Это вторая часть статьи (или, если хотите, – эссе). Первая называется “Бриллиант почти не виден ” и находится вот здесь: http://www.stihi.ru/2009/08/20/2449.
_______________БРИЛЛИАНТА НЕТ, или ПОЧТИ ЧЁРНЫЙ КВАДРАТ_______________
Говоря о современной поэзии, я буду исходить из нескольких допущений:
- современная поэзия – поэзия, представленная ныне живущими, за небольшим исключением, авторами и их произведениями, написанными в 2000-х годах (по очевидным причинам наибольший интерес вызывают авторы, появившиеся и "состоявшиеся" в последние 15 лет);
- наиболее показательными, репрезентативными в рамках современной поэзии являются авторы/тенденции/тексты, представленные консорцией (это, по-моему, самое удачное в данном случае определение) “Вавилон” и её наследниками (http://www.vavilon.ru, http://www.litkarta.ru/projects/vozdukh/ и т. п.);
- по-прежнему важное место в формировании и отражении современных поэтических тенденций занимают “толстые” литературные журналы и известные премии в области поэзии;
- я принимаю за данность то, что именно постмодернистские по сути установки постконцептуализма и “недопреодолённого” концептуализма играют в современной поэзии _определяющую_ роль. То есть, даже не называемые так направления, а поле постмодернистской (скорее – постмодерновой) парадигмы, которое включает в себя эти направления на правах своих наиболее “актуальных” (и наименее плодотворных) воплощений.
Итак, основным теоретическим событием рассматриваемого периода явилось провозглашение в 2001 году Д. Кузьминым постконцептуализма как наследующего концептуализму и преодолевающего его направления в литературе. Однако то, что было названо Кузьминым “Постконцептуализм, или как бы наброски к монографией не стало, я полагаю, – ввиду отсутствия достойного предмета.
Какие же черты характерны для постконцептуализма (и непосредственно связанной с ним “новой искренности”)?
“Содержательной доминантой постконцептуализма” является “прямое лирическое высказывание, производящееся на фоне признания невозможности такого высказывания”, оригинальными приёмами – введение в текст “предельно немаркированных” объектов и “зон непрозрачного смысла”. Основание такого подхода – стремление к максимальной эффективности самовыражения автора в современных условиях.
Вроде бы замечательные и основание, и стремление. Но возведённые в абсолют, оторванные от понятия “качество текста”, игнорирующие коммуникативную сторону произведения, они становятся своими антиподами. В лучшем случае автор-постконцептуалист создаёт “вещь-в-себе”, для расшифровки которой надо обращаться к самому автору, к обстоятельствам его бытия или же – плыть по течению отфонарных интерпретаторских фантазмов. В худшем случае создаётся классический вавилибр, то есть не создаётся ничего. При этом “предельно немаркированные” объекты и “зоны непрозрачного смысла”(принципиально немаркируемые объекты) в качестве программных средств позволяют сколь угодно “мельчать” стиху в эстетическом смысле якобы без потери его ценности и осмысленности. Последнее, собственно, теоретически обосновывается – постконцептуализм стремится быть настолько мелким (желательно – планктоном), чтобы не встретиться в пищевой цепи с акулой по имени “концептуализм”:
“Поэзия должна стать тем самым ковбоем из анекдота, которого зовут Неуловимый Джо потому, что никто его не ловит, ибо он никому не нужен: ведь всякого, кого концептуализм ловит, он непременно поймает” – Д. Кузьмин
Дезориентация в ценностных установках, вызванная необходимостью “высказывания на фоне его невозможности”, абсолютное отрицание объективной оценки творчества приводят к тому, что автор (разумеется, “нужный” автор) приобретает в современной обстановке уродливо гипертрофированное значение. Ему предоставляется карт-бланш (неимоверно “бланш”), за ЛЮБЫМИ его текстами сурово стоит презумпция осмысленности и говорит критику человеческим голосом: “я те, родной, щаз штой-то тааакое скажу, не-не, ты не убегай сразу... Ты, мил чел, просто не врубаешься сосначала, не хочешь помочь мне меня неповторимого отразить, мой…этот… крайне богатый внутренний мир не хотишь разглядеть…ААА! ты так! ужо я за Дерридой пойду да Кристеву приведу! ПонЯл, да?? Тады садись и втыкай, зарраза”. Но чаще этого внушения не требуется, т. к. критик (скорее – “комментатор”) прекрасно знает правила поигрушек и с полуслова начинает “понимать” текст.
