Я так давно, так долго живу, что хорошо помню жуткие месяцы процессов «врачей-вредителей» и борьбу с «безродными космополитами». Это всколыхнуло вечно живой в нашей стране антисемитизм, который отражался, в том числе, и на еврейских детях. Мальчишки и девочки, мои ровесники, а то и постарше, слышали дома разговоры взрослых, и потом всё это вываливалось а улицу…
Я стал заново сочинять стихи в том возрасте, когда сознание прорывает старательно воздвигнутые барьеры памяти, и на меня обрушились чувства того малыша, затравленного до нежелания жить. И тогда я написал:
В забубенном Сестрорецке,
Возле озера Разлив,
Я свое пробегал детство,
Солнцем шкурку прокалив.
Там, где Ржавая Канава,
Там, где Лягушачий Вал,
Я уже почти что плавал,
Далеко не заплывал.
Эта финская водица
Да балтийский ветерок…
Угораздило родиться,
Где промок я и продрог,
Где коленки драл до мяса –
Эту боль запомнить мне б -
Где ядреным хлебным квасом
Запивал солёный хлеб,
Где меня жидом пархатым
Обзывала шелупня,
Где лупил я их, ребята,
А потом они – меня.
Только мама знала это
И ждала, пока засну…
Я на улицу с рассветом
Шёл, как будто на войну.
Чайки громкие летали,
Я бежал, что было сил,
Со стены товарищ Сталин
Подозрительно косил...
Сам себя бедой пугая,
Сбросил маечку в траву,
Приняла вода тугая,
И я понял, что плыву!
Непомерная удача,
Я плыву, а значит – жив…
Называлось это – дача,
Детство, озеро Разлив.