И когда ты решишь, что уже было всё – и мели, и рифы, и терпкий ром, ты с последней надеждой хватался за доски, и в ушах звенело «мы всё умрём», когда проклял последним вздохом и нож в голенище и дублоны в своём кошельке, ты очнёшься, может не сразу же, но очнёшься где-нибудь на песке.
Вспомнишь бурю, и неба темень, и рваные паруса, и как люди в бурлящую воду падали, чтобы потом на светлые небеса.
Вспомнишь мальчика Джима Хокинса, которым ты тоже когда-то был, как вместо того, чтоб вернуться к матери, на Кубу с морскими волками плыл, как долго отращивал бороду, как лихо вставил себе серьгу, и как с тоской ты глядел на сушу, и думал – я больше там не смогу.
Карибы тебя матросили, как гулящая девка сельского дурака, но из щенка вышел Черный Пес, пусть в драке когда-то вышибли левый глаз и вконец огрубела твоя рука.
Ты решишь, что всё уже кончилось, но в веки опалит солнце, и губы нещадно защиплет соль, и голос, такой знакомый, что страшно, зашепчет – Джимми, мой мальчик, пойдём домой. Увидишь её измождённое, такое худое лицо, паутиной седые волосы, кольцо на пальце, подаренное отцом. Ухватишь давно забытое, ушедшее за края, передник, оборки белые, такие что с непривычки глаза горят.
Решишь, а не сам ли Бог, или может быть Черт Морской, тебя, дуракая, из пучины вытащил, возможно причина – простой просчет. А потом с удивлением чувствуешь, как что-то из глаз на песок течет.
Встанешь, вдруг станешь мальчиком, легким морским пером, и она уведёт тебя за руку, домой, в Адмирал Бенбоу.