Сами же радетели “прислушивания к голосу Другого” совершенно сознательно не отделяют “мух” от “котлет”. Если комментатор, интерпретатор из “вавилонских” задаётся целью превратить одно в другое, то можно быть уверенным – ничто не убережёт муху от просто-таки поразительных метаморфоз. Между тем, факт “разбора” уже приравнивает “текст” к “стихотворению” – как сам по себе, так и “провиденциальными” комментариями. Система взглядов “вавилонцев” предполагает отказ от ЛЮБЫХ критериев, методов, систем оценки, что логично приводит к манифестации субъективности “внимательного” комментатора как единственной действенной альтернативы им. А уровень, достигнутый “комментированием” в постмодернистских штудиях, в свою очередь превращает разговор о ничтожнейших “творениях”, которые даже графоманскими не назовёшь, в обескураживающее путешествие по произвольным ассоциациям, посетившим “комментатора” во время чтения.
НО. Потом “ТВОРЕНИЯ” печатают в “толстых” журналах и отдельно книжечкой. Потом за “ТВОРЕНИЯ” дают премию – скажем, им. А. Белого, – НЕ ЗА КОММЕНТАРИИ…
При этом награждать писателя “вавилибров” (под ними понимаются, ясное дело, не только формально верлибры) премиями – всё равно, что награждать пожарников Брэдбери нагрудным знаком “За отвагу на пожаре”. Да многие премии уже и в самом деле ждут переименования в подобном ключе, например, – “За выдающийся вклад в уничтожение русской литературы” (воистину “до основанья” и – ничего взамен, ни в коем случае).
Ничто так не вредит действительно нестандартным, авангардным стихам, имеющим (вот ведь смех!) ещё и некое объективное эстетическое измерение, чем все эти “бессмысленные и беспощадные” пародии на критику, ставшие “большим стилем” современности, легитимизированные публикациями и получением премий “откомментированными” “стихами”. Вот уже и традиционные “столбики” графоманской тягомотины не так страшны вроде… А ведь – страшны, это они – на обратной стороне нагрудного знака “За выдающийся вклад в уничтожение…”
В целом же можно сказать, что “актуальная” поэзия не стремится решать задачи, а по сути манифестирует снятие любых задач как таковых. Есть два подхода. Первый: признать существование проблемы – иго нашей зависимости от слов, значений, ограниченность восприятия и т. п. и, вместе с тем, – возможность (частичную, частную, локальную, несовершенную) решения проблемы. И это предполагает, собственно, _творчество_, напряжение между двумя полюсами, а также возможность объективной оценки – несмотря на все сопутствующие ей субъективизмы.
Второй подход: констатировать невозможность преодоления перечисленного ни на йоту. И тут же – объявить перечисленное преодолённым неким “гением” – по факту его гени(т)альности, позволяющей вырваться “за пределы”. “Гению”, разумеется, можно выдавать абсолютно ЛЮБЫЕ тексты (равноценный вариант - писсуары), объясняя это тем, что “глубоко чувствующий” не может ошибаться (при заявляемом абсолютном, полном отсутствии возможности кому-либо когда-либо хоть в малейшей степени проверить и эту установку, и ценность самих артефактов).
