НОЧЬ в МУЗЕЕ
В ту первую ночь
мне не давали спать мысли
На вторую-
друзья
На третью –ты.
Зато теперь я сплю хорошо:
Ни мыслей,
ни друзей,
ни тебя.
Вера Волконская
Как-то неожиданно наступил вновь декабрь. Деревья стояли понурые и неподвижные и, казалось, ждали чего-то, того, чего в их жизни никогда не было. Их ветки откликались на каждое дуновение холодного северного ветра, налетающего с Невы, а потом долго еще покачивались, и мнилось, что слышится тихое таинственное поскрипывание. Сквозь их кроны, как через растресканное стекло, был виден Санкт-Петербург. Четкие линии улиц и строений в этот декабрь почему-то исказились, словно перечеркнутые корявыми и черными, мокрыми ветками, с которых нет-нет да и падали капли незадержавшегося подтаявшего снега.
Петр Андреевич шел по Невскому своим обычным путём, который он проходил каждый день уже много лет, ныряя под арку, в тысячный раз любуясь красотой и величием архитектуры любимого города и оказываясь на Дворцовой Площади. Здесь не было деревьев и газонов, которые в тот грустный месяц очень сиротливо и серо только портили город, здесь был простор и сияние. Петр Андреевич всегда поднимал голову, медленно набирая воздух всей грудью и умиротворенно выдыхал, когда взгляд достигал вершины Александрийского Столпа. Он всегда ощущал чувство полета в это эти минуты, вся его жизнь снова и снова проходила перед глазами и он ежедневно пытался оправдать себя и эти странные обстоятельства, которые не давали ему жить радостно и свободно.
Он устроился на работу в Эрмитаж в конце 70-х годов, когда слава прекраснейшего музея страны гремела, и работать там было огромной удачей и удовольствием. Он бежал на службу и задерживался там допозна, сам не сознавая, что так привлекало его в этой, в общем-то, монотонной работе. Хранилище Эрмитажа вмещало в себя огромное количество экспонатов, и Петр Андреевич чувствовал себя среди них среди них как взрослый ребенок среди игрушек. Однако все эти «игрушки» были бесценны и обращаться с ними приходилось очень бережно, и он учился этому долго и восторженно и благодарил Бога, что Судьба ему подарила возможность заниматься любимым делом вдали от суеты, царившей везде бездуховности и обывательщины.
В этот день Петр Андреевич задержался на рабочем месте дольше обычного. На душе было тревожно и тоскливо. Волны Невы, казалось, громче хлещут о гранитную набережную, а брызги чаще ударяют в оконные стекла. Хранитель медленно подошел к окну: круглая капля лениво сползала по стеклу, оставляя за собой замысловатую мокрую дорожку, и он отчетливо вспомнил, что так же стекала маленькая, горькая слезинка по щеке его слушательницы, юной и волшебной Виталии. «Боже, как прекрасна была эта девочка, с такими внимательными глазами и белокурыми локонами, только она могла слушать меня часами, затаив дыхание и чуть вздрагивая, когда смычок срывался от волнения. Она никогда не делала мне замечания, вот что я ценил в ней необыкновенно»,- подумал Петр Андреевич. А потом был вечер, когда родители просто продали скрипку, сказав, что пора заняться серьезными делами.Этот вечер и до сих пор отзывается сильной болью в сердце Петра Андреевича. Голос Виты снова и снова звучал , как эхо.
- А где же твоя скрипка?
- Её сегодня продали. Мне пора заняться чем-то другим. Музыка- это не дело для настоящих мужчин.
_-Но музыка – это дело для настоящих музыкантов, и это огромный труд, ты же понимаешь, Петр?
- Уже ничего нельзя изменить, я простудился и застудил пальцы, и без ежедневных репетиций я просто теряю мастерство. Но теперь я знаю, как строить дома. Разве тебя это не радует?
Вита промолчала. Они неспешно, не сговариваясь, шли к Русскому Музею. Ребята давно там не были и, видимо, интуитивно почувствовали, что там им станет легче. Перспектива Михайловской улицы замыкалась главным фасадом дворца. Они медленно подходили к Музею. «А ведь она так мечтала сыграть со мной в скрипичном дуэте… Какая
же она умница…А тот концерт? На последних тактах, когда я почувствовал, что безымянный палец невыносимо ноет, опять капли, только теперь это капли крови. Да, тогда кожа на пальце болела и было трудно прижимать струны… Я доиграл? Да, кажется, да. Но почему не было аплодисментов? Какая в зале стояла тишина!... Что я сделал не так?... Умница, умница, умница Виточка, Веточка моя…»,- Петр Андреевич закрыл глаза. В ушах стоял гул аплодисментов.
Зрители пару минут были в оцепенении, потом раздался тихий голос, ее голос: « Спасибо, ты был прекрасен». И зал взорвался аплодисментами.
Залы Русского Музея успокаивали. Белые колонны балюстрад и лестниц сверкали снежной чистотой. Молодые люди прятались за ними, исчезая и появляясь, и эта детская игра развлекала их и утешала. Связанный с вестибюлем Белоколонный зал, расположенный в центре анфилады помещений, протянувшейся вдоль садового фасада здания напоминал светлое и радостное детство. Благодаря небольшим размерам и гармоничным пропорциям Белоколонный зал соединял в себе торжественную представительность парадных покоев с камерностью жилого интерьера. Ребята , упражняясь в своих знаниях, вспоминали, что своим названием зал обязан двум парам высоких коринфских колонн, разделяющих пространство на три части и придающих перспективе помещения классическую четкость. Колонны, облицованные искусственным мрамором, белые с позолотой капители, сложные по пластике карнизы, тоже украшенные золочением,— все это придавало залу праздничный, мажорный характер.
