Роман-поэма "Демидовы"
Вся мощь империи заводов,
Богатства руд больших веков -
В руках Демидовского рода
В приумножении основ.
Крестьяне мучались, корпели,
Демидов «соки» выжимал,
Жизнь невеселая кипела
Без одобренья и похвал.
Взошла в зенит почет и слава,
Под царским, страждущим крылом,
Цвела великая держава,
Везде заводчик, будто гром.
Демидов, с бережным стараньем
Вел просвещенный диалог,
Вольтеру почтой слал посланья,
Ценил все рукописи строк.
С террасы лоно приоткрылось
Прохладой зелени дубрав,
Вода на глади серебрилась,
Плыл лебедь мимо сочных трав.
Леса над дымкой затаились,
Хребты уральские во мгле,
И тучки в небе растворились
В прозрачной легкой синеве.
Раздался выстрел над горами,
Вспорхнула птица над водой,
Разнесся клик под небесами
И скрылся лебедь за горой.
«Эх, птицу, что же распугали?», -
Никита злобно проворчал,
Стрекозы стайками летали,
Дуб тень прохлады отдавал.
Чуть шевельнулись в шорох тени,
Поодаль Селезень стоял,
Давно следил он все движенья,
В руках былинку нервно мял.
Лицо осунулось в морщинах,
Как белый лунь он стал седой,
Росла небритая щетина,
Характер выдержан, прямой.
«Ну, что стряслось? Какая искра
В цехах сверкнула? Отвечай!»
Приказчик взгляд бросал по лисьи,
Боясь открыться невзначай.
«Передержали в домне плавку,
Вина лежит за мастерком»
«Вот, чёрт! Взнесу ему удавку,
Тогда попляшет с ветерком.
Демидов кровью весь налился,
Не допущу разор! Не сметь!
От тела жар и пот струился:
Всучить за дело хлестко плеть».
Исчез приказчик в быстром шаге,
Никита был все также зол,
В глазах сурово и устало
Искрила ненависть и боль.
Не находил он просветленья,
Съедала барина тоска,
В минуты горькие волненья
Кружилась сильно голова.
Ни свежесть утренней прохлады,
Ни красота уральских гор,
Не вызывали в нем услады,
Чтоб погасить волненья – сор.
Мешки набухли под глазами,
Давило в темя и висок,
«Как быстротечна жизнь с годами», -
Шептал он в тихий голосок.
Сирень цветочным, мягким звоном
Влекла в тенистый, пышный сад,
Но был хозяин непреклонен,
Ничто не радовало взгляд.
Высокомерная брезгливость,
В словах жестокий, властный тон,
Подчас и немощность, сонливость
Переходили в жалкий стон.
У водоема рябь кружила,
Дрожал Сатир с большим хвостом,
Но злость все также колотила,
Настиг Никиту будто шторм.
«Да где же Селезень, несчастный?!
Отправь молиться дурака -
Лоб расшибёт лишь понапрасну,
Не оберешься и греха».
Приказчик снова появился:
«Что, отхлестали подлеца?»
Холоп лишь сухо потупился:
«Нет, сбег проклятый от хлыста!»
«Не может быть, ты, что мне мелешь?»
«Побойтесь Бога, господин!
Смотритель тут же и опешил, -
Не я ведь роблю здесь один».
Злорадством хохота Сатира
Вскипели тощие бока,
Демидов палкой, что есть силы
Сносил фигуру сгоряча.
В осколки тело полетело,
К ногам катилась голова,
Куски от мрамора белели
Над гладью ровного пруда.
«Ну что смеешься, мерин сивый,
Али тебя не укрощу?
Кричал Демидов, что есть силы, -
Смотри, сейчас тебя убью».
Лицо скривилось от безумья,
Скользнула судорога в нерв,
В глазах скользнула боль раздумья,
Упал хозяин средь дерев.
«О, Боже! Батюшка, что с вами?», -
Припал приказчик в суете,
Из губ шла пена пузырями,
Зрачки застыли в пелене.
