Роман-поэма "Демидовы"
продолжение...
В сопровождении слуг я нянек
Обоз отправился в Москву,
По сторонам земного края
Леса оделись все в листву.
Шумели белые березы,
В лугах раскинулась пестрядь
Летали жаворонки, осы,
Тянулись возы через гать.
Лучи играли над землею,
Трудился пахарь в жаркий пот,
Чтоб прокормить своей сохою
Весь многочисленный народ.
Дорога шла через плотину,
Сверкала вешняя вода,
И в зелень верба поглотила
Гладь бесконечного пруда.
Махала мельница крылами,
Крутились оси колеса
И в брызгах шумного каскада
Открылись в поле ворота’.
Дивилась Аннушка раздолью,
Лугами, небом и теплом,
Казалось, нет на свете горя,
Идет все прежним чередом.
На горизонте показались
Златые церкви куполов,
И очертанья приближались
Окрестных, сомкнутых дворов.
Никита тут перекрестился,
Андрейка спрыгнул с облучка,
Свет золотой на град струился,
«Смотри же, Аннушка, – Москва!»
В лучах весеннего прилива
Блестели маковки церквей,
Река текла неторопливо
Среди садов и тополей.
Оделись яблони в наряды
Цветами белых лепестков,
Медовый запах, как в отраду,
Ласкал созвучием даров.
Кривые улочки тускнели,
Пошли убогие дома,
По старым крышам зеленели
Ковром махровым - пятна мха.
Соломой, крытая избушка
Чернела в затхлом уголке,
Как слеповатая старушка,
Век доживала на земле.
Встречались добрые хоромы,
Шатры венчали скаты крыш,
Забор с воротами дубовый, -
Кругом спокойствие и тишь.
Усадьбы с барскими дворцами
В тени больших оранжерей,
Белели в известь колоннады
В лужайках стоптанных аллей.
В глухом, неброском поселении
Церквушка встала на пути,
Преобразились вновь строенья,
Толпились бабы, мужики.
Среди зеленого убранства
Вблизи серебряных прудов,
Встал родовой оплот дворянства
С усадьбой нескольких дворов.
Ворота быстро распахнулись,
«Андрейка»! – выкрикнула мать,
И по щекам катились слезы,
Настала божья благодать.
Старуха с радостью прижала
Свое любимое дитя,
И Анна сердцем догадалась,
Что, видно, мать его она.
Андрейка быстро оглянулся:
«Вот это женушка моя!»
Мать на мгновенье онемела:
«Она же просто красота!»
Демидов вышел из повозки,
Дымилась банька огоньком,
Стонали в теле его кости,
В прохладу звал господский дом.
Мать провела чету в беседку,
И показала пышный сад,
Павлин ходил в тени ранеток
Как холощеный светский фат.
В кувшинках плавал белый лебедь,
Прохладой веяла листва,
Пылал рубин в просторе неба
Под бой вечерний звонаря.
Ныряли в заводь с плеском утки,
Вяз опоясывал пруды,
И догорали в небе сутки
Полоской зыбкой, легкой мглы.
Созвездья высыпали скоро,
Тень опустилась в тишине,
Старуха вымолвила слово:
«Слыхал, сыночек, о Петре?
Молва идет неумолимо,
Что объявился царь земной,
Идет со свитой нерушимой
Громить дворянский люд пятой».
«Пусть будет царь, а нам то что?
Давно ждет волюшки народ»
«А ты сынок, смотри, тишь-ко!
Как будем жить то без господ?»
«Ух, кабы здесь явил я волю,
Сорвал бы тяжкое ярмо,
Попили бары много крови
И насадили рабством зло».
Настал день трудного прощанья,
Нарушил барин весь уклад,
Дорога странствий предстояла
На оружейный, дальний склад.
Разлука, лезвием по ране,
В мгновенье жизнь вся пронеслась,
Заколотилось сердце Анны,
И слезы капали из глаз.
«Не уходи, побудь со мною,
Боюсь я быть совсем одна», -
Вздыхала с тяжестью и болью
Чуть располневшая жена.
