В электричке пахло жизнью: пылью, потом, перегаром и самой электричкой. Мужики играли в карты, громко ржали, их пивная отрыжка даже казалась здесь гармоничной. Тетки читали дамские детективы и романы про очередную золушку из села Большие Васюки. За пыльными окнами скользили унылые заводские пейзажи, в сгущающихся сумерках напоминая сцены из "Апокалипсиса". Вагон гудел: пассажиры обсуждали свои проблемы, при этом искали сочувствие у попутчиков, подсчитывали чужие доходы, хвастались покупками, давали советы правительству, ругали депутатов, критиковали школьных учителей и героев сериалов. Некоторые тихо дремали. Две молодые "цацы" с хищным маникюром и брезгливыми гримасами жаловались друг другу на своих мужей, при этом называя их не по имени, а только «мой придурок» или «этот козел». Те, кому не с кем было поговорить, разглядывали остальных…
Рабочий класс ехал домой, и ничего плохого в этом не было. А ей казалось, что сама Посредственность, назойливая и небезобидная, серела в тусклом свете вагонных ламп. Почему-то вспомнилось, что судьбоносная встреча В.Цоя и Б.Гребенщикова произошла именно в электричке... Разговор молодых особ не давал расслабиться и проникнуть в книгу. Ее душа возмущалась и кричала: «Да заткнитесь вы, дуры! Что же вы так не уважаете своих мужчин, выставляете их посмешищем! Наверняка они вас тоже терпеть не могут – напомаженных никчемных стерв!» Эти молчаливые крики камнем упали в сердце и придавили там что-то живое, что хотело взлететь. Она скользнула взглядом по вагону, не задев никого, и принялась читать.
Она читала Рильке. Тяжело было первые пять минут, пока попутчики с недоумением и жалостью глядели то на нее, то на непривычный текст. Стихи? Для студентки старовата. Наверное, учительница. Заглядывать в то, что читают другие, - обязательный ритуал завсегдатаев электричек. Но коль скоро интерес к ней был потерян, и вечное "чувство спины", мучающее в публичных местах, поутихло, она с головой ушла в стихи. Хотелось не просто читать, а оставлять пометки на полях книги. Почему-то именно в дороге в голову приходят потрясающие идеи, а возможности их записать нет. Она привыкла к гомону попутчиков, грохоту поезда, разнообразным запахам в вагоне, звукам "мобилок", которыми хвастаются друг перед другом студенты. Но к отсутствию банального карандаша никак не могла привыкнуть.
За окном - полустанок, вдали - мерцание огней окраины огромного города в синем вечернем воздухе. А Рильке режет по живому, и, потрясенная, она отрывается от страницы и всматривается в огни за окном. Но кроме них в стекле отражаются лица персонажей ежедневного спектакля "Путь домой". И никуда не деться от них. Толпа беззастенчиво рассматривает свою жертву и, кажется, проникает в сокровенные мысли, догоняет взгляд, недоумевает или осуждает… А потом равнодушно выплевывает из вагона на остановке. И снежный ветер сметает с души остатки липких взглядов. Но ведь и она, в свою очередь, для кого-то - тоже часть толпы.
Так она ездит домой каждый день. И думает о том, что когда-то зайдет в вагон какой-нибудь запоздавший дачник богемной наружности, с гитарой или мольбертом, увидит ее с редкой книгой, догадается, какой она внутренне богатый человек (ха-ха-ха, ей нравилось так о себе думать) и решит попросить номер телефона… Хотя на самом деле ей ведь не нужен новоявленный Ван-Гог. А Джон Леннон интересен только в оригинале. Хватит уже с нее творческих личностей! А "нормальному" мужику не нужна подруга, которая читает Рильке, Бродского или,- Боже упаси! - Кафку. А знал бы кто, какие фильмы она смотрит, какую музыку слушает - покрутил бы пальцем у виска. Вот поэтому она и сидит одна, такая вся из себя умная, неприступная, тихо упиваясь своим чванливым превосходством, но – одна. И сама не понимает, чтО ей доставляет больше удовольствия: талант поэта, умиравшего от неизлечимой болезни, ее депрессивная гордыня или тайный мазохизм, с которым она считает себя белой вороной…
Он зашел в вагон уверенно, как домой, слегка отряхнул снег с одежды и сел напротив.
