Польского я благословляю свистуна».
И тут уж остальные его добили до конца,
И сбросили несчастного с крыльца,
Где труп Басманова лежал,
Словно в гости его ждал.
А позже чернь их трупы раздела донага
И на площадь Красную снесла.
Когда же возбужденная толпа
У Вознесенского прошла монастыря,
Она лишь любопытства ради
Спросила у царицы Марьи:
«Не твой ли это сын лежит
И мертвым сном отныне спит?»
Но Марья к небесам глаза подняла
И чуть загадочно сказала:
«Прежде, чем его убить,
Меня вам следовало ранее спросить.
Теперь же следует вам знать,
Я сына в этом виде не могу признать».
Два дня над трупами ругаясь,
В злобе непонятной изощряясь,
Торжествовали москвичи,
Затем Басманова негласно увезли,
У церкви Мокрого Николы погребли,
А Дмитрия - на кладбище убогом,
Рядом с Серпуховым входом.
А позже, в Польше, восемь лет спустя,
Марина Мнишек умерла.
Восемь дней она была
Женою русского царя.
Так и ушел из жизни царь,
Деятельный, умный, юный государь.
Он до высот себя вознес
И тайну своей личности унес.
История о нем тактично умолчала
И его тайну нам не передала,
Она была туманна сверх излишка,
Сама не зная, Дмитрий он иль Гришка.
Не потому ли он, как раз,
Родившись дважды, умирал не раз.
Да, история покрыта тайною веков,
Зато я вам скажу без лишних слов:
Он точно сыном был Руси,
Подлинным носителем Рюрика крови,
Наследником достойным Грозного царя,
Прообразом далеким Великого Петра.
Как только цель заговора достигнута была,
Власть Шуйского не сразу остановить смогла
Разбушевавшихся сторонников его,
Не признававших более никого.
Более семи часов в столице шла резня,
Четыре тыщи русских и поляков приняла земля.
И это все лишь для того,
Чтоб Шуйский мог добиться своего.
В нем тридцать лет мечта жила:
Трон присвоить Грозного царя.
Теперь в народе ширилось сознанье,
Что совершилося в Москве нечистое деянье.
Ведь за оружье взялись лишь они,
Чтоб от поляков своего царя спасти.
Теперь, увидев его труп в крови,
Не испытать разочарованья они уж не могли.
А в это время стали заговорщики решать,
Как Шуйского царем избрать.
Девятнадцатого мая на площади собрались москвичи,
К ним вышли все бояре и придворные чины
И предложили москвичам, не медля,
Нового себе избрать царя,
Чтоб снова русская земля
Своей главой была сильна.
«Князя Шуйского хотим мы», -
Кто-то крикнул из толпы.
Нрав Шуйского прекрасно зная,
Толпа при князе возражать не стала.
И так с согласия боярства
Он был выдвинут на царство.
Затем князь крест поцеловал
И на всю площадь прокричал:
«По знатности, богатству и по крови
Нет на Руси мне нынче ровни».
И обещанье дал сообщникам своим,
Что будет вечно благодарен им.
«Отныне без боярского суда
Я никому не причиню вреда!»
Первого июня на царство князь венчался,
И пышностью тот акт совсем не отличался,
Он словно в тайный брак вступал,
Ничтожество свое как будто сознавал.
Царь Шуйский в те года
Внешне был похож на небольшого старичка.
Подслеповатый, тучный, некрасивый,
Пятидесяти лет от роду,
Он ненавистен был народу.
А вслед за тем через два дня
По назначению царя
На православный патриарший стол
Новый Патриарх взошел,
Ранее известный всем
Митрополит Казанский Гермоген.
Первым крупным деянием царя
(Чтоб с Дмитрием покончить навсегда),
Решенье было труп его перевезти в Москву
И, выставив на обозренье, доказать народу своему,
Что Дмитрий мертв и все, кто явятся вослед,
Всего лишь самозванцы, которым веры нет.
А слухи по Москве уже ходили,
Что Дмитрия бояре не убили,
Поляки Дмитрия спасли
И в тайне в Польшу увезли.
Но меры эти ни на минуту
Не могли остановить начинавшуюся смуту.
