* * *
Милый сын! Унылая пора
столь щедро воспетая поэтом, -
просто дрянь и мерзкая при этом -
все же липнет к кончику пера,
будто грязь с промокшего двора
на ботинки. (То ли, братец, летом!
посмотреть с утра на поплавок,
днем, томясь обеденной обузой,
побродить по саду с голым пузом
и уснуть дивана поперек
вплоть до пресловутого утра.)
Здесь же с ночи ходишь остолопом,
а чуть свет - и веришь наперед,
что вода всемирного потопа
схлынула не доле, чем вчера
с нашего проулка: стынь да склизь,
вольный ветер, мокрые заборы
и тоска, в сравнении с которой
чья-то смерть вполне сойдет за жизнь.
Ни души... И некуда спешить...
Та же грязь и гайки на работе...
День идет и не проходит вроде,
выливаясь в следующий. Нить
(нить времен) прочна здесь на разрыв,
и соседи годы отмечают
лишь по крыше нашего сарая,
в пагоду его преобразив.
Что в столице? Та же суета?
Как там цезарь? Как его сердчишко?
На экране все его излишки
плотно закрывает краснота,
как на бывшем знамени. Уже ль
прошлое способно воплощаться
на лице подобного начальства
столь открыто? Если так, то бель
с синью скоро выкрасят пестро
харю мэра вашего. И кепи
с прозеленью на башке закрепят
в точь под цвет кругляшки на метро.
(В нашей опроставшейся стране
до сих пор еще не чтут порока,
но уже не ищут и пророка
даже в чужедальней стороне.)
Умничаю... Как дела твои
в прогрызаньи тяжкого гранита?
Не набил оскомину? Чем сыты
бренные кишки? Что сотворить
расположен в будущем с собой?
Приезжай, возляжем на диване,
посудачим о моем романе,
обмозгуем творческий застой,
взопиём о скуке бытия,
испечем пирог, засветим телек,
и, борясь с расслабленностью в теле,
выберем мальчишек для битья
из попсы. Пущай себе поют
и пошлят, пока еще живые.
Сызмальства больной некрофилией
наш российский православный люд
все равно им мертвых предпочтет.
Ну, а там , глядишь, и мы успеем
застолбить ( с веревкою на шее)
свято место на лихой почет.
Жалко, не придется подглядеть.
Впрочем, и не велика потеря!
(Мы не идиоты , чтобы верить
в искренность проспавшихся ****ей.)
Кстати, о прекрасном поле... Дочь
(дочь моей жены) перечит маме
и по дому с голыми ногами
бродит тенью уж какую ночь,
наплевав на лунный календарь,
валидол глотает, ест соленья,
исчезает в дождь по воскресеньям,
возвращаясь к вечеру. Как встарь,
мама варит кашу кобелю,
дергается на мои вопросы
(как сказать на сленге малороссов
по-персидски нежное ”люблю”?)
и толстеет, с горем пополам
примеряя зимнюю одежду,
потеряв последнюю надежду
постройнеть к сорока трем годам.
А когда ее тревожный взгляд
ловит мой на дочери... Простите
мне истошный крик (хотя “Лолите”
вряд ли нужен громкий адвокат):
Бедный Гумберт, ты не виноват!
(Он был относительно богат.)
Фридрих прав: стыдливая мораль,
как и христианство, - соска нищих.
Дай любому крупные деньжищи -
он полмира превратит в сераль,
было бы здоровье погрешить,
а не тратить нервы на работе.
Я уверен: девочки не против,
да и мамы - только разреши...
Запах денег - амбра для души!
(Вот такая вырезка с душком
прокопченой плоти...) Ты смотри там
не давай настойчивым лолитам
пользоваться маленьким грешком
истинных мужей. Их голова
не хранит порой былую верность.
Женщины, прости за откровенность,
просто бабы... Грязные слова?
Это осень пачкает нале-
во-направо путаные мысли.
Мы ей в долг когда-нибудь зачислим
эту грязь и отпуск в феврале,
а пока попробуем дожить
до весны, сосулек и проталин.
Наш конец пока еще забавен
нам самим. Ты во всеобщей лжи
“от страстей эдиповых избавлен”,
слава богу. Потому греши
осторожней. Топки миражи
застарелых истин. Знаешь, зря
в жизни ничего не происходит.
Мир не судят по плохой погоде.
Липецк. Ночь. Шестое ноября.
Голая законченность в природе.
1996 г.