Сквозь туман
Туман, туман. Плотный, как вата. Нет, не вата – скорее, как молочный кисель, который варила мама в детстве. Только она добавляла туда сахарина, и он был сладкий, а этот замешен на горечи бензинных паров и солености балтийского воздуха. Нет, молочный кисель – это самое то. Ну, и трамваи, конечно. Они так страшно выползают из тумана, бесшумно подползают к остановке. Сигнальные огни видишь на расстоянии двух-трех метров, не дальше. Черное такое ползет, хотя и знаешь, что не черное вовсе, а какое-нибудь желто-красное. Ну, так должно быть. Из опыта, так сказать.
Двери пневматически открываются, с шипением таким характерным и впускают внутрь. И вот ты уже внутри –такая теплая, обволакивающая внутренность. Садишься, если повезет, и – носом – к стеклу. А на улице – туман, туман, туман. Трамвай захлопывает двери, опять с шипением, и ты – в ловушке. Но не в западне, потому что ты сам в эту теплую ловушку, добровольно, так сказать. Тебе ехать надо. И доехать, конечно же.
А трамвай, раз – и направо. И колесами на повороте проскрежетал приглушенно немного, так как будто у тебя беруши в ушах. Это тоже из-за тумана. Слева – Нева – ее не видно. Около берега – сфинксы из далеких Фив, только головы лобастые угадываются. Справа – Здание Академии Художеств. Ее внутренний, невидимый из-за фасада дворик тоже, небось, в тумане. А мне-то что, я бы его все равно не увидел. Трамвай еще раз дернулся, заскрежетал – и налево, на мост Благовещенский, которому, впрочем, следовало бы называться Николаевским
Впрочем, я-то к названиям этим не привык: он для меня мост лейтенанта Шмидта, как и раньше. Въехали на мост, а там туман пореже чуть, и налево Медный всадник – я же точно знаю, что он там, а за ним Исаакий пробивается массивным золотом. А направо, там, откуда «Аврора» делала вид, что то по Зимнему стреляет, - краны Адмиралтейского завода – одни верхушки склоненные видны. Уж так жирафов напоминают! Хотя здесь бы им, жирафам, несладко в этом-то климате пришлось.
Трамвай плавно скатывается к площади Труда. Почему – Труда? Какого такого Труда и почему с большой буквы? Я еду в трамвае, я давно уже не работаю, я пенсионер, мне бы до площади Отдыха доехать. Нет такой площади, хоть умри. А что? И запросто. Едешь, а за правым (или левым?) твоим плечом смерть с косой. А туман все не редеет, не разуплотняется. Как будто и правда трамвай бесшумно скользит по Тому свету. Главное, тихо так все. Действуют беруши!
И вот уже по правому борту загадочные строения Новой Голландии, окаймленной каналом Круштейна. Из под портика ворот туман вырывается клубами, как дым, оседает на воду, и вываливается за гранитный парапет. Трамвай проезжает Матросский клуб, и у Мариинки сворачивает направо. Господи, когда же он кончится – ни черта не видать. Но вот, кажется и моя остановка. Сворачиваю в переулок. Направо – витые мавританские колонны. Знаю, это Синагога. Если, пробормотав «шалом», войти внутрь, то можно не только спастись от тумана, но и повторить акустическое чудо – встать на определенную точку в вестибулуме, и чуть слышно произнеся: «господи» услышать свой возглас многократно усиленным.
Но я не пойду в Синагогу. Нечего мне там делать. Вот, хоть мама – еврейка, а еврейство свое никогда серьезно не воспринимал. Хотя по закону… Да что там законы эти! У меня с национальным самоопределением туго – ничего я в этом не понимаю. Говорю на русском языке – и вся моя национальность. Все покрыто, как этим густым туманом. Ничего из-за него и через него не видать. Даже дома, стоящего напротив. Куда, я, собственно и стремился. А зачем стремился, к кому – не помню. Нет, помню, конечно, но как-то неотчетливо. Мог бы и позвонить, старый дурак. Прежде чем в гости-то идти. А ну, как не ждут меня там, или вообще дома никого нет. Это туман проклятый попутал. Кто, думаю, в такой туманище из дома без большой нужды выходит! Вот и поперся. Надо, думаю, навестить человека, прощения на всякий случай попросить. А вдруг не увидимся больше! И улетим из этой жизни, обиженные понапрасну друг на друга. А все ведь и яйца выеденного не стоит.
А налетел туман мерзкий, не только на город, а и на души наши. Все запутал, завертел, с пути прямого сбил. И обиделись насмерть, и разговаривать перестали, и все попытки общих друзей помирить нас отвергали. И что? А ничего. Жизни-то на донышке у каждого осталось. Еще глоток, другой сырого питерского тумана, и все. И кранты. Надо, думаю, зайти, помириться. Вот еще шаг, другой до знакомого парадного, а там на лифте на 4-й этаж. Вот и дверь, и звонок знакомый. Нет, прежде чем нажать, нитроглицерин под язык для верности. Ну, вот, теперь можно и звонить. Гляди-ка, как будто ждал – вона как шаги быстренько в коридоре зашаркали!
Туман, туман, везде туман –
Его и ветер не разгонит
Жизнь – преднамеренный обман,
Кругами водит, глухо стонет.
По старым питерским мостам
Бреду я с берега на берег
По тем таинственным местам,
Которым все же сердце верит.
Поскольку можно потерять
Всё: и любимую и друга,
Все потерять, но доверять
Туману, скрывшему округу
16 августа 2009
М. Кукулевич, 15-16 августа 2009
15 августа 2009