Тем более, что преданный Дмитрию Шаховский,
Сосланный в изгнанье князь московский,
Как только прибыл к жителям в Путивль,
Народу сразу заявил,
Что Дмитрий жив, он не убит,
А в Польше от врагов сокрыт.
Путивльцы против Шуйского немедленно восстали
И вскоре к ним все северные города пристали.
Начались волненья и в самой Москве
И Шуйский, вдруг увидев множество народа во дворце,
К боярам обратился, плача от досады и жалости к себе:
«Скажите, что вам надо от меня, бояре?
Коль не хотите вы меня царем, то низложите
И выбирайте вновь, кого хотите».
Затем, отдав им царский посох, продолжал:
«А не хотите, так всех виновных накажите!»
Бояре наиболее рьяных крикунов схватили,
Публично высекли кнутом и отпустили.
А царь, чтоб успокоить свой народ,
А недругам заткнуть надежно рот,
Труп Дмитрия решил народу показать,
Чтоб лишний раз всем доказать,
Что он, убитый один раз,
Не мог воскреснуть столько раз.
Затем велел труп Дмитрия публично сжечь,
Прах в пушку зарядить и, как картечь,
Выстрелить из пушки в сторону ту,
Откуда он пришел в страну.
На время успокоилась столица,
Хоть не было в народе полного единства.
Однако Украина все боле погружалась в смуту
И события в ней развивались не на шутку.
Там недостатка не было в отважных удальцах,
Готовых отличиться в войне и грабежах.
Вскоре, собранные наспех под Ельцом, войска
Предводителем Машкова избрали для себя
И стоять поклялись до самого конца
За Дмитрия-царевича, законного царя.
А в это время из Польши Болотников явился
И объявил, что с Дмитрием он за границей подружился,
И тот велел ему восстание возглавить,
И Русь от узурпатора избавить.
Шаховский его сразу поддержал
И власть свою над войском передал.
И Болотников всем вскоре доказал,
Что неспроста командующим стал:
Тысячу триста казаков он привел под Кромы
И царский пятитысячный отряд разбил, шедший на подмогу.
А вскоре в Веневе, Кашире, Туле,
Можайске, Рузе, Калуге и Орле
Крест Дмитрию солдаты целовали
И под его знамена встали.
Из всех крупнейших российских городов,
Казань лишь, Новгород, Смоленск и Псков
Остались верными московскому царю,
Хоть, в общем, население не верило ему.
Осенью в тысяча шестьсот шестом году
Двинулся Болотников походом на Москву.
Один вслед за другим сдавались города,
Но лишь к Коломне приблизились войска,
Как в армии возникло разногласие,
Между боярами нарушилось согласие.
И в результате Скопин-Шуйский их разбил,
А Болотников в Калугу отступил.
Но с наступлением раннего тепла
Казаками пополнились его войска.
А тут и новый самозванец объявился
И к армии Болотникова присоединился.
Он называл себя царевичем Петром,
Сыном Федора, Ивана внуком.
Ранее на Волге был он бурлаком,
А ныне стать решил Петром.
А Шуйский между тем во славу веры,
Собрав сто тысяч человек, по крайней мере,
Вновь Болотникова армию разбил
И войск его остаток в Туле осадил.
Болотников, Шаховский и с ними Петр,
Проведя войскам своим поспешный смотр,
В Польшу с просьбой отправили посланца
Прислать им в помощь какого-нибудь самозванца.
Но новый самозванец сам явился
И именем царевича прикрылся.
Те, кто с Дмитрием первым был знаком,
Твердили, что ни внешностью и ни умом,
Он на него совсем не походил,
Противоположностью его он полной был.
То человек был грубый, жесткий,
Невежественный, хитрый, рослый…
Недаром говорит молва,
Он получил в народе звание «Вора».
Вскоре у него образовалася дружина,
Грозная по численности сила.
Он сразу двинулся к Москве,
Чтоб царский трон «вернуть» себе.
Помощи Болотников из Польши не дождался
И Шуйскому на милость сдался.
При сдаче Тулы помиловать их Шуйский обещал,
Но слова своего, конечно, не сдержал.
Петра сразу же убили, Болотникова позже утопили
И в монастырь Шаховского далекий поместили.
Торжественно вернулся Шуйский в свой дворец,
Хоть знал, что появился новый самозванец,
Но он решил отдых предоставить армии в Москве
И, пользуясь моментом, жениться на княжне,
Молодой Марии Буйнасовой-Ростовской,
К которой воспылал любовью плотской.