С отцовским чувством и заботой
Он обнял Аннушку рукой:
«Ты береги себя, родная,
Храни мне верность и покой».
Плачь грусти, болью отдавался
В нерв напряжения струны,
И очертанья расплывались
Клубами поднятой пыли’.
Вернулась Аннушка в усадьбу,
Старуха речь произнесла:
«Ох, улетел твой верный сокол
Уже в далекие края.
Ты помолись, и Бог услышит
Твои молитвы перед сном,
Оно ведь так не будет лишним,
Чтоб были вы всегда вдвоем».
Крестилась Анна, но с тоскою,
Пугали образы во тьме,
Ничто не радовало взора,
Тянулись будни в суете.
Хозяйство только поглощало
От самой утренней зари,
И до темна трудилась Анна
Без упованья и любви.
После работы удалялась
В свой тесный, низкий флигелек,
Скрипицей нежно наслаждалась,
Звучали струны, как поток.
Шептал в них будто бы Андрейка:
«Не бойся Аннушка моя,
Уж будем скоро жить семейством
Под звон рулады соловья».
День ото дня того не легче,
Скользила Анна в сад и двор,
Везде хозяина участье,
Его тяжелый, острый взор.
До слез, смущенье раздирало,
Росла тревога, словно ночь,
Впивался взгляд стрелою жала,
Бежала Анна быстро прочь…
Демидов, будто издевался,
От девы глаз не мог свести,
Коварным думам предавался,
Хотел довольства и любви.
Волненья – чувственная похоть,
Владела барином сейчас,
Из уст звучал коварный шёпот,
Фигура жгла в недобрый час.
Следил малейшие движенья,
Нигде прохода не давал,
И сыпал ноты униженья
Елейной льстивости – похвал.
«Скажи мне ласковое слово,
И что все время ты молчишь?» -
Шептал он страстно, вожделенно,
Пронзая острым словом тишь.
Демидов впал в лихую удаль,
Рука тянулась стан обвить.
«Да что же делаете вы сударь?
Пустите, с вами мне не быть!»
Как будто холодом порхнуло,
Слеза обиды потекла
И сердце девичье всплакнуло
Потух свет яркого луча.
В свой флигелек примчалась Анна,
Упала в тесную постель,
А на душе скулила рана,
Скрипела низенькая дверь.
Как черви, люди копошились,
Ил, доставая из реки,
Тележки медленно катились,
Не разгибал народ спины.
Померкло небо, плыли тени,
Не спал в покоях господин,
Печаль унынья кралась в сени
В тревожном сумраке осин.
Мольба старухи не смолкала
Оставить Анне флигелек,
Жизнь юной девы затухала,
Порхала, словно мотылек.
Взбивала Аннушка подушки,
Стелила простыни для сна,
До слез страдала ее сущность
Кипела в ненависть душа.
Качали слуги головами,
Демидов вскоре присмирел,
Он сторонился ее взгляда
От страха трясся и белел.
Но, Анна в строгости молчала,
Тянулись хлопотные дни,
В минуты редкие шептала -
Старухе, о былой любви.
Старуха милость ожидала,
И помышляла добротой:
«Ведь пощадил он мне Андрейку
От неуемной силы злой».
«Ах, тяжело мне в этом доме, -
Роптала девичья душа, -
И сердце жалобно все стонет,
Колотит дрожью без конца».
«Терпи же, милая, не бойся
Ты в положении сейчас,
Глядишь, оно и обойдется,
Пробьет и ваш заветный час».
В сад иногда сбегала Анна,
Смотрела с грустью на цветы,
Все чаще мысли об утрате
Жгли ее нежные виски.
В один из дней, июньской ночью
Свет пробудил ее глаза
Застала барина порочность
Нависла властная рука.
Прижав со страхом одеяло,
Вскочила Анна от свечи
И, скрипнув дверью, с замираньем
Мелькнула облачком в ночи.
Шумел уныло вольный ветер,
Шуршала призраком листва,
В саду качались где-то ветки,
Стояла в доме тишина.