Со всех концов бежали люди,
Садовник, лекарь и портной,
И заслонили своей грудью
Проход для выноса домой.
Пощупал лекарь пульс рукою,
Едва был слышен бой в груди,
«Немедля в дом, и дать покою,
Режим постельный соблюсти».
На лицах было созерцанье,
В глазах и радость и печаль,
Не наблюдалось состраданья,
И даже немощность не жаль.
Толпа стояла с любопытством,
Был обездвижен господин,
И равнодушие на лицах
Ложилось массою причин.
«Уйдите прочь! - прикрикнул лекарь, -
Пускать придется в теле кровь,
Он будет жить, откроет веки,
И зародится сила вновь».
Густые капли все стекали,
Не отводила девка глаз,
В испуге очи закрывала,
А кровь бежала струйкой в таз.
Три дня Никита провалялся,
И, наконец-таки ожил,
Едва дух воле подчинялся,
Все меньше в теле было сил.
Поспел и Селезень к больному,
«Что думали, уже умру?
Не тут то было, хватит стону,
Позвать Николеньку к отцу!»
Был мальчуган в задор и весел,
И шел пятнадцатый годок,
Хотел ум вольности и песен,
Да не знавал в работе прок.
Следила дельно гувернантка
Уж Николая каждый шаг
Страны тумана – англичанка
Желала только светлых благ.
А мальчуган не унимался,
Ладонью муху враз прибил,
По дому хохот раздавался,
Он не скучал и не тужил.
«Какой ты взбалмошный, создатель!
Ты пожалей сейчас отца», -
Твердила грозно воспитатель
В неугомонность паренька.
Ворвался Коленька в покои,
«Зачем же, батюшка, лежать?
Смотрите, как светло на лоне,
Какая нынче благодать!»
«Все озоруешь, мой хороший?
А видом в деда кузнеца,
Наследник будешь в нашем роде,
Вершить заслугами отца.
Не знаю, встану ли я с одра?
Уж кости все мои болят,
Тебе вверяю я заводы,
И станешь делом управлять».
Сын морщил нос от разных склянок,
Витали запахи вокруг
В углах стояли где-то банки,
Был на столе отвар и лук.
Никита чуть приободрился:
«А ну же, Селезень, ты здесь?»
«Да, ваша милость, я явился,
И послужу я в вашу честь».
«Поди поближе, да и слушай,
Холопья твоя душа!
Ты отыщи для сына лучше
В цехах для дела мастерка».
«Пусть приобщается к искусству,
Да разумеет, что и как,
И мне доложишь также устно,
Что преподнес в азы варнак».
Никита ровно улыбнулся,
Рукой Николе помахал,
Сын тут же бодро встрепенулся
И величаво зашагал.
В свободе призрачной и шаткой
Не знал в бездарности границ,
Отец железной своею хваткой
Повергнуть мог сынишку ниц.
От ставен спальни воздух лился,
Шел заводской любимый шум,
Демидов легкости дивился,
Гнал от себя всю тяжесть дум.
«Как много судеб неповинных!
Полячка – первая любовь,
Судьба несчастной Катерины,
Андрейка с Анной, - смерть и кровь».
Вздыхал от серости раздумий,
Хранила память те года,
Вольготный дух в цепи безумий,
Что бесновался без конца.
Вдохнула пороха – царица
Лить пушки, ядра для полков,
И славить честь большой столицы
Под звон святых колоколов.
Все тело жаждой к новой жизни
Звало встать на ноги сейчас,
Чтоб порадеть за мать-отчизну
В столь важный для России час.
Над домной пламя раскрывалось
Большим чарующим цветком,
Все на мгновенье забывалось,
Когда шел запах с угольком.
Дым заводской и скрип тележек,
Привычный глазу отблеск руд,
И билось сердце, как и прежде
Горела жаром томно грудь.
«Ах, любо, вот тебе раздолье, -
Демидов думал не спеша, -
И где б черпнуть мне горстку соли,
Чтоб ожила моя нога?»
Чернели выступами горы,
Кустарник стлался по камням,
Лесным ковром росли угодья,
Открыт завод большим ветрам.