Все вычитания “актуальными” из стихов сначала авторского голоса, а потом и всего ценного, сильного, оставление там немаркированных “беспомощных, никому не нужных слов”, якобы имеют целью ослабление тоталитарности языка, освобождения от накладываемых им ограничений и пр. Но чем достигается сия цель? Ведь деятели дурно понятого постмодернизма той или иной “ориентации” недостатком репрессивных интенций также не страдают. Например, Н. Байтов объявляет любую “укоренённость”, “своестильность” сущностью некой “эстетики Х”, которая у него вызывает “отторжение, иногда – вражду с привкусом настоящей злобы, всегда – скуку, способную доводить порой до тяжёлого уныния”. Доводит – и доводит, проблемы г-на Байтова. Так ведь он этот пассаж в МАНИФЕСТЕ пишет! Тот же Г. Айги (и Д. Кузьмин, судя по его деятельности, здесь с ним абсолютно согласен) ставил современный классической формы стих вне возможности “проявления … интонационной и человеческой индивидуальности”. Получается, опять - “убить дракона”?...
Что же делать? Во-первых, отказаться от апологии абсолютного релятивизма. Всего лишь – обратить более пристальное внимание на отброшенную постмодерном категорию “ценность произведения”, которая, в свою очередь, непосредственно связана с категорией “эстетического”. Да, я знаю, ценность, и особенно – эстетическая, это понятие глубоко индивидуальное, конвенциональное, обусловленное исторически… Но, в самом широком смысле, – она и есть та основа, на которой только и возможен серьёзный разговор о творчестве. Без такого подхода просто бессмысленно что-то печатать или кого-то награждать, вообще что-либо выделять из бесчисленных потоков сознания.
Если под этим углом взглянуть на современные процессы в поэтической среде, то можно выделить несколько тенденций и проблем в нынешнем её состоянии.
Одним из факторов, размывающих ценностную систему, является неправомочное смешение собственно стихотворчества с различными видами синтетических искусств, в том числе – с визуальной поэзией, мелодекламацией, песней, с текстами, включёнными в ткань перфомансов и хепенингов. Это не значит, что тексты, фигурирующие в перечисленных видах искусства, обязательно плохи. Речь о том, что они должны иметь ценность и в виде, назовём это, “текстов-на-бумаге”. Если их эстетические достоинства, ценность существуют только в соединении с музыкой, изображением, действием, - то такие тексты и следует “употреблять” вместе с вышеперечисленными “гарнирами”. Глупо давать им премии в тех же номинациях, что и текстам-на-бумаге, или печатать в качестве полноценных поэтических текстов (но и нелепо критиковать их в отрыве от эстетической целостности, частью которой они являются)
С предыдущей проблемой связаны и такие.
Первая: возможно ли вообще признание за текстами эстетической ценности, если они требуют для себя “подпорок” в виде непременного комментирования? В случае с конкретизмом, вавилибрами, этими реди-мейдами от литературы, само комментирование становится фактически суррогатом художественного произведения, описывающего некую не имеющую самостоятельного эстетического бытия субстанцию. Причём такой “симбиоз” также не имеет эстетической ценности, “части” в принципе не создают вместе единого “целого”, требуя бесконечного умножения комментариев и комментариев комментариев. И это не имеет ничего общего с “открытым произведением”, т. к. нет собственно “произведения”. “Имя розы” может быть основой для бесконечного числа (само)интерпретаций, но ценность и значимость его немыслимы без _законченной, цельной системы_, предполагающей выход в бесконечное.
Вторая проблема: можно ли считать обоснованной авангардо-постмодернистскую парадигму, утверждающую, что автор, а не произведение является эстетически значимым и ценным “артефактом”? Если мы имеем некий способ отображения стиха, при котором последний не теряет своей эстетической ценности – тот самый “текст-на-бумаге”, – то для единицы “автор” у нас такого _адекватного_ способа отображения просто нет – даже если допустить, чисто теоретически, что существует некое самоценное эстетическое измерение сущности, бытия и поведения “артефакта”. А из этой невозможности вытекает абсурдность рассматриваемой парадигмы. Ещё больший абсурд – наделение всех текстов, написанных “артефактами”, “творческими эманациями” последних.
