Он сидел, большой и незнакомый,
Рядом — мама... Нет, его жена...
«Н-не слышно шума городскова,
На Невской башне — тишина...»
Он пел с гостями. Как им пелось?
Меня моя обида жгла,
Мне так хотелось, так хотелось,
Чтоб мама встала и ушла!
А мама грустная сидела,
Не пела мама, не пила.
Но это не меняло дела:
Она ведь папу предала.
Из кухни, из своей засады,
Я мстил, как мог, ей: я — рыдал...
— Садись за стол, сынок!..
— Не сяду!
— Дай обниму тебя...
— Не дам!..
Теперь-то всё я понимаю,
И если б прошлое вернуть,
Ни папу с отчимом, ни маму
Я не посмел бы упрекнуть.
Чем виноват передо мною
Отец, пропавший на войне?
«Вот впереди село родное...» —
Запели гости, запьянев.
Да что там — свадьба иль поминки:
Поют как плачут? Ну и ну!..
А отчим с мамою в обнимку...
А отчим не погиб в войну...
Чем виноват передо мною
Мой отчим — тем, что уцелел?
Он, знаю, чувствовал спиною,
Как на него я не глядел.
А мама? В тридцать лет вдова-то,
И швец, и жнец, и на дуде...
Так что же — нету виноватых
В моей беде?
1959