Женившись, так разомлел сей старый пень,
Что о делах ему и думать стало лень.
А новый самозванец Дмитрий шел уже к Москве
И гетман новый шел с ним во главе.
То авантюрист был необычный,
Известный в Польше князь Рожинский.
И снова повторилася картина та:
Без боя сдавались самозванцу города.
Царские войска, хоть перевес имели,
Но всюду поражения терпели.
Лжедмитрий подошел к Москве
Весною и лагерем стал в Тушинском селе.
Царь Шуйский, москвичам не доверяя,
На помощь иноземцев теперь лишь уповая,
Сидел с женой в Москве и выжидал,
И армию от страха при себе держал.
Непрочным было положение в Москве
И смута ширилась по всей стране,
Шайки казаков по всей стране бродили
И преступления от имени царевича творили.
При том они такой ужасный вид имели,
Что воспоминанья об опричнине бледнели.
В конце весны в столице хлеб подорожал
И снова против Шуйского народ восстал,
Поскольку населенье стало голодать,
Запасы кончились, хлеб негде было брать,
К тому же «Дмитрий» в Тушино стоял
И к осажденным хлеб не пропускал.
Этим и воспользовались Шуйского враги
И стали средь народа агитацию вести:
«Шуйский незаконно власть забрал,
Никто его царем не выбирал,
Порядок он в стране не может навести,
Лишь дуростью своею Русь утопил в крови».
И Гермоген, которого на площадь сумели затащить,
Одно лишь мог им возразить:
«На царство Шуйский сел не сам,
А по желанию дворян
И вы, служивые, кажется, забыли,
Что сами тоже руку приложили».
Но из толпы на площади кричали:
«Шуйского одной Москвой на царство выбирали,
Другие города об этом и не знали,
На царстве Шуйский нам не люб,
Он – пьяница, способный лишь на блуд».
И с руганью, и криком, разъяренная вконец,
Бросилась толпа служивых во дворец.
Не испугался Шуйский, выйдя нагишом,
Спрося толпу сурово об одном:
«Зачем, клятвопреступники, ворвались ко мне в дом?
Убить хотите? Убивайте,
Но об одном не забывайте:
Без согласия бояр и всей земли
Меня с престола не свести».
Заговорщики внезапно растерялись
И к Вору в Тушино подались,
А присмиревшая толпа
Тихо разошлась сама.
А Шуйский, чтоб народ свой успокоить
И к себе благожелательно настроить
Вскоре убедил Троицкого келаря
Хлеб продавать по два рубля.
А тут и Скопин-Шуйский с ополченьем
Помощь оказал внезапным выступленьем.
Казалось, что у Шуйского поправились дела,
Но новая беда его уже ждала.
В сентябре польские войска
Под руководством короля
Смоленск внезапно осадили
И горожанам сдаться предложили.
Не желая сдачу долго ждать,
В Тушино король решил послать,
Чтоб польских рыцарей к нему прислали
И помощь во взятии Смоленска оказали.
В Тушино поляки долго в нерешительности были,
Но, в конце концов, решили
С самозванцем связь прервать
И рыцарей к Сигизмунду послать.
Частично тушинцы с поляками ушли,
Оставшиеся лагерь подожгли
И с Рожинским и его людьми
Тоже к Сигизмунду ушли.
И самозванец там не долго ждал,
Он еще раньше в Калугу убежал.
Царь Шуйский не имел своих детей,
Двух братьев он считал семьей своей
И старший Дмитрий был наследником престола,
Хоть был заносчив и глупее вола.
Но, к сожаленью, не любил его народ,
Как не любил весь Шуйский род.
Из Шуйских был один лишь князь приличный,
Племянник царский Скопин-Шуйский:
Умный, осторожный, смелый,
В воинских делах умелый.
Он смог бы государство русское спасти
И страну в порядок привести.
Все современники твердили об одном:
Он неплохим бы был государем.
Недаром воевода Ляпунов, зная все о нем,
Хотел его провозгласить царем.
И народ его бы поддержал,
Но Михаил согласия не дал
И незавидна была его судьба:
Отравила его Дмитрия жена –
Бездарного наследника престола,
Брата Шуйского родного.
