Ты помнишь как мы подрались?
В моей коммуналке, побили все кружки,
И матом в запарке хлестали друг друга,
как я истерила, на пол - гардины, рвала все стихи
Со стен срывала картины
дрожащей рукой.
И ты мне тогда первый раз в лицо проорал
То самое слово
ЛЮБЛЮ.
А я засмеялась в ответ
Ладонь обожгла сразу щеку
Так сильно и больно…
как первый толчок изнутри
- Смотри мне в глаза!
Смелость есть,
ну
смотри!
А я истерила,
смеялась и кучу словесных ударов в ответ.
Кричала тебе: убирайся!
Мне больно!
Мне больно с тобою,
я устала
и
я
не хочу
И ты мне сказал,
Что мне бы к врачу
Обратиться.
- Пошел вон отсюда!!!
Ты вышел напиться.
А я осталась одна в своей коммуналке.
Стихи собирала…
их было так жалко
Ползком по ковру...
И в голос:
Он мне изменил …
Он мне изменил…
я умру.
Я выла
Смешная и жалкая в осени этой.
Я выла, я вспоминала рассветы
На море
Смешное и детское горе
капало на пол
Котенок облизывал лапу,
смотря из угла:
Что за игра?
Потом резко встала, собрала все наши кассеты и книги,
швыряла их прямо во двор
Отчаянно, детски
Кричала: «пошел вон урод!»
пустому квадрату двора.
Какая смешная, забавная эта игра.
Кассеты разбились. Дельфин, Моррисон, Смит
И книга,
Селинджер,
в пыли придорожной.
Котенок скользил осторожно,
И удивленно глядел –
Что за игра?
Я плакала долго,
часы отмеряли деленья
Потом я одела лучшее платье,
распотрошила аптечку,
пошла за водой,
пусть тебе будет больно
Пусть тебе будет страшно
как мне
Нет!
Пусть будет больнее вдвойне!
Я допивала таблетки, когда ты плечом вынес дверь
И сказал так грустно
- Детка, я только тебя,
ну пожалуйста.
Детка
поверь.
Потом я рвала, а ты держал мои длинные волосы.
В глазах красно-черные, горячие полосы
Плясали
Я упиралась в кафель руками
Ты гладил меня
Нес на руках на кровать
В комнате пахло игрой, водкой и пылью
На полке лежали потрепанно тонкие крылья
Мои.
Ты починил две кассеты, подставил Роберта Смита,
Давал мне ночью воды
- Ты был с нею?
- Был,
мне уйти насовсем?
И так малодушно и тихо
Мой голос дрожащий
- Н-е-у-х-о-д-ди…