Все, что осталось у Максима Ильича от прошлой жизни, это – скрипка. Она стала ему и матерью-кормилицей, и нежной женой, чутко определяющей его настроение, и заботливой дочерью.
Детей у Максима с Ларисой не было. Поэтому неизрасходованное тепло супруги отдавали комнатной собачонке по кличке Тоська, пучеглазому, изнеженному и капризному созданию. Через семь лет совместной жизни чувства Ларисы к Максиму Ильичу потускнели, сошли на нет, вплоть до неприязни. Любая мелочь раздражала её в нём. Женщина затосковала и загуляла. Участь Максима была решена в одночасье: Лариса выгнала его из дома.
Максим на деле оказался человеком совершенно непрактичным, упустил из виду такую важную вещь, как прописка, очевидно, полагая, что они с «Ларочкой проживут долгую и счастливую жизнь».
Он был мало приспособлен к быту, обитая в своём мире, полном волшебных звуков и непередаваемых эмоций. Не требуя кулинарных изысков и шикарной одежды, не ропща, он ел и носил то, что готовила и покупала жена.
К несчастью, Максима угораздило потерять документы и деньги, и поэтому мечте о возвращении в родительский дом не суждено было сбыться. Он ютился под землей, в коллекторе, избегая фонаря обходчика или случайного диггера.
На том участке его временного (так он полагал) жилища освещение отсутствовало. Убежищем изгою служила глубокая ниша за толстыми трубами. Там и стоял топчан, чудом попавший в подземное царство инженерных коммуникаций. Всевышний сжалился над мужчиной, предоставив ему кров в таком экзотическом месте.
Максим, в свою очередь, рисковал: случись авария на теплотрассе, он мог бы запросто обвариться. Но, зная, что хуже уже некуда, музыкант засыпал после трудового дня, крепко обнимая чёрный кожаный футляр, в котором хранилась его единственная драгоценность.
Трудно сказать, что давало его творческой натуре силы выживать в подобных условиях. Друзья давно отдалились. Одну из комнатёнок двухкомнатной Лёшиной хрущёбы занимал, оставляя узенькие проходы для хозяев, обтянутый зелёным сукном, бильярдный стол – последнее увлечение друга. В другой комнате жил Лёшка с женой и сыном. Их кухонька «узкая в бедрах» в качестве спальни не рассматривалась вовсе, а на балконе спать в было холодно.
Толик выехал со своей благоверной за границу. Дачу продал, а городскую квартиру сдал. Но денег на житьё-бытьё в сказочном закордонье ему хронически не хватало. Пенсионеры-родители высылали сыну квартирные – для поправки семейного бюджета.
Санька находился в кабале у своей будущей супруги ещё с периода жениховства. Эта экстравагантная дамочка, без тормозов, но с богатым запасом ненормативной лексики, не потерпела бы в доме постороннего, тем более такого разиню, как Максим.
Бедняга-Санька угодил не только под женин, но заодно и под тёщин каблук. Ему до поры до времени приходилось сносить все штучки неработающего домашнего контингента. Особенно донимал ежеквартальный ремонт мест общего пользования и ежесубботняя перестановка мебели.
Но раз в месяц он надевал отцовский военный китель старого образца, напивался по-свински, строил своих женщин в шеренгу и заставлял маршировать и петь хором: «Не плачь девчонка…».
Затем уставал от этого мероприятия, сажал каждую на отдельную «губу». Тёщу – в туалет, а супругу – в ванную комнату, и не выпускал до тех пор, пока обе не попросят прощенья. Последние, устав от бессмысленной, на их взгляд, пьяной дури, готовы были на всё.
Соседи знали о справедливой Санькиной мести и в милицию не жаловались. Да и жена с тёщей сидели на его шее очень удобно.
В тёплое время Максим играл на улице. Репертуар был исключительно классическим. Выручала музыкальная школа, куда отдали его родители ещё ребёнком, чтобы «без толку не шлялся и с кем попало не якшался». Окончив обычную и музыкальную школы, он пошёл в технический вуз. Стал толковым инженером. Руководство НИИ, где он работал, сдавая площади, чтобы как-то просуществовать в смутное время перестройки, заодно убирало «лишних» сотрудников.