Вновь приутихшая было смута
Еще более поднялась круто.
Прокопий Ляпунов Рязань поднял
И Шуйского лишить престола угрожал,
А самозванец, вновь собравший армию свою,
Пошел походом из Калуги на Москву.
Взял быстро Серпухов, Каширу
И подошел к Коломне, ближайшему к Москве селу.
Народу настолько эти войны надоели,
Что принял он решительные меры.
Собравшись на Серпуховской площади Москвы
Решили всенародно с трона Шуйского свести,
Чтоб погасить в нем к власти страсть
И Думе передать всю власть.
Князь Воротынский явился во дворец
И заявил: «Кончилось терпение у народа, наконец,
Вся земля России бьет тебе челом
И единодушно просит об одном –
Во избежание междоусобной брани,
Оставь свои честолюбивые желания,
Верни нам царский посох и иди в свой дом,
Пусть Бог простит тебе и нас потом».
А позже для успокоения народа
Монахи по порученью Ляпунова
Решили Шуйского в монахи посвятить,
Царя насильственно постричь.
Шуйский, брызгая слюной, кричал, сопротивлялся,
Но сочувствия монахов не дождался.
Скинув Шуйского Василия с престола,
Дума, с целью прекращения в стране раздора,
Переговоры с поляками начала вести
Об устранении самозванца и прекращения войны.
Переговоры с Думой вел Жолковский,
Армией командующий польской.
Он с Думой согласился при условии одном:
Владислава на Руси избрать царем,
Шуйского отправить в Волоколамский монастырь
И после заключить с Россией мир.
Когда же в сентябре гетман покидал Москву,
Он взял с собой Василия и его семью.
Торжественно он въехал в лагерь под Смоленском,
С гордостью и особым блеском
Подъехав к королевскому двору,
Представил братьев Шуйских королю.
Когда Василия поляки заставить захотели
Перед Сигизмундом склонить колени,
Он их подсказки, словно не заметил,
Гордо королю ответил:
«Негоже кланяться полякам русскому царю,
Тем боле руки целовать их королю!»
В тысяча шестьсот одиннадцатом году
Король, завершая миссию свою,
Смоленск, взяв в октябре,
В Варшаву гордо въехал на коне.
С ним двигался большой обоз,
Который русских пленных вез,
А где-то рядом, в стороне
И Шуйского везли в возке.
По приезде ко двору
Шуйского призвали к королю.
И здесь Василий, гнусный интриган,
В страхе опорочил царский сан.
В надежде жизнь свою спасти
И вновь свободу обрести
Кланяться стал низко королю
И руки целовать ему.
Но братьев Шуйских не простили,
В Гостынский замок заключили.
Здесь и успокоился Василий, наконец,
Найдя бесславный свой конец.
Прах его позже в Москву перевезли
И в Архангельском соборе погребли.
По прекращении династии,
К Рюрику корнями восходящей,
Романовы могли претендовать на трон:
К ним ближе всех тогда был он.
Родоначальник их, Андрей Кобыла,
Был боярином уже тогда,
В далекие от нынешних событий времена,
Когда Москвою правил Калита.
Его потомкам неприятно было
Назваться громким именем «Кобыла»
И им пришлось ряд мер принять,
Чтобы Романовыми стать.
Один из них, Романович Никита,
Был к Грозному привязан лично,
А Анастасия, его сестра,
Была женой любимой Грозного царя.
Чуя, исходящую от них, угрозу,
Борис, сам будучи без племени и роду,
Подверг Романовых опале без суда,
Сослав их всех в далекие места.
А одного из них, Федора,
Стоявшего почти у трона,
В монахи безжалостно остригли
И Филаретом тут же окрестили.
С тем и заставили покинуть мир,
Отправив в дальний монастырь.
И Аксинью, жену его,
Осудили с мужем заодно,
И так же в монастырь сослали,
Где сразу Марфою назвали.
А сын их, малолетний Михаил,
На воспитанье тетке отдан был.
Позже, со смертью Годунова,
Положение Романовых поправилось немного:
Филарета новый царь Димитрий лично
В сан возвел Ростовского митрополита,
А его сыну и жене
Дал разрешенье жить в Москве.