"Ну вот,- подумала она,- еще один будет меня изучать полдороги". И действительно, став предметом его пристального внимания, она перестала понимать то, что читала. Закрыла книгу, уставилась в окно и стала ждать, когда же наконец поезд довезет ее домой или когда этот мачо отведет взгляд. В черном оконном стекле отражался ее анфас и его профиль. «Греческий бог,» - как белая бабочка, промелькнула мысль. Ее же собственное отражение явно ей льстило, из темноты смотрела она - только похудевшая и помолодевшая.
Он достал из рюкзака книгу и она не удержалась от искушения прочесть имя автора. Хорошо, что сидела, а то упала бы: это был Акутагава. Из ее знакомых никто его не читал, даже те, которых она пыталась приобщить.
Кто же этот попутчик? Занудный интеллектуал, неудачник с больным воображением или потенциальный самоубийца? Он не подходил ни под один этот тип. Скорее был похож на командира спецподразделения "Альфа" или морского пехотинца. Она никогда не видела вживую ни одного такого командира, но представляла их именно такими. Сильные руки с длинными гибкими пальцами, атлетическая осанка, такой решительный размах плечей, серебрянный блеск ранней седины в коротких волосах, очаровательная легкая небритость, невидимая улыбка, чуть задевшая красивые губы, а главное – глаза: темные, мягкие, глубокие, с ироничными искорками, от них не спрятаться ни за каким Рильке… Она испугалась: огненный шар медленно поднимался откуда-то снизу, докатился до ребер и начал спускаться обратно.
Пугаться дальше помешал коробейник: "Палочки, чипсы, сухарики! Бекон, курица, сыр, салями! Мороженое! Батончики - три на гривну!" Названия деликатесов вызывали у народа слюноотделение, хотя означали всего лишь вкусовые добавки, а не реальную курицу. Работяги потянулись к кошелькам. Когда и откуда любитель психологической прозы извлек купюру, она не заметила, как не успела достойно отреагировать на то, что на колени ей легла огромная пачка самых дорогих чипсов, которые только имелись в безобразном полиэтиленовом мешке жутковатого продавца. Хотелось отдать незнакомцу эту пачку и гордо так сказануть: "Не нужно, у меня есть деньги!".
Но вместо этого лицо произвело скромно-глупую улыбку и выдавило тихое "Спасибо". Греческий бог посмотрел ей в глаза и грустно произнес:
Воротишься на родину. Ну что ж.
Гляди вокруг, кому еще ты нужен…
Похолодели локти, а щеки начали гореть. Это было слишком! Сначала Акутагава, потом Бродский, притом одно из ее любимых стихотворений. Она не знала, что и думать. Ведь вчера в это же время она читала в поезде Бродского! Он что, следил за ней? И что это за намеки на разлуку с родиной? Она не отводила взгляда от его улыбающихся карих глаз, в которых, кроме лукавых чертиков, казалось, был виден Млечный Путь. Он тоже смотрел, не мигая, ей в глаза. Кто первый сдастся? Это проникновение друг в друга длилось вечность. Оно было похоже на поцелуй – глубокий, такой медленный, какой бывает только с любимым человеком… Никогда еще ей не приходилось так долго выдерживать чей-то взгляд, тем более мужчины, тем более такого… Очки предательски сползли на кончик носа, и она теперь ничего не понимала совсем. И откуда только набралась смелости промямлить:
Кому теперь в друзья ты попадешь.
Воротишься, купи себе на ужин
Какого-нибудь слабого вина…
Пришла его очередь удивляться. Речь произвела эффект взрыва. Брови незнакомца удивленно взлетели высоко над темными глазами, делая его похожим на какого-то мультяшного героя. "Королева..." - прошептал "морской пехотинец". Ей вдруг показалось, что она не в электричке, что она каким-то образом прошла через пространство и время, оказалась где-то в неизвестном месте, где было так тепло и ...