Вот времечко-то, хороший инженер – бомж! И почему такой бриллиант валялся в пыли? Слегка подкачал внешний вид, но музыкант всеми силами старался держать форму. Худоба придавала его телу хрупкость, незащищенность, а в постановке головы, в осанке чувствовалась некая одухотворенность. Как нежно он держал смычок! Как смотрел из-под опущенных ресниц на скрипку! Такого мужчину язык не поворачивался назвать мужиком. Его хотелось отмыть, накормить и слушать долго-долго, пока не кончатся слёзы, и глаза не станут смыкаться от благостного расположения души.
В холодное время, рискуя простудиться на зябком ветру, Максим стоял в подземном переходе в пальто с чужого плеча. Шею его два раза обнимал красный клетчатый шарф. Музыкант не поддавался на провокации Кольки-тряпичника: «раздавить по маленькой для обогрева». Значительную часть выручки Максим отдавал известной в округе мордатой личности, той, что издавна кормилась за чужой счёт. Этот вахлак не имел понятия ни о Паганини, ни о том, чем пиццикато отличается от пице хаты. Максима, несомненно, угнетала такая жизнь, но, будучи оптимистом, он не унывал, надеясь на свою звезду, время засиять которой пока не настало.
Нет в жизни ничего случайного. Все случайности закономерны и предопределены свыше в силу причинно-следственных связей…
Каждый будний день, окончив работу, Ляля торопилась домой: от булочной в овощной и продуктовый. Ужин, уроки, стирка, уставший, нередко выпивший, несдержанный на язык муж, мягкая подушка. Утром завтрак, проводы и круг замыкался работой. Но вот однажды она изменила обычный маршрут. То ли весна была тому причиной, то ли очередной недвусмысленный намёк начальника. Ей совсем не хотелось попадать в сети этого человека, несмотря на возможную перспективу карьерного роста. Как-то в курилке она случайно услышала о том, что он на спор обольстит очередную жертву, и счёт уже идёт на десятки. Благо дам в учреждении, что рыб в реке.
Ляля прошла мимо киосков, откуда ей в след Иглесиас умолял: "!Abrazame!"*
Она была меломанкой, и считала, что день без музыки или песни прожит зря. Ляля завела общую тетрадку, куда записывала тексты популярных песен. Оставаясь одна, она часто пела. Еще до появления аэробики они с подружкой Валькой – рослой, фигуристой, голубоглазой шатенкой-красоткой – выделывали такое под музыку без передышки и одышки, что сейчас при воспоминании об этом её крепкое тело лишь вздрагивало.
Корила себя Лялька за то, что не слушала бабушку, которая из желания уберечь дитя неразумное от ошибок, советовала избегать верных подружек. «Мужчина, что телок, кто приласкает, тот и мамка»,– наставляла она внучку.
А дед, ощущая себя ответственным за судьбу своей кровиночки, внушал: « Да не телки мужики, а …! Свое дело знают! Ты, внученька, за кого замуж идешь? Человек-то надежный? Любовь любовью, а простой расчёт не помешает!» Хотелось упрямой Ляльке-дурочке на своих ошибках учиться. Вот и научилась на всю жизнь. Валентина отбила мужа.
Объяснение с ним было долгим и мучительным. Будто под плохим наркозом, Ляля чувствовала боль от каждого слова. Слова-бритвы, слова-ножи, слова-шипы вонзались в сердце, кромсали душу. Копья-упреки, стрелы -обиды попадали в цель. Лялька плакала, точно ребёнок. Тушь разъедала глаза, а чёрные слёзы она вытирала кулаками, ища в себе опору, силы выдержать это…
Его вещи собрала быстро и выставила в коридор. Кенаря – птичку певчую выпустила в парк, в надежде, что успеет он привыкнуть к воле, ведь скоро лето. Жалела женщина птах, запертых в клетках по прихоти жестоких хозяев.
Лялька любила природу, землю, людей. Она была рождена с этим чувством, с положительным отношением к жизни и это давало ей право на ответную любовь.