По смещеньи Шуйского с престола,
Имя Михаила первым было
Среди возможных претендентов на престол,
Но час его в то время не пришел:
Армия Жолковского двигалась к Москве
С Владиславом во главе.
И потому трусливые бояре
Трон русский Владиславу передали.
Все время, что в Москве поляки пребывали
И свой порядок насаждали,
Марфа с сыном, страх претерпевая,
Освобожденья от поляков ожидая,
В условиях осады ополченцами Москвы,
Сидели тихо, как кроты,
Пока поляков не изгнали
И Кремль Московский силою не взяли,
Со свойственным ему бесстрашием,
Ополченцы Минина с Пожарским.
В феврале тысяча шестьсот тринадцатого года
Решеньем Земского Собора
Сын Филарета Михаил
Царем Российским избран был.
Долго Михаил сопротивлялся,
Царем быть на Руси не соглашался.
Лишь после продолжительного спора
В июле этого же года,
Романов согласился, наконец,
Царский принять от бояр венец.
Первые шесть лет царь Михаил
Под влияньем Марфы был,
Женщины честолюбивой, гордой,
Делами государства заниматься неспособной.
Она всю власть боярам отдала,
Чтоб от забот всех уберечь сынка,
И все вопросы, требующие знания,
Решала при поддержке Земского Собрания.
А Михаил без видимого толка
Сидел на троне словно попка
И в явном заблужденьи пребывал,
Когда царем себя считал.
Семнадцати лет почти от роду,
Он символом служил народу,
Сплотившему вокруг себя само,
Истерзанное смутой, государство.
Шесть лет спустя после избрания царя
Вновь возродилася страна
И мир со Швецией и Польшей заключила,
Хоть территорию частично уступила.
А вскоре Патриарх Иерусалимский Феофан
Возвел сам Филарета в Патриарший сан.
С возвращением в страну отца,
Стало на Руси два государя.
И так вот в одночасье
В стране сложилось двоевластье.
Теперь и Филарет, ранее лишенный слова,
Занял свое место у престола,
А Марфа, сохранив свой сан,
Отошла на задний план.
Все важные дела решались властью,
По их единому согласью,
Сначала Филарет их разбирал
И лишь потом царь утверждал.
Первой, главною заботой, Филарета как отца,
Была женитьба юного царя
Для укрепления Российского престола
И сохранения в стране порядка и покоя.
Так Михаил и жил, ушедший весь в себя,
Укрывшись за спиной отца,
Этакий неповоротливый тюлень,
На троне восседавший целый день.
И лишь со смертью Филарета
Лишился он отцовского совета.
От неподвижного, как пень, сиденья
И, связанного с этим ожиренья,
Он заболел и в возрасте пятидесяти лет,
В день именин покинул свет,
Оставив на престоле, взамен себя,
Сына Алексея, нового царя…
Что дать могла потомкам эта «грива»,
Родоначальник с именем Кобыла,
Средь них была посредственность одна,
За исключением Великого Петра.
За триста с лишним лет они
Народ свой к рабству привели,
Превратив тем Родину свою
В самую отсталую страну.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Все события, даты, имена и фамилии действующих лиц, описанные «историком», исторически достоверны*, за исключением некоторых деталей, допущенных им, ввиду его невежества и путаницы, царящей в его голове, связанной с его высокими амбициями:
1.Цитаты, приводимые «историком», частично позаимствованы им из исторических архивов, частично выдуманы им, а частично взяты из драмы А.С.Пушкина «Борис Годунов» и поэмы М.Ю.Лермонтова «Мцыри», ибо он наивно полагал, что они исторически достоверны.
2.Марина Мнишек не могла помнить сцену у фонтана, поскольку она была написана А.С..Пушкиным спустя 220 лет после описываемых «историком» событий.
3.Здесь «историк» проявил свое невежество: Рясу проиграть монах не мог, поскольку духовенство в карты не играет.
4.Вдова мадам Грицацуева (невеста Остапа Бендера) – персонаж романа И.Ильфа и Е.Петрова «12 стульев».
* В своей работе «историк» использовал литературу:
Валишевский К. «Иван Грозный». М.,1993
Валишевский К. «Смутное время». М.,1993
Валишевский К. «Первые Романовы». М.,1993
Карамзин М.Н. «История государства Российского». М.,1988
08.05.09г.