Полжизни прошло – по грошу воровал миллион
и ждал королеву в стогу у дворцового рва,
а в маленьком доме, потерянном в гуще времён,
на стол, словно солнце, вплывал золотой самовар.
Тускнели лицом, зеленели монеты в тоске,
король холостым оставался – должно быть, назло,
а домик, построенный где-то неведомо кем,
от сдобных ватрушек в печи заполнялся теплом.
Однажды я вынес на улицу рыжую медь,
сундук отворил – и на волю её отпустил,
а в доме пора наступала цикадам скрипеть
и сливкам белеть в загорелой горшечной горсти.
Король неожиданно с кем-то пошёл под венец:
у храма, под частую дробь зернового дождя,
я встретил своей королевы глаза наконец –
и ей о любви ничего не сказал, уходя
туда, где хозяйка с цветастым кувшином в руках,
сдувая льняную пушистую прядку с лица,
воскликнет смущенно и радостно: «Вовремя как!» -
и в дом уведет с оплетенного хмелем крыльца.