На утро девка прибежала:
«Беда, хозяин!.. Ох, беда!..
Утопла наша хлопотунья», -
Закрыв ладонями глаза.
Никита грузно потупился,
От невеселой вести сник,
И громким воплем разразился
Глубокой боли женский крик.
Обеспокоен был Демидов,
Обшарил Анны уголок,
И с невеселым, бледным видом
Нашел неброский сундучок.
А в нем и грамота лежала,
Андрейкин почерк жег висок,
И охватила его ярость
От чтенья первых, острых строк.
В письме: призыв к объединенью
Против царицы и дворян,
Не поддаваться искушенью,
И не страдать от тягот ран.
Не вынес дух огня крамолы,
Вскочил Демидов на дыбы
И заревел по хамски: «Воры!
Лови проклятого, лови!»
И затряслись от гнева стены,
По дому крики раздались,
Во всех он видел зло измены
Надменный облик жалких крыс.
В Москве давно ходили слухи
О беглом вольном казаке,
Среди народа шла лишь смута
О новоявленном царе.
Всегда уверенный и властный,
Демидов будто присмирел,
С Урала вести шли напастью
Об ухудшении всех дел.
Андрейку вскоре повязали,
Схватили прямо на Оке,
В колодки цепью заковали,
И повезли к Москве-реке.
Он где-то смутно догадался,
Когда конвой вел налегке,
«Неужто барин и дознался
О том сокрытом сундуке?
Эх, оплошал, - подумал малый, -
Не доглядел сей манифест!
Вот, пожинать теперь отраву,
Нести в страданьях тяжкий крест».
В посаде встала деревенька,
Заря потухла над Москвой,
Солдат взглянул в лицо Андрейки:
«Ну, попрощайся с головой».
Острог стал пыткой в наказанье,
Сам прокурор вменял вину
И выбивал из слов признанье,
Кто был причастен к мятежу.
Легла опала, месть кипела
Бил полицейский по груди,
Струилась кровь из взбухшей вены,
Таилась ненависть внутри.
Терзал допросчик тело парня,
Сломить Андрейку не смогли,
И приказал он в гневе рьяно
Стянуть рубаху и портки.
«Придет на вас, скотов, управа!
Кричал он злобно во весь рот, -
Ударит молния, как кара…
Спалит дворянство наш народ»…
Договорить ему не дали,
Заткнули кляпом громкий рот,
И понесли едва живого
На деревянный эшафот.
Дозналась мать о заключении,
Пришла к Демидову с мольбой:
«О, пощади в благославленье
В час неспокойный, роковой.
Освободи от казни сына,
Один совсем он у меня,
Душа его совсем невинна,
Всю жизнь был скромный сирота».
Текли минуты, словно мука,
Тянулась сохлая рука,
«Уйди ты прочь отсюда, сука!
Попили крови мне сполна!»
Еще Кондратьевна кипела,
Надежда таяла, как лед:
«О, пожалей мою ты старость,
Осталось жить какой-то год».
«Долой траву дурную с поля!» -
Сказал Никита сгоряча,
Мать залилась слезами горя,
Погас последний свет луча.
Сидела матушка на камне
Минуты долгие в пыли
И ожидала с замираньем
Родного сына у реки.
Вот-вот откроются ворота,
Увидит кровушку свою,
Но, караульный только строго
Гнал прочь старуху по добру.
Он знал ее большое горе
И сердобольно прошептал:
«Ты помолись и успокойся,
Сын в истязаньях храбро пал».
И вот, ворота распахнулись,
Бренчал в повозке грубый гроб,
Старуха бросилась навстречу
В плену страданий и невзгод.
«Родимый мой»!.. – истошным криком
Обида в воздух разнеслась,
Ушло все в прошлое пред ликом,
Жизнь, как мгновенье пронеслась.
Колеса громче застучали,
Гроб уплывал, как мотылек,
Старушка плакала в отчаянии,
Качался легкий стебелек.
Но, где поспеть старухе в годы
За быстрой возницею вслед,
Споткнувшись, пала на дороге,
Разбито счастье цепью бед.
продолжение следует...