Мой дом вот уже … лет стоит на том самом месте, где он был когда-то молодым. Он стоит на самом краю города и в самом его сердце. Он всегда был великой стеной; рассекая потоки тёмных людей, выходивших к нему из леса и спускавшихся с холмов, прибывавших по реке и поднимавшихся с озёр, он разбрасывал их в разные стороны, не давая им соединиться, и люди незаметно растворялись в городе.
Самых отчаянных он пропускал сквозь прямоугольную амбразуру, именуемую в честь дома аркой.
Я побывал во всех концах этого змея, растянувшегося между трёх улиц. (Он так и хотел завиться в кольцо – ведь тогда бы он стал гордой сторожевой башней).
Я ползал по его вознесённой к облакам и нагретой солнцем жёлтой спине.
Я изучил его однообразные подъезды. Я любил его – в этом вся трагедия. Я любил этот дурацкий дом.
Он отвёл мне окна на запад. Я видел столько закатов, что нетрудно понять – из меня получится законченный меланхолик. Но главный виновник тут – этот змееподобный домище. Чёрт побрал бы его со всеми почтовыми ящиками, мусоропроводами и форточками. И со всеми его обитателями. Потому что, полюбив дом, я должен был полюбить и их.
Он был облеплен глазами. Окна. В них смотрелись по ночам весёлые фонари, которые к утру становятся грустнее луны. Это были неоновые его луны. Утром он был особенно безобразен – цвета пластмассовых абрикосов.
Виноград отчаянно карабкался по нему на головокружительную высоту по аккордам уличного шума (визг тормозов, вопли сирен). Его пронзала дрожь. Он грелся, цепляясь за голые стены, и мечтал добраться до крыши (восхитительная горизонтальность и антенны), чтобы выплеснуться на неё и достичь вечного покоя.
Почему-то берешь бумагу и что-нибудь выдумываешь, например, про дом. Почему?
И, вообще, почему я люблю? Спросите у своего приятеля – станет на вас любоваться и делать вам ласковые глаза. И не захочет думать, почему вы его любите. Ему достаточно этого факта.
А дом был совсем иной. Он становился всё безобразней день ото дня и нисколько не желал скрывать этого. Он погряз в грудах дурных привычек, он утонул в облаках застиранных простыней, он оброс ласточкиными гнёздами. Он говорил, выпячивая свою отвесную грудь, он басил – я старый! устаревший! но я не умру никогда (во всяком случае, не раньше тебя), слишком я большой, не забывай об этом!
Он знал всё. Потому что для живших в нём он был всем. Ни одна мысль, ни одно движение не ускользало от его бессонных стен.
Дом никогда не любил меня. Я был его пасынком. Он не пускал меня в свои чертоги. Он захлопывал у меня перед носом многие двери. Мне оставалось только стоять перед ним и тяжело переживать свою неразделённую любовь.
Если бы дом опустел, и я остался с ним один на один, о, как бы я посмеялся над ним. Я бы ворвался в него. Стоял бы в нём и ухмылялся. Я бы обесчестил бы его одним взглядом.
Или если бы я стал каким-нибудь Гуддини или кем-то в этом роде, я превратил бы его в сплошной булыжник и умчался в другое место, и не раскисал бы из-за какого-то там булыжника.
Нет в мире башмака истасканней слова – любовь.
Любовь – это неуловимый миг.
Она протяжна, как жизнь. Как свет ночных прожекторов.
Она кипит, как горячая сказочная река.
Она – ясна.
Её ритм – ритм сердца.
Она – жестока.
Она – мучительна.
Она – пронзительный крик.
Никакой любви нет.
Она – прозрачна.
Она – сама ночь.
Она – тьма веков.
Я вдруг перестал замечать его. Она появилась подобно белой метели, закружила и унесла меня вдаль от него. Он запомнил это.
Я думал, я был уверен, что жизнь дома застыла без меня. Я хотел, чтобы он обласкал меня. Но он жил – жил и неустанно полз по времени.
Когда я вернулся, он даже не взглянул на меня. Плевать он на меня хотел.
По бездомной взлётной полосе тянется самолёт. Он тонет в снегу. Он облеплен им и становится похожим на снежный ком. Он трещит от ветра. Пурга срывается откуда-то из низкого неба. А ты сидишь в доме и хочешь туда, откуда прилетает пурга. И ты взлетаешь вместе с этим пропащим самолётиком. И провожаешь его, пока хватит сил.
Сидишь один. Слышишь всякую чепуху. В основном – автомобили. Вокруг тебя вьются мухи – это заботы. Сидишь и ждёшь. Ещё бы знать – чего.
Этот старый хрыч сказал мне – дурак, люби меня. Я – настоящий. Вот, кто достоин любви. Я скопил много богатств. У меня дорогие книги, редкие женщины, у меня – деньги. Я переполнен едой, я – винная бочка! Ты просто обязан полюбить меня. Тебе никуда не деться от этого законного чувства. И я буду разжигать в тебе любовь. Я стану твоим адом. Твоим любимым адом. И я буду любить тебя адской любовью!
(здесь должен быть рисунок)
Кто посмотрит на этот дом и скажет – вот дом, который достоин любви. Тогда, пусть полюбит его, как я.
Кстати, если меня когда-либо охватит забывчивость, он быстро приведёт меня в чувство. Будет совать мне под нос все свои недостопримечательности по тысяче раз в день. И мне придётся всё вспоминать. И никаких симуляций.
Сам же первый и проговоришься.