У самого синего моря
На краюшке крымской земли
Стоит городок Феодосия
От шумного центра вдали.
На лысую голову схожая,
Гора чуть поодаль лежит.
И там под горой у подножия
Целебный источник журчит.
На этой горе высоченной
Нет пастбищ зелёных для коз.
И даже репейник никчемный
И тот на горе той не рос.
На ней отродясь не видали,
Чтоб что-то живое росло.
За то её Лысой прозвали.
(Названье издревле пришло).
Об этой горе есть легенда,
Её вам поведаю я.
И вовсе не в качестве бренда,
А память о предках храня.
…Давно когда-то в древней Кафе
Жил знатный хан Ахмед-Назы.
Жил словно Крез в богатстве, в славе,
Как только лишь живут мурзы.
В походы больше не ходил.
Его деньки давно минули.
Хан яства ел и вина пил,
И жил в безумствах и разгуле.
В гареме у Ахмед-Назы
Наложниц много для забавы.
Но всех милее для мурзы
Была одна лишь Святослава.
Краса-дивчина из Руси.
Мурза сходил по ней с ума.
Мечтал запретный плод вкусить,
Что слаще, чем сама хурма.
А как дивчина чудно пела,
Аккомпанируя на гуслях.
Хан слушал песни ошалело,
Край бороды рукою мусля.
Но подойти он к ней боялся,
Как будто кто сковал суставы,
И хан от страха весь сжимался,
Под гордым взглядом Святославы.
Её в серале все ценили,
Что с ханом так была храбра.
И все наложницы любили
За смелый и весёлый нрав.
Она могла своей улыбкой
Облегчить кабалы тиски,
Их, поманив надеждой зыбкой,
Не дать им сгинуть от тоски.
Позвали как-то Святославу
На гуслях хану поиграть.
Игрой своей она по праву
Смогла его околдовать.
В халате лёжа на диване,
Хан зачарован был игрой
И пребывал слегка в нирване,
Любуясь девичьей красой.
И вот, расслабившись вином,
Вальяжно хан кальян тянул.
И в настроении благом
Он под мелодию уснул.
Лишь только деспот захрапел,
Дивчина сей момент ждала,
Ведь дерзкий план давно созрел,
В шкатулке ключ она взяла.
В гареме ждали лишь сигнала,
Чтоб смелый совершить побег.
Она давно про всё узнала,
Наложниц подготовив всех.
Открыв ключом дверь потайную,
Она велела всем бежать:
—Подальше в степь, я дверь закрою,
Чтобы погоню задержать.
Как птицы, вырвавшись на волю,
Наложницы в степь устремились.
И, сбросив с плеч лихую долю,
Во тьме ночной бесследно скрылись.
Не повезло лишь Святославе:
На шум сбежалась вся охрана.
Ее скрутили для расправы
И потащили снова к хану.
Хан раздувал от злости щёки.
Гнев словно шторкой очи застит.
И говорит он ей с намёком:
—В моей ты вся всесильной власти.
Могу тебя я утопить,
Сжечь, задушить тугой уздой,
Но жизнь ты можешь сохранить,
И только лишь одной ценой.
—Что ж, хан, я цену эту знаю,-
Она презрительно взглянула,-
—Твою любовь я отвергаю,-
И взгляд от хана отвернула.
—Ты смеешь мне ещё дерзить!
Тогда иссохнешь ты в неволе
И в подземелье будешь гнить-
Не покоришься мне доколе.
Приняв расправу величаво,
Она вошла легко в темницу.
И заточили Святославу
Надолго в каменной гробнице.
В пространстве замкнутом, поскольку
Дней мрачных много пролетело,
Она, сама не помнит, сколько,
Здесь, в подземелье, просидела.
И лишь одно жизнь украшало:
Когда вдруг в крохотном оконце,
Как утра яркого начало,
На миг являлся лучик солнца.
Её душа от счастья пела,
Когда хоть издали, нечётко,
На небо крымское смотрела
Через железную решётку.
Как звонко в тихую погоду
Журчал у склепа родничок,
Пытаясь к ней пробиться сходу,
Разрушив каменный острог.
Как с другом, с ним вела беседы,
Про мать, про милую сторонку,
Где жили прадеды и деды,
И где она росла девчонкой.
Ему тихонько песни пела
Про Русь, про милую землицу,
Про тополёк, что рос несмело
Под окнами её светлицы.
В ответ ей ручеёк неспешно
О чём-то тоже говорил,
Её своим журчаньем нежным
За дружбу он благодарил.
Три раза к ней спускались слуги,
Чтобы узнать её ответ.
Напрасны были их потуги,
Её ответ всегда был:
—Нет!
В четвёртый раз сам хан пришёл.
Пахнуло сыростью и гнилью.
Несмело в двери хан вошёл,
Проделав над собой усилье.
Сквозь дверь в темницу хлынул свет,
Хан ощутил сердцебиенье.
В углу увидел тень Ахмед,
Похожую на приведенье.
Картина сразу стала ясной.
В истлевшей донельзя хламиде
Хан, вместо девушки прекрасной
Старуху дряхлую увидел.
Отпрянул в ужасе Ахмед:
—Вот что бывает с гордецами!
Пред ним стоял живой скелет,
С угасшими во тьме глазами.
—Такая вот твоя цена?-
Спросил у гордой он девицы-
—Быть может, смерти ты нужна,-
И вышел деспот из темницы.
Речь хана выслушав, она
Себе тихонько прошептала:
—Видать, и вправду, я страшна,-
И громко, громко зарыдала.
Лишь только скрылся хрыч гнусавый,
(Как будто лишь того и ждали),
На землю рядом с Святославой
Вдруг капли крупные упали.
То родничок пробился к ней:
—Я помогу тебе, не бойся,
Водицы ты моей испей,
И ею же скорей умойся.
К тебе вернётся красота
И сила прежняя вернётся.
А хану же его диктат
Сто раз бедою обернётся.
Лишь сделав несколько глотков,
Умывшись чистою водицей,
Она вздохнула глубоко,
Как прежде став красой-девицей.
К ней сила русская вернулась
И жажда вырваться на волю,
И Святослава улыбнулась,
Так круто изменивши долю.
Хан, только-только солнце встало,
Послать слугу поторопился,
Чтоб тот на месте убедился,
Что Святославу смерть забрала.
Едва ступив ногой в темницу,
Слуге вдруг сразу стало худо,
Увидев там красу-девицу,
Он понял, что свершилось чудо.
Старуха будто испарилась,
Исчезла старая куда-то,
И Святослава вновь явилась,
Ещё прекрасней, чем когда-то.
Слуга вернулся к хану, чтобы
Про родничок ему поведать,
А тот, забыв про все хворобы,
Помчался, чтоб воды отведать.
Он с жадностью к воде приник,
Прочь отогнав свою прислугу,
—Пей, деспот, пей,- журчал родник,-
—Я окажу тебе услугу.
А так, как хан был "упырём",
Он жадно пил и чуда ждал,
И так увлёкся питиём,
Пока горою сам не стал.
Так и стоит до сей поры
Гора, вся "лысая" навеки.
Ни пользы нет от той горы,
Ни радости для человека.
А к чудодейственной кринице
Спешит народ со всего света,
Чтобы слегка омолодиться,
Что стало доброю приметой.