Крики брошенного котёнка -
принял за плач
неизвестной мне птицы...
Плачет:
«Ич!» –
птица ночная;
в промежутках между вскриками,
сверчок ли, цикада ли – не знаю,
твердит свой урок –
латынь, возможно,
или иная,
отжившая в мире людей речь;
гудит электричество, внедрённое в железо-бетонно-кирпичное тело
более чем трёхсотоконного девяностоквартирного дома;
в сердце – выходной день бюро похоронного;
тень памяти всех отшумевших крон
ворожит над буграми затаённого
в необъятном мироздании мозга.
Стихи сочиняются просто, без особого напряжения:
звёзды, горстка пепла, дуновение ветерка предрассветного,
жадно выкуриваемая сигарета –
всё подспорье и пособье для поэта,
препарирующего любое горе, сущее в известном ему мире,
личными нервными окончаниями
в поисках просветления для всех,
знакомых
с душевным участьем.
Счастьем назвать не грех
разрывание сострадательного умозрения
на незримые, но ощутимые духом части –
только громкое слово не прикроет прорех
визуально навязчивого юдольного бытия.
Я – не я,
но – мы,
в духовном росте нащупывающие успех
корнями несуществования плоти,
а почва – грядущие умы
благодарных потомков,
заискивать перед которыми – бездарно,
как неблагодарно (в смысле труда)
бегать туда-сюда
среди современников в надежде на отклик –
достаточно для продолжения работы всей жизни
в глухо-немой отчизне,
ранодушной к нетленному,
внутривенно
ощущать течение речи,
расправляющей плечи
памятью о сохранённом другими в ещё более стальной сече,
в ещё более паучьей глухоте,
в ещё более сгущённом онемении
любое общественное мнение
в сердце, этим раненном –
дань суете –
прочь, изъятое, социально оформленное земное существование! –
заменяет в певчем существе моём –
поэтически реальная,
неведомой птицей -
«Ич! Ич! Ич!» –
озвученная ночь,
гудящая проводами электрическими,
звенящая мириадами сверчков и цикад,
ломающая на биллионы веточек в кронах заоконных
не выносящий абстрактности растущих линий,
базарной логики жизни насущной,
приросший к руке - власть имущей - бич,
секущий
все поэтические начала в начинающих поэтах,
откликов ждущих.
Свято храню заветы
смерти не имущих –
ценой личного шага ей навстречу!
Очеловечен
каждый камень,
последним ставший…
Память – пламя,
для не уставших
помнить ладони – через пробои,
дарующие фокусы лучевого неба
пытливым зрачкам,
сетчаткам,
роговицам,
яблокам глазным,
которым не спится
в воронке рассвета,
закручивающей на звёздное дно
голоса поэтов,
которым дано
рёбра пространства, раненного временем, раздвинув
пальцами ищущей мысли,
ощущать реальность света,
прибывающего словом выси
глубинным!