Глаз моих остывшие чаши кафетериальные
Разливаются на столик, на стены памятно-мемориальные.
Осточертевшие.
Бранная кафедральная стойка барная столикая чертится, взбесилась опьяневшая,
Немало и давно надоевшая.
Отстранившись от шума праздного,
С полудня сонный
Ссутулился несуразно,
надломившись на стуле,
Облокотился искоса, в полнейшей абулии.
Насупившись угрюмо, пишу.
На бумагу суп чернильный лью,
Поблескивает мокрая образами: самоотверженно пролитой крови,
Несчастной любови,
красной моркови,
Просыхает, сушит мозг аллитерациями,
жестокими мастурбациями извилин,
Извилистые рядки рьяно редеют выстраиваясь и сострачиваясь в стройные строчки.
Рифмы, размеры, сопрягаться не желая, в проволочке
Садомизируют воображение.
По себе сами
Рисуются чрезвычайно вычурные выражения.
Сохнут глаза и век дикое жжение,
Отрывает от работы раздражающе.
Устал, но могу ещё,
со злобою смею,
Оголять бессонные яблоки глаз -
Налитые раствором соли
чаши фарфоровые белые, сейчас
Наизнанку болью вывернутые.
Мысли наседают вогнуто-выгнутые, злые, заскорузлые, давно окостенелые,
Еще заживо в плотно запертом черепе угорелые.
Уже серая дрянь из ушей по траншеям челюсти и шеи сочится,
шизофренией истекают глазницы.
Сетями образов совокуплений в потугах рябит сетчатка глаз ницых.
В дивной хвори бороздами, ногти изворотили губы чуть синие иссеревшие,
Искусали зубы их цвета табачного.
Мрачная, иссыревшая
Физиономии мимика предпринимает усилия, чтобы изобразить хотя бы уныние.
Темнеет перед глазами, мутнеет сознание.
Бумагу на пол положу, под столом приоткрыв дверцу безумия - Ухожу.