Голландия и Италия. Элегии
ГОЛЛАНДСКАЯ ЭЛЕГИЯ
А в Маастрихте... Неужель то было?
Там, на краю Европы, в захолустье? -
Сверкание витрин, и кадиллаки -
Ленивы и неспешны, словно рыбы
В аквариуме ресторана ждут,
Когда на них прожорливые гости
Укажут пальцем. И квартал дугою
Тебя уводит в прошлые столетья,
Послушно ты вспять времени идешь,
А под ногами листья, листья, листья -
То желтые, то бурые с прожилкой
Еще зелёной - их как будто Рембрандт
Смахнул с картины - лишние цвета.
И медный ослик замер на площадке,
На нём не въехать в Иерусалим,
Но можно фотовспышкою на память
Себя запечатлеть и топать дальше.
И вечное сияние в соборе
Свечей - за гульден (или два, не помню)...
Старинный и столь юный Маастрихт.
Меж Бельгией-Германией зажатый,
На профиле Голландии - по карте -
Серьгой на мочке уха он блистает.
По улицам его, холмистым паркам -
Я проходил, и осень поцелуи,
Холодные и быстрые, украдкой
Дарила мне, как будто бы мы с нею
Любовниками стали в эту ночь...
31 декабря 1999 г
С О Н Ъ
Душа в Италию летела,
Оставив на постели тело.
И было тихо в этом мире,
И в той покинутой квартире,
Где кошка на окне сидела
И вслед моей душе глядела.
2 янв 2003
=== === ===
ШЕСТЬ ВЕНЕЦИАНСКИХ ЭЛЕГИЙ
I
- Ты был в Венеции? ты только что оттуда?
- Si, mio caro, si... Ещё вчера...
Да нет - уже с неделю, иль двадцать дней,
как я вернулся - в зиму, в Подмосковье,
в моё поместье Белые Столбы...
Я на своём девятом этаже
лежу и не хочу вставать с дивана.
Разглядываю низкий потолок,
и что-то незаметное тревожит
мои глаза. Они невольно ищут
иль надпись или линию какую...
А! вот она! смотри - над дверью! Bravo!
Там трещинка - вот видишь? - изогнулась
и ящеркой над входом замерла...
Так не бывает! Это наважденье!
Венеции коварной колдовство!
Я знал: она так просто не отпустит,
я чувствовал: она подаст мне знак!
А трещинка, смотри, замысловата:
на буковку похожа... нет, не буква -
знакомая улыбка Моны Лизы.
И в этом есть какой-то тайный смысл.
...Поверишь ли? - в отеле "Universo",
в том номере, где я остановился,
над дверью - словно ящерка – точь-в-точь
там трещинка такая же застыла.
Но как она сюда перебежала?
Неужто так легко сойти с ума?
II
- Не правда ли, Венеция прекрасна?
- Венеция? Раскрашенный мертвец,
как эта маска - блёстками покрыта,
пусть нежны акварельные разводы,
но вот глаза - две пропасти - глазницы
пусты, -
за ними - Мрак, и Время - неподвижно.
Фантомный город! кем ты населён?
Безмолвными картинами в музеях?
Туристами? Бессменными портье?
И голубями площади Сан-Марко?..
Здесь тленом веет от канала Grande,
гондолы - словно черные стручки -
у стен домов болтаются в безделье.
А на мосту учтивый гондольер
предложит с понимающей улыбкой
за доллары, за лиры - как угодно
синьору будет - совершить прогулку
туда или туда; здесь все пути
ведут не в Рим, но ко дворцу Дукале...
Нет, доллары я лучше придержу.
А гондольер (из племени Харона),
По-русски произносит вслед: "спасьиба".
Но слышу я: "до встречи - там, в России".
III.
...Я остановился
на сто десятом выгнутом мосту
и вперился на узенькие окна,
их отраженье дёргалось в канале.
А сам канал-то шириной в три метра -
обманчивая близость для соседства:
в окно напротив бросить апельсин...
А под окном развешено бельё.
Оно висит с эпохи Кваттроченто,
И в этом доме жизни никакой.
Но двинулись оконные две створки,
за ними вмиг из комнаты наружу
рванула занавеска, тотчас руки -
её порыв привычно укрощают,
и женщина - синьора лет под сорок -
вывешивает мокрое белье.
То ль это одеянье Арлекина,
то ль это флаги дальних кораблей.
И вдруг она, узрев мое стоянье,
воздушный посылает поцелуй.
А после кончик пальца прикусила.
Мне кажется, я понял этот жест
И пожалел, что у меня нет флага.
IV
...Венеция меня не отпускает.
Я все ещё, незримый, там брожу -
средь этих обветшалых декораций
Саратовского ТЮЗа. Только солнце,
декабрьское, малиновое солнце
прожектором живительным расцветит
и стены, и канал, и купола.
Венеция живет двойною жизнью,
(а может быть, их девять у неё?)
На улицах то призрачно и пусто,
как белыми ночами в Петербурге,
то вдруг туристов прошумит толпа -
и сотни языков перемешались
в единый гомон с сотнями шагов,
и рой летит до самого Rialto,
и снова тишина. В моём отеле
я не пойму: я в трюме или в доме?
Я слышу то, как плещется вода
но не о стены моего жилища,
а чуть подальше, влево от меня,
где узкие каналы тусклый отблеск
шлют небесам. Но как здесь можно жить?
Я что-то бормочу, я усмехаюсь:
Венеция, с тобой несдобровать.
V
Венеция! ты просто куртизанка.
Зачем дремотно ластишься ко мне?
Зачем моё ты повторяешь имя?
Зачем его ты хочешь начертать
вслед именам великим и безвестным
на полотне канала древней вязью?
Но ты лепечешь нежной мандолиной:
"O, idol mio! О, mio tesoro!
(у Пушкина есть что-то в этом роде
в посланье к Натали). Но - дале, дале:
"Ты навсегда поселишься, несчастный,
в моих объятьях и заворожено
в каналы будешь каждый день смотреть,
с тревогою подсчитывать, на сколько -
на сантиметры иль на целый век -
в пучину вод моё уходит тело?.."
О, я не верю этим венценосным
венецианкам и венецианцам:
здесь на продажу - прошлые столетья,
здесь на продажу - даже этот миг.
И не спасут теперь моё сознанье -
Зима... Россия... Белые Столбы...
VI
...Сырым и серым утром
я покидал Венецию. Мой путь
лежал к аэропорту Марко Поло.
Я миновал один из двух мостов
(всё это соответствовало плану,
который накануне аккуратно
мне начертал в отеле наш портье),
как что-то вдруг заставило меня
замедлить шаг по набережной и
свернуть к воде, спуститься по ступенькам
и здесь присесть. В запасе оставалось
минут пять-семь, я мог себе позволить
окинуть праздным взором все дворцы,
стоявшие напротив вдоль канала.
Откуда не возьмись, подходит кошка,
(такая гладкошерстная трехцветка -
конечно, как в наряде Коломбины)
и, хвост задрав, уставилась в глаза.
И я увидел как в глазах кошачьих
с Венецией мы дважды отразились.
Я протянул к ней руку, чтоб погладить,
"Attento, gatta sporca!" - раздалось.
Я оглянулся, с поводком в руке
к нам подошел парнишка, по-хозяйски
он поднял кошку, и привычным жестом
обвил вкруг шеи, словно воротник,
та тут же про меня забыла. Пара
Отправилась домой, а я - в Россию...
2000 г.