У Федора Ивановича был один шикарный костюм. Настоящий. Темно синего цвета, в благородную белую полосочку, с острыми стрелками на брюках. Что такое в наше время один шикарный костюм? Да и вообще – что такое в наше время костюм? Много ли костюмов ты сносил, дорогой читатель? Если даже и сносил несколько, то ручаюсь, что ни один из них не был настолько же благороден, как тот, что был у нашего героя. Во всяком случае, разубедить в этомУ Федора Ивановича был один шикарный костюм. Настоящий. Темно синего цвета, в благородную белую полосочку, с острыми стрелками на брюках. Что такое в наше время один шикарный костюм? Да и вообще – что такое в наше время костюм? Много ли костюмов ты сносил, дорогой читатель? Если даже и сносил несколько, то ручаюсь, что ни один из них не был настолько же благороден, как тот, что был у нашего героя. Во всяком случае, разубедить в этом самого Федора Ивановича не было никакой возможности. И все последние двадцать лет он гордился своим костюмом, и берег его, как иная увядшая красотка хранит в дальнем уголке ящика первую подаренную розу. Сей костюм был подарен Федору Ивановичу на пятидесятилетний юбилей сыном, Петенькой.
Сынок был в свое время тот еще кутила, жизнь вел веселую, бесшабашную. Любил компании, новые знакомства и проч. Деньги лились рекой, деньги обычно родительские. Да и сидел пару раз, но помалу. «Дрянь выросла» - говорил Федор Иванович жене. «Что ты, Федя, какая ж дрянь? Молодой еще, остепенится…» Бог весть, остепенилась бы эта «дрянь» или нет, а только свалился Петенька однажды с моста в реку по пьяной лавочке, тем жизнь и закончил, оставив после себя многочисленные долги и маленькую дочку Санечку. А через год и мать Петина, так и не оправившись от горя, ушла вслед за сыном.
самого Федора Ивановича не было никакой возможности. И все последние двадцать лет он гордился своим костюмом, и берег его, как иная увядшая красотка хранит в дальнем уголке ящика первую подаренную розу. Сей костюм был подарен Федору Ивановичу на пятидесятилетний юбилей сыном, Петенькой.
Сынок был в свое время тот еще кутила, жизнь вел веселую, бесшабашную. Любил компании, новые знакомства и проч. Деньги лились рекой, деньги обычно родительские. Да и сидел пару раз, но помалу. «Дрянь выросла» - говорил Федор Иванович жене. «Что ты, Федя, какая ж дрянь? Молодой еще, остепенится…» Бог весть, остепенилась бы эта «дрянь» или нет, а только свалился Петенька однажды с моста в реку по пьяной лавочке, тем жизнь и закончил, оставив после себя многочисленные долги и маленькую дочку Санечку. А через год и мать Петина, так и не оправившись от горя, ушла вслед за сыном.
Невестка с внучкой как-то вскоре переехала в другой город («А что нам тут ловить-то, в этакой дыре?»), и, кажется, вышла замуж за прапорщика. Как же назывался этот город? Кажется, на букву П? Или не на П? Смешное какое-то название было. Нет, теперь уже не вспомнишь, столько лет прошло. Ну, дай Бог им жить долго и счастливо…
Вот и остался Федор Иванович один доживать. Стояли в клетушке на кладбище две чисто прибранные могилки и летом цвели на них голубые незабудки. Приходил сюда наш герой часто, в лучшие дни каждую неделю, а как старость подобралась, так уж раз в месяц. Медленно, основательно наводил красоту, а после садился на скамеечку и вспоминал лучшие дни. «Жена то у меня красавица была…эхх…а вот Петя…а что Петя? Да он просто молодой еще был, он бы остепенился…ведь по сути-то человек был хороший…да и костюм, опять же…» В этих рассуждениях костюм, несомненно, был самым важным аргументом, подтверждающим Петину состоятельность, как полноправного члена общества. С возрастом эти разговоры со своим внутренним собеседником становились только длиннее, и не то чтобы подробнее, но как то эмоциональнее. И спорил Федор Иванович как бы уже не только с собой, но и с соседями, сослуживцами, ну, словом со всеми.
Да и чем бы еще мог Федор Иванович себя занять? Было время, был он полон сил, мастер был на все руки. Работал учителем по труду и работал с убеждением. Изобретал. Рационализировал. Ох, сколько же конкурсов, районных и областных, выиграл он со своими учениками. Это вам не те учителя по труду, у которых поллитра всегда в шкафчике заначены! Тут были, можно сказать, твердые политические убеждения: 1.Труд сделал из обезьяны человека, 2. Без труда не выловишь и рыбку из пруда, 3. Под лежачий камень вода не течет, ну и так далее. Горел энтузиазмом, бескорыстно, что так редко бывает в наш расчетливый век. И ведь пользовался авторитетом у подрастающего поколения и многие мозги вправил в нужном направлении. Вот только сына-то… Хотя – ведь был же костюм, был! И это неопровержимый факт!
