Когда меня выдадут замуж – а этого не миновать –
украсят шиповником замок и брачной окрестят кровать,
истребую право невесты – всего лишь уставить альков,
насколько отыщется места, рядами цветочных горшков,
и зазеленеют пустые досель переплёты окна,
и плети гербарной латыни в мужские врастут имена.
С оглядкой – не слышит ли кто-то из челяди их разговор –
о прошлом вздохнёт терракота и вздрогнет китайский фарфор,
и будто бы снова забилось в нём сердце, не выдержав срок,
из почвы взметнёт амариллис горячечно-алый цветок.
Усни, отцвети, успокойся – проходит фантомная боль,
разбитые шейные кольца уже не срастутся, Ла Моль,
качаются длинные листья от яркого смеха шутих –
я чувствую пальцы и кисти и вены запястий твоих.
Не счесть околесицы вздорной, когда бы узнала толпа,
что гложут не черви, а корни любимые мной черепа,
что в кущах висячего рая, себя предавая огню,
я вновь отдаюсь, изменяю, прощаю, люблю, хороню...
Кому рождена я сестрою, с кем были и будем близки –
голодным развалинам Трои извечно нужны черепки.