Хриплым голосом, доносившимся из трескучего динамика, машинист спугнул ее воображение, вернул мозги на место, объявив станцию. Она с облегчением пробормотала "До свидания!" и, пробираясь в тамбур, услышала его голос: "Завтра в этом же вагоне!"
"Еще чего! Буду я тебя выглядывать по вагонам! Да, это совсем не мой тип", - успокаивала она себя. Но в ушах шумел прибой, бился о камни и пеной шуршал назад в море, а в мозгу скреблась неприятная мысль, сформулировать которую не хватало смелости. Мысль просочилась в сердце и хозяйничала там, как дома...
Она шла и не сразу заметила, что тихо плачет.
"Ну почему всегда так? Мог бы выйти вместе со мной, все равно следующая остановка – конечная…" - губы прошептали запретную мысль, и от этого стало еще хуже.
Снег заметал все видимое пространство, она шла и ничего не видела вокруг. Метель - ее любимое состояние погоды зимой, а она ревет из-за какого-то пустяка вместо того, чтобы наслаждаться прогулкой. А "пустяк" сейчас едет куда-то сквозь эту пургу со своим Акутагавой и думает не о ней, а о японских гейшах. И кому-то другому кажется, что Млечный Путь мерцает в глубине его карих глаз...
Сын налетел на чипсы, недоумевая, с чего это мама так расщедрилась на "вредный", как она всегда говорила, продукт. Сметая снег с мехового воротника, она думала: "Ну, слава Богу, никаких интрижек, никакого кокетства, лицемерия и последующего разочарования не предвидится. У меня есть чудесный сын, хорошая работа, свой дом - и ничего больше не надо… Стоп! Да и как бы я ребенку объяснила ?"
Стук в дверь. Взгляд в зеркало. Открыла, не спрашивая: "Кто?" и почему-то не удивилась: это был он, ее попутчик, запорошенный снегом.
"Чайком угостите? Я так давно не был в этих краях…" Заметив смятение хозяйки, порылся в карманах и протянул загранпаспорт. - "Не бойтесь, я не из зоны, а только что из Чехии. Я тут к родне в гости на недельку. Вот… бежал за вами, боялся потерять."
Впервые в жизни, не в кино, она слышала эти слова: "боялся потерять…" Всегда жила для кого-то, создавала условия творческим личностям, спасала их то от депрессии, то от похмелья, играя роль жертвы во имя воплощения их гениальных прихотей, и все равно слышала фразы типа: "Чао, бамбина, сорри!" Люська, подруга, все поучала, как выжать из мужика "бабки" - и бросить, красиво уйти, да так, чтобы он себя чувствовал виноватым. Но учиться было поздно. Да и противно.
И вот незнакомый человек заявляет, что боится ее потерять… Казалось, он столько лет шел именно к ней, чтобы очутиться сейчас на огромной планете среди январской метели именно в ее доме, за ее столом, с ее любимой чашкой в руке. В углу мерцала мишурой новогодняя елка, телевизор захлебывался рекламой. А сын заглядывал в комнату, хихикая и посылая какие-то непонятные знаки.
Это потом будут разговоры до утра на кухне, выяснения всяческих подробностей, в сущности, совершенно не важных, сложный разговор с родителями, объяснения на работе, прощальная вечеринка с друзьями и шумные проводы на вокзале, переезд на окраину Праги, в небольшой дом на опушке леса, пахнущий ремонтом и новой незнакомой жизнью…
Потом будут праздники и будни, суета и отдых...
И бесконечная нежность и благодарность друг другу за это неожиданное счастье…
А тогда, зимней ночью, они еще не знали, что на видном месте в их спальне в рамке под стеклом будет висеть расписание электричек западного направления…
А пока что он сидел за ее столом, пил чай из ее любимой чашки, они говорили обо всем подряд, а думали совершенно о другом, ее 12-летний сынишка глядел на него, как на реального Деда Мороза… И только лукавые чертики в глазах зимнего гостя намекали на то, что все это неспроста.
А, может, в них действительно мерцал Млечный Путь?...
2007-2008 гг.