Впрочем, все это было в прошлом. Выйдя на пенсию, еще долго Федор Иванович чинил утюги соседям по дому, выпиливал лобзиком какие-то фигурки, вытачивал что-то в сарайчике… Но с годами руки отяжелели, да и зрение стало совсем слабым. Вставал Федор Иванович ни свет, ни заря, напивался крепкого чая и садился в зеленой пошарпаной кухне у окошка рассуждать… Тикали часики, отсчитывая арендованный отрезок времени. Потом медленно шел в парк, кормил уток и вспоминал пропавших белок. Дальше традиционно – телевизор, первый канал, политика… Денег всегда не было, этот факт давно стал привычным. И жило где-то в глубине души ощущение, что жизнь на самом деле давным-давно закончилась, а то, что сейчас вокруг – это просто сон, наваждение, иллюзия. Пожил он, и достаточно. Хотелось уже ему порой не проснуться утром и чтобы похоронили его в шикарном костюме рядом с его Любашей. А у него уж и деньги на этот случай были поднакоплены, правда, небольшие, но неприкосновенные.
Время шло, дни кружились и ничего не менялось. Наступила серая, сырая промозглая осень. Лужи, размякшие листья, над окном в кухне подтекало…словом, все как обычно. В это время к Федору Ивановичу приходил холод. Как мошенник, тихий и вкрадчивый холод, пробирающий по ночам до самых внутренностей, вызывающий озноб, оцепенение. Холод был каким-то даже потусторонним, почти невыносимым. Казалось, что замерзают даже мысли, становятся тягучими, густыми. В эти дни взгляд невольно искал в обилии вывесок аптеку.
Однажды, возвращаясь домой, Федор Иванович нашел в своем почтовом ящике извещение. В извещении ему предлагалось получить почтовый перевод на пять тысяч рублей, фамилия отправителя – незнакомая: Наливайко. Что за черт? Однако же, сумма для Федора Ивановича была просто царской. Но радость все не приходила, скорее какое-то подозрение на ошибку. Ну кто бы мог прислать ему, старому, больному и никому не нужному старику аж пять тысяч рублей?. За что? Шутка? Такими деньгами не шутят… Очевидно, ошибка. Очевидно, на почте что-то перепутали. Вот не было печали… Что же делать теперь? Идти получать неловко, потому как очевидно, что ошибка. Ничего другого не может быть. Он даже представил, как приходит получать деньги, протягивает неуверенно извещение в окошко почты, а ему и говорят: «Это ошибка. Это не вам перевод. Что же это вы, дедуля, не за своими деньгами пришли, а?» Вот стыдоба-то… Несколько дней Федор Иванович мучился, примеряя так и этак. С одной стороны, перевод скорее всего не ему. С другой… Как бы это сказать… Деньги были нужны. Деньги были очень нужны. Но…Не брать же чужого. Словом, несколько дней Федор Иванович не знал покоя. А через несколько дней пришло повторное извещение. Неужели снова ошибка? Непонятно.
На следующий день Федор Иванович решился. Он очень волновался, и, повинуясь какому-то внезапному порыву, надел свой синий костюм и даже почистил ботинки.
В почтовом отделении было очень душно, в первое окошко стояла длинная пестрая очередь. Стоял шум и гам, многие норовили пробраться к заветному окну окольными путями, пролезть вперед. Кассирша, дородная дама в обтягивающем синтетическом свитере была похожа на раскрашенную сосиску. С брезгливым выражением лица брала она квитанции и извещения, подозрительно разглядывала их и, не торопясь, отдавала посылки и письма. Федор Иванович потел и порывался уйти. «Не мои деньги-то, вот стыд какой…». Но все-таки остался и дождался своей очереди. Неуверенно, дрожащей рукой, протянул он свое извещение, паспорт, и встал, сжавшись в комок, ожидая ответа. Никакого особенного ответа не последовало. Кассирша протянула ему бланк, на котором надо было расписаться. И уже расписавшись, Федор Иванович разглядел город, из которого пришел перевод. Что-то смутно напомнило ему это название. Кассирша отсчитала пять тысяч.
Почувствовав себя состоятельным человеком, обратно Федор Иванович шел не спеша, основательно делая каждый шаг. А внутри жил один вопрос. Что же могло ему напомнить название города? Какое-то нелепое название, смешное и где-то слышанное раньше. Он не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах слышал это название, и почему оно вызывало острый приступ то ли тоски, то ли обиды застарелой, то ли нежности… Мысль, вынырнувшая было из глубин памяти, тут же нырнула обратно, не дав себя рассмотреть. И только поздно вечером все всплыло.
В эту ночь Федор Иванович долго плакал. Плакал так, как умеют плакать мужчины, редкими тяжелыми слезами. Плакал и вспоминал свою жизнь, молодость, любимую работу, ушедших друзей, родных и внучку Оленьку с розовыми бантиками.
Так, в назначенный день, перебирая скрученные нити (судьба-пряха пряла темными ночами), понимаешь, что это конец. Конец всех вещей. И конец тебя самого. А под утро пришли жена Любаша, в белом платье,в венке из незабудок и Петя, серьезный и торжественный, и позвали его с собой. "Оленька-то...совсем выросла...не забыла..."-говорил им Федор Иванович, а они улыбались и кивали головой...