Но с откликом почему-то не складывалось. Нанятая нянька тихонько поколачивала малышку, да так мастерски, что родители не видели синяков. Отец с матерью постоянно пропадали на работе. Потом ребёнка отдали на шестидневку в детский сад. Нельзя сказать, чтобы она тяготилась этим, ей
просто не хватало внимания, заботы и любви близких.
Рождение долгожданных близнецов отдалило Лялю от родителей, и за один день она стала старшей. Она бы полюбила детский сад,не случись эта проклятая простуда как раз накануне школы. Знай тогда девочка, что такое пытка, то, наверное, решила бы, что её пытают огнём. Неопытная медсестра что-то сделала неверно, ставя банки. Бедная Лялька кричала на весь белый свет, а на её теле на всю жизнь остались отметины. Как после любили этого изувеченного ребёнка все, наверное, боялись, а может, по-матерински жалели…
В первом классе тихая Ляля нещадно дралась со своим соседом по парте. Она отстаивала чувство собственного достоинства, так как не переносила ни кличек, ни дразнилок. Ее ожидание любви от учителей было немотивированно. Ужасно стеснительная, она всегда краснела, когда шла к доске. Училась девочка неровно (от двух до пяти), была рассеяна и с ленцой, к учителям не подлизывалась, проблем с ней не было, тем не менее, особой радости своими успехами она не доставляла.
В начальных классах чтение в слух вызывало у неё внутреннюю панику. Надо было следить за текстом, ловя каждую фразу. Когда наступала Лялькина очередь, девочка начинала читать с заминкой, невпопад, вызывая хихиканье окружающих. Однажды из желания быть лучшей, она прибегла к
маленькой детской хитрости, написав изложение «бисером», чтобы учительница не заметила ошибок и поставила «отлично». Но работу пришлось переделать и получить за неё свою «четверку». В пятом классе школьное небо над Лялькиной головой сжалось до размеров овчинки, и упала на землю арифметика – царица математики – вечное Лялькино мученье. И лишь Мария Александровна – учительница божьей милостью – оставила тёплые воспоминания о школе. Она преподавала алгебру и геометрию так, что даже бестолковой Ляльке было всё понятно не только первые полчаса после объяснения.
Окончив школу и поступив в техникум, Ляля была безмерно счастлива надеждой, что вот теперь начнется новая жизнь и ей повстречается тот единственный, о ком она мечтала. Но единственный не торопился, а девушка всё ошибалась и ошибалась в своих увлечениях, кляня себя за влюбчивость. На последнем курсе она встретила свою мечту, которая звалась Константином. После окончания техникума они поженились. Родители подарили им деньги на мебель для квартиры, построенной МЖК в новом благоустроенном зёленом районе. Там молодые свили гнездо семейного счастья, но счастье оказалось непродолжительным.
Ляля была суеверна, зациклена на цифрах, именах. Женатому соседу Валентину взаимностью не отвечала, несмотря на то, что с именем этим у неё было связано многое – первая любовь – Валя Орлов. Ради него она полезла за георгинами в деревенский сад, где чуть не стала добычей чёрного огромного лохматого пса. О беспечность, непосредственность молодости и острота первого чувства! Дарила Ляля эти цветы Валентину, смущаясь и краснея. Вечером, на танцах, знакомый алый георгнчик был небрежно приколот на кофточку рослой, белокурой Таньки Ковригиной…
С Валентином Ладным и его семьей Ляля была знакома давно, с тех пор как вместе вступили в МЖК. Он был женат. Жену звали Алла. Она всегда хорошо выглядела, одевалась со вкусом, благоухала французскими духами. Была доброжелательна. Дети ухожены, под присмотром бабушки. Лялька иногда забегала к Аллочке обсудить ряд житейских проблем за чаем на кухне. Однажды, ещё зимой, когда постоянная усталость мужа и авралы на работе по выходным сложились у Ляли в стройную систему, а подозрения в измене набрали критическую массу, она встретила Валентина на лестнице и сказала, что зайдёт вечером поговорить. На звонок дверь услужливо открылась. В доме пахло дешёвой мужской косметикой. От сильного парфюмерного запаха у Ляльки застучало в висках.