Третья проблема: абсолютная релятивность ценностной стороны стихотворчества приводит к распаду поэтического пространства на автономные группки, делающие вид, что кроме них никого не существует, а если и вступающие в полемику, то критикующие “вынырнувшего ниоткуда” оппонента со своей эксклюзивной колокольни, безотносительно к неким общим ценностям, якобы за неимением оных. Естественно, при таком походе невозможен диалог. Естественно, при таком подходе трудно рассчитывать на появление в данной среде каких-либо объективно значимых идей.
К чему же ведёт в конце концов _на практике_ господство (пост)модернистской установки, говорящей о невозможности объективного определения ценности стиха? К тому, что появляется фатальное противоречие в нынешней поэттусовке. Способы легитимации, механизмы освоения и присвоения возможности говорить от лица “современной поэзии” – не изменились, они остаются ценностными, элитарными по сути, предполагающими отбор и ещё раз отбор: выход книги в известном издательстве, в известной серии, получение достаточно раскрученной премии, публикация в “толстом” журнале (пока ещё). Потому что – а может ли быть иначе? В то же время концепции, идеи, персоны, непосредственно влияющие на отбор, напрочь отрицают саму возможность сколь-нибудь объективной оценки произведений.
Sic! Если критерии, по сути дела, отсутствуют, то человек, обеспечивший себе неким образом (а образы бывают разные) попадание в число кураторов и пр., становится _единственной_ инстанцией, определяющей в этом донельзя релятивном пространстве, какие произведения и авторы достойны “именоваться и быть”. А если учесть манифестируемые и претворяемые в жЫзнь безграничную субъективность и абсолютный произвол человеческого фактора, то – надо ли удивляться, что такая “свобода” приводит, как правило, к продвижению однокашников-друзей-знакомых куратора? Надо ли удивляться тому, что деятельность кураторов, самих, как правило, – поэтов, не способствует продвижению чего-либо, способного подорвать их авторитет и творческую состоятельность?
Выход из неизбывной релятивности, провозглашённой деконструкцией и постмодернизмом, нашли до смешного простой: есть некие 5-10-20 человек, которые будут решать – плохо или хорошо, причём не потому, что их знания и вкусы (более-менее объективные понятия) это позволяют, а потому, что они осенены свыше (“сниже”) неким откровением (иронично так, знаете ли, осенены). Следствие “осенённости” – приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Вот сказать бы – да подобные вещи встречались и раньше, ничего нового и страшного нет, высокая степень субъективности – всегдашний спутник поэтической жизни. НО. Раньше были пути выхода из подобных ситуаций – на всякую теорию, систему взглядов, претендующую на доминирование, находилась другая теория, система взглядов, не только опровергающая первую, но и берущая лучшее из неё. А сейчас – что опровергать, что брать, если _прямо_ ничего не утверждается? У Аверченко есть такой рассказ - “Бритва в киселе”. Название, по-моему, точно выражает незавидную участь любого, кто решит побороться с нынешним как бы отсутствием единых систем – и в эстетическом и в институциональном смыслах. На самом же деле – это сверхсистемы, успешно воспроизводящиеся, но мимикрирующие под отсутствие себя.
И последнее.
Как могло случиться, что современная поэзия оказалась в столь неудобном и двусмысленном положении? Одна из причин, по-моему, – наличие Интернета как способа публикации своих стихов, поиска аудитории для них. У этой замечательнейшей вещи есть, разумеется, и свои отрицательные стороны. Например, она во многом смягчает давление талантливых авторов на сложившиеся институты, в результате чего последние могут беспрепятственно окостеневать – ведь легитимация, механизмы “признания” авторов и идей полностью находятся в “реале” (и “вавилонцы”, кстати, это прекрасно понимают). Из сети же в такой ситуации выгодно брать небесталанных, но “неоформленных” авторов и рихтовать их в соответствии с установившимися (практически давно стагнирующими, но отрицаемыми) рамками “актуальной” поэзии.
И ещё раз последнее))
А надо ли вообще тревожить здесь эту тему? не лучше ли просто заниматься тем, для чего существует сайт и для чего мы на нём присутствуем – писать спокойно свои поэзы, оставить “кесаресо кесарю”? Можно. Но тогда, боюсь, новое будет существовать, но его рождение не состоится.