Солнечный свет струился с потолка Академического Зала и было видно, что закат уже через несколько минут изменит всю обстановку в залах. Античные статуи начали оживать, на их гранитных лицах появлялись улыбки. Юные посетители мило изображали их позы и вдыхали воздух той эпохи. Им даже показалось, что Величественная Екатерина II погрозила им пальцем, а вельможи с парадных портретов Левицкого шагнули из своих рам и расселись на бархатных креслах; на ломберных столиках появились чайные сервизы из фарфора; бушующее море на полотнах Айвазовского стало утихать и Солнце медленно уползало за линию горизонта. «Ну вот и «9-ый Вал», а у нас - последний бал»,-пошутил тогда Петр. В соседнем зале зале послышались шаги. Музей закрывался и всех посетителей просили поторопиться … Петр и Вита подчинились , еще раз взглянув вверх, на хрустальные люстры, в которых догорали желтые отсветы заходящего Солнца. Они были последними посетителями. Они прошли Белый Зал, Галерею второго этажа и остановились. Петр не спешил спускаться в вестибюль. Он наклонился над перилами и, взяв в руки невидимую скрипку, «сыграл» для Виты последний концерт. Виталия стояла внизу, подняв голову и плакала.
«Какие же стихи тогда неотвязно крутились в голове и я мучительно не мог вспомнить автора? Ах, да : Смычок всё понял, он затих,
А в скрипке эхо всё держалось.
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.»
***
Петр Андреевич вздрогнул от хлопка открывающей двери, как и тогда, в тот вечер. Дверца гулко стукнула и строгий голос дежурной привел их в чувство: «Так всю ночь собираетесь пробыть в музее?»…
Теперь эту декабрьскую ночь ему, честному и законопослушному до сегодняшнего дня ценителю искусства, предстоит провести в этом хранилище. Надо подготовить все
отчеты, написать объяснительные, найти аргументы, да и просто успокоиться. Постараться защитить и оправдать, дозвониться юристам, надо посоветоваться и принять решение. В голове не укладывалась, что он может быть причастен к преступлению. «Нет, конечно, нет , это ошибка, разберутся, просто похожая женщина… Совсем молодая, Вита не может не измениться за эти годы. Все встанет на свои места, и этот разъедающий душу ужас исчезнет, как Петербургский туман»
Следователь резко захлопнул дверь. Снова и снова последовали вопросы, намеки. Головная больнее проходила и не хватало воздуха. Стало тесно и душно в любимом кабинете. Петр Андреевич снова просил подождать сурового представителя правоохранительной власти. Украденные из Эрмитажа экспонаты представляли огромную ценность. Конечно, никто не имеет права обогащаться за счет народных ценностей, это аморально, это бесчеловечно, это дерзко. Даже в самых тяжелых жизненных ситуациях. Даже если она, даже если это Вита, его обожаемая Веточка…
Конечно, он узнал ее (или хотел поверить в эту неожиданную встречу). Хотя она сильно изменилась. В глазах абсолютно незнакомый болезненный блеск, в голосе непривычная и так не подходившая ее внешности хрипотца. И удивительно молодое лицо? Было видно, что Вита нервничает и не узнает его, и совсем не рада этой случайной встрече у служебного входа. Петр Андреевич даже не мог вспомнить точно ее слова: что-то насмешливое, что на зарплату, как ее старики, жить скучно, а у нее теперь будет всё!
Да. Он -свидетель. Или соучастник? На столе лежала, небрежно брошенная визитка следователя. А под стеклом, пожелтевшая от времени, истонченная за столько лет, хранилась записка с номером ее телефона и новым адресом. Петр Андреевич так и не дошел тогда до нее. И жизнь развела их в разные стороны, но чувство нежности и любви не покидало его никогда.
Мужчина сел за стол, медленно снял с телефона аппарата трубку…
В голове снова звучало : « …и было мукою для них, … и было мукою для них». Петр Андреевич машинально запустил руку в нагрудный карман пиджака, прижал ладонь к левой стоне груди. Сердце не болело. Он поймал себя на мысли , что утром совершенно нелепо зачем-то купил сердечные таблетки. В кармане зашуршала пластинка с купленным лекарством. « Ну вот и пригодятся сегодня все таблеточки сразу»,- грустно подумал Петр Андреевич, высыпая на ладонь из ячеек желтые шарики.
Раздавшийся телефонный звонок был слышен уже в ватной пелене, предметы расплывались, сознание стало мутиться. Чей-то женский и знакомый и незнакомый , хриплый голос умолял её спасти, почему-то произнося имя Виталии, что это - ее мать,
Потом просто отрывочные слова «Париж», «аукцион», «долги». В эти рыдания вклинивались грубые слова мужчин.
Но сознание и теплившаяся еще жизнь уже отказывались что-либо воспринимать. Свет потухал, мигающая лампа дневного света, погасла окончательно. Последние слова Петр Андреевич произнес себе как напутствие спокойно ночи.