– Валик, а где твоя Красота ненаглядная и детки?– спросила она растеряно.
– Уехала в командировку, а дети у бабушки,– ответил Валентин.
– Что же ты мне не сказал?
– Задумался, забыл,– с ходу соврал он.
Лялька уже было пошла к двери, но проницательный взгляд остановил её.
– Отдохни, перекури, хочешь, выпьем?
– Нет пить я не стану,– сказала она, раздумывая, стоит или нет открывать горькую тайну, которую он всё равно со временем узнает от своей жены.
–Ты что-то встревожена, расстроена?– участливо спросил он и добавил, – проходи, я заменю тебе Аллу, поплачешься в мою жилетку.
Комната, куда она вошла, производила странное впечатление. Пол был выметен аккуратно, но только на центральном пятачке. Пыль слегка посеребрила журнальный столик и книжные полки, на которых стояли книги, подобранные по цвету корешков. На подоконнике красовались причудливые фигурки из отполированных и покрытых лаком корней деревьев. На стенах висели абстрактные картины. Их можно было рассматривать под разными углами, даже перевёрнутыми на 180 градусов, но впечатление, что тебя дурачат, все равно оставалось неизменным. Низко висящая и не полностью зажжённая люстра в небольшой комнате подавляла своей массивностью. Неубранная кровать, наскоро застеленная одеялом в цветном пододеяльнике – «смерть прачкам» – наводила на грустные мысли. Может быть, он ждал от неё чего-то иного? Или просто не успел убрать семейное ложе после визита знакомой. А, впрочем, ей это было абсолютно безразлично, она ведь пришла сюда поделиться.
Валентин гладил её руку, плечо, ласкал взглядом, говорил комплименты, видимо, пытаясь успокоить. Женщину лихорадило оттого, что появилась возможность поговорить с человеком, который тебя внимательно выслушает, посочувствует, даст дельный совет. Тогда она ещё надеялась сохранить любовь. Валентин смотрел на неё внимательно, но она почти физически ощущала, что в голове его бродят иные мысли, не связанные с темой разговора. Он вроде слушал её, а вроде и нет, приводил примеры из чужой жизни, пытаясь придать разговору совершенно иную эмоциональную окраску. Она смутно догадывалась о мотивах его действий и слов, но дремучая наивность её сопротивлялась изо всех сил… Валентин, как бы в шутку, предложил продолжить сеанс успокоения в кровати, Лялька отказалась. Ей была неприятна сама мысль об измене даже в отместку, даже для получения недостающей ласки, тем более, ради любопытства. Она нуждалась в простом взаимопонимании, дружбе, иное сердце не принимало.
На минуту собственная жизнь предстала перед ней поездом дальнего следования с остановками в городах, больших красивых или незначительных, пыльных и чумазых. Где Валентин предстал случайным попутчиком. Она не была на соседа в обиде, так или иначе, он помог ей обрести уверенность в себе, не потерять самоуважение.
После ухода мужа Лялька постепенно перестала себя жалеть, и по утрам, глядя в зеркало, говорила: «С добрым утром, дорогая! Ты сегодня отлично выглядишь, ишь, как глазки-то блестят! У тебя любимая работа, послушные дети и всё ещё впереди!»
Ляля обнаружила себя стоящей с открытым ртом (дурная детская привычка) напротив музыканта, скрипка которого буквально рыдала на его плече. Но вот звуки страсти отбушевали и плавно утекли в другое измерение, оставив душу в умиротворенном состоянии. Бросив в раскрытый футляр монеты, и, услыхав бархатное «спасибо», Ляля заглянула в серо-голубые глаза исполнителя продолжавшие светиться. Он был там, в своей музыке. Она улыбнулась и пошла домой.
Торча весь вечер у плиты, женщина слушала скрипку, обосновавшуюся где-то глубоко внутри. Каждый день после работы ноги несли её к переходу. Там она совершенно счастливая слушала, слушала. И ей казалось, что скрипач играл только для неё.
Её поезд дальнего следования мчал без остановок по назначенному маршруту до станции Любовь…
* «!Abrazame!» – исп. – « Обними меня!»
Май, 2004