Девочка, открой эротику” или поиски Синей птицы
Некоторые японцы, приехав на весьма краткий срок в нашу Рашу, проявляют природную любознательность и желание освоить хоть несколько слов на русском языке. Цели у них, конечно, разные.
В 90-е годы большинство приехавших в командировку, останавливалось в гостинице «Украина», откуда до корпункта рукой махнуть. Гостиница жила по старым, добрым советским законам – после каждого телефонного звонка надо было плестись вниз и оплачивать его, а на каждом этаже сидели представительницы женского пола разного возраста и выдавали ключи от комнаты.
Ханаи-сан был, можно сказать, моим боевым другом, высокий крепыш с лицом сурового якудзы и широким сердцем. Он очень хотел понравиться какой-нибудь симпатичной русской девушке и ему для этого был нужен минимальный запас слов. Это я ему обеспечила. Поэтому, подходя к молоденькой дежурной по этажу, он неизменно расплывался в широкой улыбке и игриво булькал: «Какая курасивая бабусика! Надо в ресторан». Реакция была неоднозначной. А на следующий день жаловался мне, что всему виной лицо сурового якудзы.
Другой мой друг Танигава-сан ( это с ним была 2 месяца на Чукотке) был и на самом деле способным учеником, но ему мешала природная лень. Выучив уже совершенно неизбежные «да» и «нет», а также «хочу пиво» (вариация «водку»), он спросил меня, какая фраза наиболее адекватно отражает состояние российской жизни в начале 90-х. Я ему честно ответила: «В Москве холодно, голодно и опасно». Он быстро усвоил произношение этой фразы и четко понимал смысл. Но больше учиться не хотел.
Каждое утро он тренировался: «Хо-хо-хо», - клокотал он своим бархатным баском, заходя в офис – «В Москве холодно, голодно и опасно!» И опять «Хо-хо-хо». Он любил поприкалываться. Поэтому, приходя в многочисленные кабинеты на интервью, оценивая их интерьер, размеры, престижность письменного стола, а также физиономию человека, который выдвигался ему навстречу из-за этого стола, он варьировал интонацию своей коронной фразы, и именно с нее неизменно начиналась беседа. Иногда в его голосе звучал упрек, иногда сочувствие, а порой – суровая констатация факта. И лишь однажды ему достался достойный оппонент. Услышав обвиняющее: «В Москве холодно, голодно и опасно», находчивый россиянин спросил: «А в Токио?» Но не менее находчивый Танигава-сан растерялся лишь миг. «Нет» - твердо отрезал он. Как говорится в таких случаях, он знал…
Много лет в зараженные радиацией районы Гомельской области приезжают делегации Японского Фонда «Чернобыль». Я с ними ездила раз пятнадцать. Где-то в 2000 г. мне наш корпункт перестал разрешать эти поездки , потому что в Москве стало мало помощников.
Приезжали активисты Фонда, врачи из Университета Синдзю ( это город Мацумото провинции Нагано, где были Олимпийские игры) и еще разные интересные люди – художники, режиссеры, кукловоды. Все они, с точки зрения обычного японца, не мыслящего жизнь без КОМПАНИИ, были out drops, то есть очень милый моему сердцу род людей самодостаточных, юморных и часто неглупых.
Был среди них и один профессор, специалист по раку щитовидной железы, входивший в «пятерку» лучших в Японии. И надо было ему провести осмотр девочек загрязненного городка Черкесска.
Он любил детей и хотел войти с ними в прямой контакт. Для этого он попросил нас о немногом – всего лишь научить, как надо говорить «Девочка, открой ротик!» Азбука в Японии слоговая. В слове «ротик» на конце все равно получалось «ку». Ну и что мы такого сделали? Всего-то и сделали, что приставили «э» к началу.
В данном случае речь шла о девочках от 5 до 15 лет. Они заходили в кабинет без родителей и оставались один на один с нашей шайкой-лейкой. То есть профессором, японской медсестрой, переводчицей, которая вела записи и мной – основным переводчиком.
Гордый своими познаниями профессор подступал к девочке и, делая нежные пассы руками у ее горла, настойчиво просил: «Девочка, открой эротику». Маленькие, конечно, не понимали. Профессор смущался за свое произношение, я быстро исправляла ситуацию, и все шло хорошо. Но с взрослыми девочками было не так просто. Большинство, конечно, заливалось краской, но некоторые уже готовы были… Этого мы, конечно, не допустили. Все-таки не все так запущено. Примерно на пятой попытке показать «эротику» мы были с позором разоблачены. Однако, влетело нам не сильно.
Впрочем, и японцы иногда сильно «напрягают» русских.
Середина 90-х. Вечером в корпункт заходит наш новый стрингер, фотокорреспондент «КП». Утром он отснял митинг, принес нам негативы и теперь хотел бы получить гонорар. Мы проводим его к шефу. Шеф – аристократичного вида интеллигентный японец. Достаточно хорошо говорит по-русски. Он вежливо приподнимается из-за стола и извиняется - «Простите, но мы еще не посрали». Фотик в шоке. Он не понимает, зачем ему сообщают эти интимные подробности. Он всего лишь хотел получить свой гонорар! И потом - он, конечно, знал, что в Японии развит коллективизм, но не такой же степени! Шеф видит растерянность фотика, но думает, что все это из-за денег. А деньги он не может дать, пока Токио не одобрит фотографии. А фотографии надо посылать при помощи загадочного серебристого чемоданчика, который называется трансмиттер.
И вот шеф пытается сгладить неловкость и объяснить ситуацию попонятнее. « Сейчас в Токио ночь. Ночью мы не можем посрать. Утром обязательно посрем», - успокаивает он окончательно запутавшегося фотика. А все потому, что у японцев нет буквы «Л».
Едем с только что прибывшим корреспондентом по Москве. Он рассматривает дома, витрины, машины и вдруг в упор спрашивает: – А в Москве есть бруба-до? - Точно не знаю, но, наверное, есть - уклончиво отвечаю я. – И сколько же примерно бруба-до у вас есть? – не отстает этот настырный тип. Ну и кто бы сразу догадался, что он имел в виду автомобиль BLUEBIRD.