Река Тагилка извивалась,
Текла в веселый «обертон»
С природой ласково сливалась,
Лес отражал зеленый фон.
«Глядите, вот все мои руды!
Богатства хватит на века,
Здесь все Демидовское, любо,
И будет жить моя душа.
Знал мой отец, где клад несметный,
Да тот, что нам не исчерпать,
Чтоб жить потомкам всем безбедно,
Богатства с миром умножать».
И мысли снова осенили:
«Давно ли молодость была?
Еще вчера плясали, жили,
Сегодня старость подошла.
Тужить не гоже», - думал барин,
Читал философов трактат,
В миг забывалась скорбь и раны,
Демидов чувствовал уклад.
Мысль о наследстве не пугала,
Хоть и в ребячестве был сын,
Лишь память все напоминала:
«Как много прожито картин!»
Для обретения уменья
Сын был пристроен к мастерку,
Но в нем и не было стремленья
Познать железо по добру.
Из Петербурга весть примчалась,
Письмо фельдфебель преподнес,
Царица, в двери «постучалась» -
Дать для Николеньки обоз.
И не забыто обещанье -
Юнца зачислить в царский полк,
Разлука нотою прощанья
Скулила в сердце, словно волк.
Демидов делал наставленья,
Николка речи все вкушал,
Горсть слов звучала в умиленье
Без расточительных похвал.
Для попечения над сыном
Дьячка Никита отобрал:
«Освобожу твою повинность,
Коль над растратами ты мал.
Спущу три шкуры, что случится,
И сына пуще береги!»
«Клянусь беречь его зеницу,
И наставлять во всем пути».
И вот настал отъезд и сборы,
Готов наследнику обоз,
Тут подоспели и морозы,
Последний лист слетел с берез.
Дьячок искусно сделал опись,
Сложил все бережно в ларец,
Легла затейливая роспись,
Стоял почтительно отец.
В благославленье покрестились,
Прочли молебен для души,
А там повозка и пустилась
Крыть очень долгие версты.
О похождениях Николы
Данилов скромно доносил,
Что сын сто тысяч без надзора
В игре на картах прокутил.
Пакет мял Селезень с опаской,
Сидел Демидов за столом:
«Ну, с чем пожаловал «савраска»?
С каким непрошеным добром?»
«Письмо от сына – новой вестью», -
И протянул большой конверт,
Вскочил хозяин тут же с кресла,
Отбросив в сторону лорнет.
Глаза забегали по строкам,
Нерв будто дрогнул на виске,
И с нескрываемым упреком
Швырнул письмо к одной стене.
И сотряслась, как гром, обитель:
«Кого ж я вырастил в гнезде?
Мот и несчастный разоритель!
Спустил все деньги на столе!»
«Отцы и деды в пот трудились
И берегли свое добро,
За умноженье славы бились,
Растили бережно зерно! -
Кипел Демидов ярой злостью, -
Лишу наследства до конца!»
И замахнулся грозно тростью:
Зови же, Селезень, отца!..
Пусть перепишет завещанье
Коль не умеет… жить»,
И рухнул на пол без сознанья,
Чуть, не успев договорить.
«О, Боже! Батюшка, что с вами?
Очнитесь!» – Селезень кричал.
С остекленевшими глазами
Демидов навзничь весь лежал.
«Отходит барин, Божья воля», -
Взметнулся взгляд на образа,
И покрестился, с тихой болью,
Застыла в сумраке слеза.
Вот те судьба и разрешилась,
А сколько выстрадано дней!» -
И пред лампадкой помолившись,
Созвал доверенных людей.
Пальнули пушки у завода,
Ядро пронзило тишину,
И эхом встретила природа
Вслед уходящую зарю.
Своя последняя обитель
Нашла Демидова в земле
Покинул мир большой правитель
Отпел хор смерть на алтаре.
Потомкам выпало наследство
России славу умножать,
Екатерина – мать семейства
Дала браздами управлять.
Остался Селезень без дела,
И на заре покинул кров,
Искать прощения и веры
От всех допущенных грехов.