© Н.В.Орехов, автор
Всё знакомо до боли. До боли… Надо же, в этом банальном речевом обороте кроется теперь весьма конкретный смысл…
Небрежно толкают в грудь, и я невольно падаю в глубокое, очень низкое кожаное кресло. Когда сидишь вот так — коленки едва ли не на уровне лица, а само лицо на уровне пояса суетящихся вокруг, поневоле испытываешь неудобство, и не только физическое, но и от необходимости постоянно смотреть снизу вверх, чтобы увидеть глаза…
Вот он, передо мной — полиграф, гениальное изобретение, порождение воспалённого разума — прибор, принуждающий человека расстаться с единственным, что у него когда-то ещё оставалось неприкасаемо личным — тайной его мыслей и чувств.
Никаких примитивных серых панелей в оспинах круглых стрелочных циферблатов и с пристроенным сбоку механическим чернильным самописцем — сверхсовременный компьютерный терминал с плоским монитором, в котором, из-за неудачного освещения, как в мутном зеркале отображается силуэт моего лица и столь же размытые силуэты склонившихся надо мной и прибором людей.
Они не враги. Они — свои, однажды усомнившиеся в моей искренности, и оттого предстоящая процедура кажется ещё более мрачной и зловещей.
Вновь вспоминается, как впервые оказался в этом кресле. Тогда всё это показалось всего лишь забавной игрой, поскольку не было ни малейшего повода для беспокойства — ведь я-то знал, что искренен всегда и со всеми. А с этими людьми — искренен в ещё большей степени, открывая перед ними такие тайны своей души, которыми вообще очень редко делился с кем-то прежде.
Но теперь я знаю, что полиграф неисправен. То ли сама программа для него написана неверно, то ли просто однажды кто-то перепутал в глубинах его бездонного чрева пару контактов, поменяв «плюс» на «минус»…
Меня опутывает паутина разноцветных проводов, к телу прикрепляются многочисленные датчики. На виски — самое чувствительное место головы, хранительницы моих мыслей, на подушечки пальцев, которыми я старательно выстукиваю на клавиатуре слова, облекая эти мысли в некую видимую форму… Самый жирный чёрный провод тянется к датчику, закреплённому под левым соском, в непосредственной близости от сердца.
Я уже знаю, что это не просто датчик, и знаю, отчего ведущий к нему провод такой толстый, отчего невольно напоминает мне вытянувшуюся вдоль тропинки чёрную лесную гадюку...
Вначале — обычный «пробный» тест. Я должен отвечать только «да», независимо от того, правда это, или ложь.
— Ваша фамилия Бонапарт?
— Да.
Никакой реакции. Ни единый светодиодик не моргает, на дисплее не вспыхивает кровавая надпись «FALSEHOOD».
— Вы любите сладкий сироп?
— Да.
— Вы коммунист?
— Да.
— Вы прилетели с Марса?
— Да.
Компьютер совершенно спокоен, не выдавая ни единого признака того, что я лгу.
— Хорошо. — Главный психолог, облачённый, зачем-то, в традиционный белый халат, делает знак ассистентам. — Теперь приступим к основной части. — Ваше имя Николай?
— Да.
По ведущему к сердцу черному проводу проскакивает порождённый в недрах бездушной машины электрический заряд, и горячий ток неприятно сжимает уже и без того начинающее учащённо биться сердце.
— Вы пишете стихи?
— Да.
Напряжение увеличивается, и неприятные ощущения уже сменяет настоящая боль.
— А стихи *** — звучит короткое, всего из двух букв состоящее имя, — вы любите?
Боже мой! Да я люблю эти чистые и светлые строки, написанные сердцем, более всех прочих, написанных в последнее время и в обозримом прошлом всеми другими, люблю гораздо более своих собственных, едва ли не сильнее многих, созданных за последние пару столетий!
— Да!
Пронзительная вспышка боли сводит мышцы судорогой, сердце на несколько мгновений сжимается и вовсе перестаёт биться, глаза застилает стекающий со лба пот, смешиваясь со слезами…
— Вы всегда говорите искренне?
— Да!!!
Извиваюсь в тесном кресле, словно на инквизиторском костре, в агонии, предшествующей освобождению от боли — последнему освобождению…
Нет, избавление ещё не настало.
— Вы любите эту женщину?
Перед глазами появляется фотография — та самая, виденная тысячи раз, сделанная в декабре прошлого года, когда мы даже ещё не были знакомы, и я жадно вглядываюсь в изученные до мельчайших деталей черты лица, так стремительно однажды ставшего родным, вглядываюсь сквозь непросохшие слёзы — в последний раз… В последний, ибо нового болевого шока мне попросту не вынести…
Я хочу сказать «нет», но не в силах произнести это слово, ибо я действительно совершенно не умею лгать…
— Да!!!!!!!!!!!!
И…
… ничего не происходит. Судорожно напрягшееся тело постепенно ослабевает, всё ещё не веря, что уже не последует этой новой, всесокрушающей волны нестерпимой боли, обессилено растекается по горячей коже кресла…
Явно озадаченный, главный психолог резюмирует:
— Что ж, на сегодня достаточно…
Ассистенты освобождают меня из затейливого сплетения ремней, притягивавших тело к креслу, неторопливо и деловито отсоединяют датчики, сматывают провода…
Я ухожу. Опустошённый, израненный, и… недоумевающий. Выходит — я, всё-таки, солгал? Отчего, иначе, не было этого последнего невыносимого шквала боли? Почему?!
Я ухожу.
Не знаю, куда. Пока мне некуда идти, и совершенно неясно, что делать.
Впрочем…
Нет, есть альтернатива.
Я могу, в конце концов, отыскать то место, где никто и ничто из прошлого не в состоянии будет меня отыскать и потревожить, и там я научусь лгать, научусь, научусь — говорят, это совсем просто!
Или…
Или в следующий раз, когда вновь окажусь в этом мрачном чёрном кресле перед неисправным детектором лжи, я расскажу о себе всё, что ещё попросту не успел рассказать за три недолгих месяца… Всё! Искренне, как умею, с мельчайшими подробностями, стараясь как можно доходчивей и ярче поведать о тех малейших оттенках обуревающих меня чувств и эмоций.
И тогда напряжение, передаваемое по тянущемуся к сердцу омерзительно жирному лоснящемуся чёрному проводу, достигнет такой величины, что ненавистный антиполиграф превратится на несколько мгновений в электрический стул.
Несколько мгновений, вполне достаточных для того, чтобы ТА боль стала последней…
21 сентября 2009г